Сэм не догадывается, но я отдала свой ноутбук в ее личное пользование, а себе могу позволить еще один.
Всего через несколько дней мы с Клейтоном настолько привыкаем к расписанию друг друга, что устраиваем «неожиданные» встречи после занятий. У него уже вошло в привычку болтаться в вестибюле по вторникам и четвергам, ожидая, когда у меня закончатся занятия по вокалу. После этого мы обычно обедаем, а затем я возвращаюсь в театр на репетицию.
— Так вот, как ты это делаешь? — спрашиваю я его однажды вечером в четверг, после того как пробую кусок торта и жестами показываю: «мой шоколадный торт вкусный».
Клейтон борется со смехом, потому что, видимо, у меня получилось что-то типа: «Церковь вкусная!».
Когда я раздосадовано повторяю свой жест, Клейтон смеется сильнее, потому что моя вторая попытка звучит так: «Мой компьютер — вкусный торт!». Когда я беру оставшийся кусок торта и впечатываю ему в лицо, он больше не смеется. И после на несколько минут мы становимся одной из тех «парочек» — я слизываю шоколад с его лица. И это самый вкусный десерт из всех, что я пробовала.
— Так кто же мы? — спрашиваю я.
Клейтон прищуривается, видимо, пропустив мои слова мимо ушей.
Возможно, мне не стоит поднимать эту тему.
— Неважно, — отмахиваюсь я.
Клейтон раздраженно рычит. Он ненавидит, когда я не повторяю то, что он не расслышал.
Я облизываю губы, все еще ощущая вкус шоколада на них. И указываю пальцем в грудь:
— Мне…
Затем из того места, в которое себя тыкнула, «вытаскиваю» большим и средним пальцами воображаемый карандаш.
— Нравится…
Я не знаю жесты оставшихся слов, поэтому произношу:
— Кем бы мы ни были.
Сложив руки на столе, Клейтон наклоняется и бормочет:
— Мне тоже.
Я улыбаюсь. Я сказала самой себе, что не буду развивать эту тему, однако ничего не могу с собой поделать:
— Так… мы одно целое?
На этот раз Клейтон, кажется, прекрасно понимает мои слова, поскольку я вижу намек на дразнящую ухмылку, играющую на его губах, пока он задумчиво изучает меня. Его колебания начинают беспокоить меня, когда он, наконец, произносит:
— Я чертовски надеюсь на это.
Его ответ вызволяет из клетки внутри меня бабочек. Это прекрасное ощущение.
Особенно рядом с Клейтоном.
К сожалению, это ощущение возникает каждый раз, когда я нахожусь на репетиции. Переезд репетиций на главную сцену заставил меня осознать реальность того, что премьера состоится совсем скоро, и зрительный зал будет полон людей, которые купили билеты, чтобы увидеть мое чудесно-нерегулярное и высоко-разочаровывающее исполнение Эмили Уэбб в «Нашем городе». Нина не делает ничего, чтобы укрепить мою уверенность, постоянно лает на меня и задает странные вопросы, которые кажутся риторическими, но каждый раз она хочет получить ответ. И такое ее отношение явно не добавляет мне очков в глазах остальной части актерского состава.
После особенно изнурительной пятничной репетиции, на которой я по-королевски провалила около пяти своих реплик в третьем акте и разрушила драматическое напряжение, я сталкиваюсь с Эриком у выхода и вздыхаю, спрашивая:
— Когда именно я должна прекратить лажать на репетиции?
На это он мне отвечает:
— Вчера.
Но есть одно преимущество репетиций на главной сцене: периодически на ней появляется Клейтон, фокусируя свет на сетке, обсуждая что-то с Келленом в задней части зала или помогая с реквизитом за кулисами. Несмотря на нашу близость, на репетициях мы держимся профессионально и не выходим за рамки.
Кроме того, я поражена тем, насколько хорошо идут дела между ним и Келленом. Хотя я бы не возражала, если бы Келлен поскользнулся на банановой кожуре и рухнул на сцену с визгом и хрустом костей.
Вау. Мое беспокойство по поводу его присутствия здесь вытаскивает из меня все самое темное и болезненное.
Каждый вечер субботы для меня стало привычкой посещать «Толпу» и выступать там. В свободное время я встречаюсь с музыкантами и репетирую новые песни. Ребята помогают мне с мелодией и структурой песни, и это заставляет меня ценить знания Сэм и внимание, которое она тратит для работы над своими песнями. Я могу чертовски лажать во время актерской игры, но поставьте меня перед микрофоном, и я буду петь несмотря ни на что, даже если буду находиться на корабле полном людей, который вот-вот разобьется о скалы.
Дважды я встречалась в «Толпе» с Викторией. Однажды она слушала мою песню с равнодушным взглядом. Во второй раз, в течение моего выступления, она разговаривала с рыжебородым Фредди, сидевшим в самом конце зала.
Я не возражаю, правда. Это совершенно не заставляет кипеть мою кровь.
Но вот от Клейтона Уоттса это получается, поскольку он всегда находится в зале вместе со своими соседями, которые прониклись ко мне симпатией. Каждую субботу после моего выступления музыканты одаривают меня комплиментами и дают мне пять, словно я член их группы, а затем делятся идеями для выступления на следующей неделе.
— Пожалуйста, напиши песню о моей бывшей, — просит гитарист. — Она подожгла мою кровать. Она гребаный лунатик.
Затем, как только ухожу со сцены, встречаюсь с Клейтоном и его ребятами-соседями, которые сидят с Эриком и Хлоей. Ничего официального, но я думаю, что Хлоя вскоре потеплеет к Бранту, и я чертовски уверена, что между Эриком и Дмитрием есть искра или две. Клейтон сказал мне, что Дмитрий бисексуален, и я не могу не заметить, как мило Эрик настаивает, чтобы Дмитрий сидел рядом с ним во время моих концертов.
— Хочешь переночевать у меня? — Клейтон всегда спрашивает это у меня, как будто это все еще нужно спустя четыре совместных субботы.
— Хорошая идея, — поддразниваю я его в ответ.
А после этого начинается еще одна ночь пота, смятых простыней, стука изголовья кровати о стену.
Я всегда беспокоюсь из-за того, что его соседи по квартире устают от моего постоянного присутствия, но, кажется, это их даже немного забавляет. Однажды в субботнее утро, когда я выхожу из комнаты Клейтона, Брант смотрит на меня поверх чашки кофе и говорит:
— Хочешь сказать, что все еще можешь ходить после прошлой ночи?
Я показываю ему средний палец.
Он подносит расставленные буквой V указательный и средний пальцы к своему рту, и шевелит языком между ними.
Один-один, Брант.
В понедельник после занятий по актерскому мастерству я натыкаюсь в вестибюле на Викторию и Хлою. Лицо Хлои — беспорядочные потоки туши от глаз к подбородку. Виктория сидит рядом с ней и успокаивающе гладит по спине. В тот момент, как она видит мое приближение, ее глаза темнеют.
Я подхожу к ним, не боясь взгляда Виктории.
— Хлоя?
Хлоя бросает на меня короткий взгляд и шмыгает носом.
— Ублюдок.
— Какой ублюдок? — спрашиваю я.
Виктория вздыхает, глубоко и резко, потом говорит:
— Можешь дать нам пространство, Дездемона? У Хлои проблемы, и подруга пытается ее утешить.
Она поглаживает Хлою по спине, другой рукой держит ее за бедро.
Я игнорирую сарказм Виктории.
— Что случилось? — мягко спрашиваю я Хлою, присаживаясь рядом.
— Эта шлюха мужского пола, — выплевывает она, шмыгая носом. — Тьфу. Я такая глупая. Я никогда так не переживала из-за парня. Я такая идиотка.
— Нет, это не так, — бормочет Виктория, потирая ее спину с нарастающим энтузиазмом. — Ты умна и полна любви. Этот мудак — просто никчемный бабник.
— Брант? — внезапно понимаю я. — Мы говорим о…
— Не смей произносить его имя, — стонет Хлоя и практически рычит, оскалив зубы. — Я хочу убить его. У него нет никаких чувств. Он просто использует девушек как, как, как тряпки… а потом он просто…
— Нам не нужно пересказывать ей все, — успокаивающе произносит Виктория, и у меня создается впечатление, что на самом деле она имеет в виду: «Не надо позволять Деззи вмешиваться. Я твой настоящий друг. Я с тобой, а Деззи стерва».
Я вздыхаю.
— Мне очень жаль, Хлоя.
— Ни один из них не достоин нас, — выплевывает Хлоя, ее взгляд острый, словно кинжал. — Эти парни заслуживают друг друга, эти женоненавистники.
Она приписывает к этой категории Клейтона?
— Подожди минутку, — начинаю я.