— Как все прошло? — спрашивает Виктория, как только выхожу.

Я вернулась в вестибюль, заполненный остальными студентами, которые либо уже прошли прослушивание, либо все еще с нетерпением ждут его, рассказывая монологи стенам, лестницам или друг другу. В этом есть своеобразное облегчение наблюдать за тем, как они готовятся, зная, что мое прослушивание уже прошло, и я не испытываю ту тревогу, что заметна на их лицах и в заламывании рук.

— Нормально, я думаю.

— Просто нормально? — хмурится она в ответ на мои слова. — Ничего страшного. Нервы берут над нами верх. Может быть, весенние прослушивания пройдут у тебя лучше.

Я улыбаюсь.

— Как прошло твое?

— Идеально!

На ее лице застыло выражение экстаза. Как будто она в течение часа умирала от желания выразить, насколько прекрасно прошло ее прослушивание. И именно это она и делает, описывая мне все малейшие детали.

— О, Дез, ты должна пойти с нами! — неожиданно восклицает она. — После прослушивания мы собираемся пойти в бар «Толпа и песня».

Я прищуриваюсь, смотря на нее.

— Чьи стринги? (Примеч.: Оригинальное название заведения «Throng & Song». Слово «throng» помимо значения «толпа» имеет и другое значение — «стринги»).

— «Толпа». Пошли с нами! Это театральная тусовка.

Учитывая, что сегодня пятница, а с прослушиванием закончено, у меня впереди выходные, полные свободы, поэтому я встречаюсь с Викторией, Эриком и Хлоей, и мы идем вниз по улице в пиано-бар под названием, которое упоминалось ранее — «Толпа и песня». Внутри оказалось очень много людей возраста студентов колледжа, большинство из которых, как я полагаю, недостаточно взрослые, чтобы пить. Корзины с картошкой фри и крылышками украшают каждый стол, а в воздухе витает тонкая завеса дыма.

Мы заказываем столик рядом с маленькой круглой сценой, на которой стоит самое захудалое пианино, что я только видела, и стул, на котором сидит гитарист, наигрывая мелодию, и очень тихо поет в густом шуме комнаты. Виктория рассказывает мне что-то о своем прослушивании, а я просто улыбаюсь и киваю, не слыша ни слова из того, что она говорит. Мы не пробыли здесь и двух минут, а я уже чувствую сонливость от шума и дыма.

Подходит официантка и спрашивает каждого из нас, что мы хотим из бара. Чтобы быть услышанной, ей приходится наклоняться настолько близко, что она могла бы поцеловать нас. Ее слова щекочут мое ухо так, что я вздрагиваю, и отвечаю:

— Водку с тоником, пожалуйста.

Я не думала, что это возможно, но чем ближе к ночи, тем сильнее становится шум. Здесь так оглушительно громко, что я чувствую давление на стенки моего черепа, как будто в него вторгается армия звуков, и каждая клетка моего тела пытается защитить черепную коробку, сопротивляясь противнику. В какой-то момент я сжимаю голову, убежденная, что мой мозг сам воспроизводит эти звуки.

После трех бокалов водки с тоником и круга (или двух?) шотов текилы, на чем настаивали остальные, шум перестает меня волновать.

— Боже мой, — невнятно хихикает Виктория, наклоняясь ко мне. Мы все поменяли свои места за прошедший час, поэтому сейчас она почти сидит у меня на коленях. — Мне нужно еще, что бы это, блин, ни было. Это пойло было прекра-а-а-а-сно. — Эрик выкрикивает имя через стол. — А? — Эрик снова кричит его. — Что?

Гитарист заканчивает песню, и половина бара, которая действительно обращала на него внимание, шумно аплодирует, хор улюлюканья и свиста прорезает воздух.

— Спасибо, спасибо, — говорит музыкант и взмахивает рукой. — Я возьму перерыв десять минут, и вернусь к вам.

Когда гитарист уходит, Виктория наклоняется ко мне.

— Признание: я хочу от него детей.

Я хихикаю, хотя не уверена, это из-за того, что она сказала, или потому, что комната вращается.

— В этом мире нет ничего сексуальнее певца, — бормочу я ей на ухо.

— О! Я хочу услышать твое выступление с прослушивания!

Я смотрю на нее туманным взглядом.

— Ты уже слышала, глупенькая! Тринадцать раз подряд, помнишь?

— Я имею в виду твою песню, тупица!

— О, да, конечно, — смеюсь я. Из моего рта вылетают слюни, приземляясь на пыльный стол, и я хлопаю себя рукой по губам, что вызывает смех у Эрика. — Тихо! Я не напивалась с тех пор как… Я вообще никогда не напивалась… Уф, как это называется? Пить, напиваться, выпивать?

— Тебе следует пить чаще, — кричит Виктория в мое ухо. — Так ты намного веселее.

— Ты назвала меня скучной?

— Нет! Ты просто… менее скучная, когда напиваешься!

— Ты назвала меня скучной!

— Нет!

— Ты думаешь, я скучная? Эй, Другой Эрик! — кричу я, щурясь на него через стол. — Я скучная? Эй, Хлоя! Я скучная?!

Они что-то кричат в ответ, но я не слышу. Хлопаю рукой по столу, заставляя подпрыгнуть выпивку.

— Хорошо, тогда, — говорю я, предполагая их ответы, — я докажу вам, насколько я не скучная. Прямо сейчас докажу вам, что вы ошибаетесь.

Встаю из-за стола и спотыкаюсь об сцену. Смех Виктории сопровождает меня, вместе с какими-то словами, которые я не могу разобрать. Когда оказываюсь на сцене, пианист встречает меня с тревогой в глазах.

— Нет, нет, — говорю я ему, взмахнув рукой. — Не переживайте. Я актриса. У меня есть опыт в таких вещах.

Я не имею понятия, что хотела этим сказать.

— Извините! — произношу я в микрофон, а затем пять раз стучу по нему, и этот звук прорезает какофонию подшучиваний, крика и смеха.

К моему величайшему удивлению, на меня оборачиваются десятки пар глаз. Вижу каждого из обернувшихся сквозь туман дыма и света.

Черт возьми, я действительно привлекла их внимание.

— Мои друзья думают, что я скучная, — объясняю я посетителям бара, из-за чего в помещении становится еще тише, а они кажутся более заинтересованными. — И я хотела бы доказать им, что они ошибаются. Поэтому, пока наш сексуальный гитарист взял перерыв, я хотела бы спеть вам прекрасную песенку.

Три парня с конца зала аплодируют мне. Какая-то девушка кричит: «Давай, послушаем!», после чего раздается оглушительный рев толпы. Мои друзья за крошечным столиком у сцены немного удивлены, но их глаза сверкают гордостью или же это просто блеск от алкоголя.

— Эту песню я написала о себе, — рассказываю всем в баре. — Песня о том, как мы закрываемся ото всех. Надеюсь, эта песня вдохновит меня освободиться от моей собственной… из моего собственного пресловутого дворца. Песня…

Внезапно теряясь в эмоциях этой песни, я перестаю объяснять и позволяю музыке говорить за себя. Сжимая микрофон, подношу губы к его черной округлой головке и закрываю глаза.

И пою.

Помещение, которое всего мгновение назад было заполнено оглушительным шумом множества голосов, теперь заполнено лишь одним голосом — моим. Мой голос достигает всех уголков зала. Взгляд находится в поиске, странное желание прикоснуться к каждому человеку в этой комнате сжимает мое горло.

Происходит что-то волшебное. Чувствую, как что-то во мне разжимается. Я невесома, пока пою им. Если бы не сжимала так сильно микрофон, то просто бы уплыла. Я позволяю словам песни вытекать из меня.

И потом, где-то между вторым и третьим куплетом, я вижу его в толпе.

«О, Боже. Он был здесь все это время», — понимаю я.

Как всегда, красивый, напряженный, в белой обтягивающей футболке, позволяющей разглядеть его татуировку на шее… Клейтон сидит на барном стуле с бутылкой пива в руке, а его взгляд наполнен свирепостью, тоской и чем-то еще, что я не могу определить.

Или это алкоголь заставляет меня видеть эти прекрасные вещи? Это пение алкоголя, а не мое?

Клейтону, кажется, все равно, но он ни на секунду не сводит с меня глаз. Я держу его в своих руках. Он смотрит…

Он смотрит и слушает.

Это уже второй раз, когда он слышит эту песню. Это второй раз, когда я очаровываю его. Что еще может означать выражение его лица?

Я гипнотизирую его.

Да, наконец-то ситуация изменилась. Я — та, кем он одержим сейчас, в данный момент, до тех пор, пока могу продолжать петь. Я его сирена, заманивающая своей музыкой.

Затем слышу перезвон фортепианных нот. Оборачиваюсь и вижу, что пианист подстроился под мою мелодию. Гитарист, который вернулся с перерыва, наблюдает с конца сцены, его глаза искрятся от изумления. Он берет гитару и присоединяется к своему другу, поддерживая меня, импровизируя.