Шерри Джонс - Четыре сестры-королевы

– В нашем мире состояния создаются и рушатся, не успеешь моргнуть. – Мама щелкает пальцами. – Как вы сами видели, править даже таким маленьким графством, как Прованс, небезопасно. Подумай о трудностях, с которыми столкнешься, став королевой, и в такой дали от дома! Беды будут грозить не только извне твоих владений, но затаятся даже при твоем собственном дворе. Женщины станут завидовать тебе, особенно если ты красива. Мужчин будет возмущать твоя власть над ними, тем более что ты чужестранка. Вот почему тебе понадобится помощь семьи.

– Когда я стану королевой, мне ничья помощь не потребуется, – заявляет Элеонора.

– Тебе любой урок не в прок. – Мама недавно рассказывала Маргарите и Элеоноре об античных царицах. – Даже Клеопатра нуждалась в помощи. Без Цезаря она бы потеряла трон.

– Клеопатра! – фыркает Элеонора. – Чтобы получить желаемое, она использовала свои женские чары. Нам это не потребуется. У нас ведь «мужской ум». – Эти слова мама повторяла, гордясь их строгим воспитанием, неслыханным для девочек. Маргарите вспоминается месье де Флажи: как он ел глазами ее бюст и ретировался, едва она заговорила об Аристотеле.

– Ты со своей плоской грудью не похожа на Клеопатру, – бросает она Элеоноре. – Но могла бы стать Артемизией. Помнишь? Царица-воительница. Отличалась «храбрым духом и мужской отвагой»[8].

– Это наша Элеонора полна мужской отваги, – поправляет ее мама.

Элеонора выпрямляется, как горделивый рыцарь, и машет воображаемым мечом.

В игру вступает Санча:

– А какой королевой буду я?

– Ну, это просто: Еленой Константинопольской, – говорит Элеонора. – Она стала святой.

– А по-моему, Еленой из Кэрнарфона, – замечает Маргарита, – валлийской принцессой, которая стала римской императрицей. Когда ее муж умер, она вернулась домой и стала всех обращать в христианскую веру.

– Не возражала бы стать королевой, если могла бы обратить свою власть во имя Господа, – тихо молвит Санча.

– А я бы обратила свою власть во благо семьи. – Элеонора блестящими глазами глядит на маму, уловив, по крайней мере на мгновение, лучик ее одобрения.

– Надеюсь, что буду править мудро, – говорит Маргарита. – Думаю, больше и желать нечего.

– Тогда ты похожа на царицу Савскую, – замечает мама. – Она сказала своему народу: «Я поражена любовью к мудрости… потому что мудрость гораздо лучше, чем сокровища из золота и серебра».

Маргарита чувствует, что краснеет. Если бы мама прочитала ее мысли, считала бы она ее по-прежнему мудрой?

– Я мудра лишь знанием, что ничего не знаю, – цитирует она Сократа.

– Мудрость – благородная цель, – говорит мама. – Задача на всю жизнь.

– Вот к концу жизни Марго ее и достигнет, – язвит Элеонора.

– А что Беатриса, мама? – спрашивает Санча. – На какую царицу она похожа?

– На царицу пчел, она всегда жужжит, – говорит мама.

Беатриса ковыляет к дверям, как каждый вечер. Маделина хватает ее, прикрикнув – как каждый вечер, – и Беатриса, как обычно, принимается, хныкая, звать папу, который тут же появляется.

– Должно быть, пора спать.

Беатриса вырывается от няньки и бежит к нему. Он подхватывает ее и целует в обе щеки, несмотря на сопротивление. Она не хочет ложиться спать. Говорит, что хочет остаться с папой.

Он возражает:

– Сыграю в шахматы с Сорделем. Он норовит смошенничать, а я люблю выигрывать. Это слишком возбудит маленькую девочку.

Она прижимается курчавой головкой к его плечу.

– Мне все равно. Я хочу с тобой.

– Обещаешь быть хорошей девочкой и тихо сидеть у меня на коленях?

Она кивает.

– Тогда пойдем со мной.

Когда он уходит, Маделина упирает руки в боки. Ну что тут поделаешь? Сколько раз повторяла, что малышке нужно спать? Что завтра Беатриса будет утомленной и раздражительной? Но что толку его убеждать, когда дело касается любимой дочери?

– Беатриса использует свои чары, чтобы добиться желаемого, – шепчет Элеонора Маргарите, когда они лежат в кровати вместе с уснувшей Санчей. – Это она похожа на Клеопатру.

– Надеюсь, ты ошибаешься. Помнишь, что стало с Клеопатриными сестрами?

Элеонора скалит зубы. С видом горгульи в лунном свете она поднимает указательный палец и медленно проводит им по горлу.

Бриньоль, 1234 год

Возраст – 13 лет

Сокол парит, выжидая, его взгляд проникает сквозь деревья и высокую траву, ловя невидимые потоки. И вдруг резкое снижение, падение на землю – и вот он снова взмывает вверх с жирным зайцем в когтях.

– Я победила! – кричит Маргарита.

– Нет! – Элеонора оборачивается к сокольничему: – Гастон! Скажи ей. Мой сокол уже загнал этого зайца.

Их зовут из château, и они бросаются вниз, пуская слюнки. Вчерашний ужин состоял из черного хлеба, сыра и листочков первого весеннего латука. Сегодня им обещали малину и рыбу из пруда. Элеонора, как всегда, добегает до château первой. Радуясь победе, она не замечает взгляда мамы на ее рубашку, порванную и запачканную утром, когда она скатилась по склону холма. Или, скорее, предпочитает не замечать.

Девочки сидят за столом в огромном зале, рядом с матерью. С другой стороны папа увлеченно разговаривает с дядей Гийомом и Ромео, приехавшими сегодня после посещения французского двора. Маргарита ловит дядин взгляд, и он подмигивает ей. Но это ничего ей не говорит: привез он брачное предложение или нет. Неподалеку менестрели играют на дудках и барабанах, а жонглеры в ярких коротких рубахах и рейтузах стоят на головах и ходят колесом. Позади них рыцари препираются за места ближе к главному столу, а трубадуры пихают друг друга локтями и посмеиваются. Папин любимец, рыжий скандалист Бертран д’Аламанон, строчит стихи у себя на ладони и показывает их жирному Сорделю, который обхватил и словно удерживает свой живот, чтобы не разорвался от плотного обеда.

– Король Франции хочет Марго. – Дядя Гийом поднимает руку, чтобы слуга больше не разбавлял его вино. – Человек, которого они присылали сюда прошлой зимой, привез живописную депешу.

– «Девочка с приятным личиком, но еще более приятной верой», – цитирует Ромео и сияет, словно сам сочинил эту фразу.

Приятной верой? Ее религиозный пейзаж усыпан сожженными и обезглавленными телами катаров[9], некоторые из них были поэтами. Еретики, клейменные за критику папы римского. Вырезанные французами. Ее вера – это капля крови на острие меча, не замеченная месье де Флажи, любовавшимся ее грудью.

– Ты ведь сказал, его доклад был живописным, – говорит папа. – Эта характеристика вялая, разве нет? Словно наша Марго – простушка, которую ждет монастырь.

– Именно этого мы и хотели: чтобы Белая Королева так и подумала. – Дядя Гийом залпом осушает свой кубок и жестом требует еще. – Бланка Кастильская не допускает к своему двору красивых женщин.

Слышится крик. Слуги в неотбеленных рубахах и холщовых шапках вносят в зал накрытые подносы, которые ставят сначала на стол графа с графиней. Предвкушая малину, Элеонора тянется к блюду, пока крышку еще не подняли. Маргарита пинает ее под столом и шепчет:

– Здесь дядя! Не забывай о манерах.

Элеонора отдергивает руку, и мама поднимает крышку. На каждом круглом блюде лежит по ломтику сыра, буханке ржаного хлеба и тщедушные стебельки зелени. Мама так сжимает зубы, что, кажется, от малейшего толчка ее голова может треснуть.

– Что это?

Слуга прокашливается и выдавливает:

– Сыр. И хлеб. И немного раннего латука из огорода.

– Нам обещали малину, – обижается Элеонора. – И рыбу.

Графиня шикает на нее, но слуга объясняет:

– Несколько недель не было дождя. Садок с форелью высох, рыба сдохла. Огород завял от недостатка влаги, несмотря на ежедневную поливку. Что касается малины, на кусты налетели птицы и склевали все ягоды. Если не считать молока и пшеницы, кладовые пусты – и нет денег, чтобы их наполнить.

Графиня встает:

– Так дело не пойдет. Девочки, идите скажите прислуге, чтобы укладывали ваши пожитки. Сегодня мы ужинаем в Бриньоль.

У Маргариты текут слюнки при одной только мысли о персиках – а в Бриньоле они словно падают с деревьев. Сейчас еще рановато для сбора урожая, но там ждут другие лакомства, поскольку дождь и солнце в Бриньоле чередуются совершенным образом, даря овощи и фрукты круглый год. Рядом с ней в повозке Элеонора играет в кости – бросает на сиденье камушки.