– Оставь ей голосовое сообщение, – предложил Джон, – скажи, что телефон у тебя, попроси перезвонить. – Он достал из кармана мой мобильник. – На, держи. Только не проговорись, что мы хотим устроить ей сюрприз, хорошо?
Я позвонила маме и оставила голосовое сообщение, как велел Джон.
– Умница, – похвалил он.
Положила телефон на стол, вернулась к плите, перемешала лук на сковородке. Я спиной чувствовала, что Джон глаз не сводит с моего телефона, мечтает, чтобы раздался звонок. И мама действительно перезвонила. Я обрадовалась, что она позвонила сразу же, как только поняла, что это я.
Я снова повесила полотенце на плечо и взяла трубку.
– Мам?
– Лекс. Доченька, это ты? – Голос у нее был грустный и встревоженный. Похоже, она по мне соскучилась. – Я так беспокоилась. Мне никак не удавалось с тобой связаться.
Услышав маму, я испытала такое облегчение, что у меня невольно вырвалось:
– Могла бы оставить записку.
– Я не знала, что уеду. Айрис проснулась ни свет ни заря, и мне хотелось просто уйти куда-нибудь из дома. Вот я и решила немного прокатиться. Я и не думала, что уеду в Брайтон.
– То есть как это – не думала? – Меня бросило в жар от злости. – Нельзя же взять и случайно уехать в Брайтон!
В ответ мама наплела мне что-то про солнечное утро, тихую дорогу и полный бак бензина.
– У Айрис разболелся живот, так что в школу она все равно не пошла бы. Вот я и подумала, почему бы не прокатиться к морю. И только потом вспомнила, что у тебя же нет телефона.
Во мне кипела ярость. До этой минуты я даже не осознавала, как зла на мать. Словно целый день сжимала камни в кулаке и теперь вот наконец могла швырнуть.
– Ты могла бы позвонить в школу. Написать мне письмо. Передать сообщение через Мерьем. Или даже вернуться и забрать меня.
– Лекси, прости.
– Что ты за мать такая, если взяла с собой только одну дочь?
– Солнышко, честное слово, ты ничего не потеряла. Я сижу в какой-то задрипанной гостинице, рядом заброшенный ночной клуб. Телевизор не работает, заказать еду в номер невозможно.
– И плевать. Я рада, что все так плохо. Нечего было меня бросать. Даже если ты на меня разозлилась.
– Но я на тебя не злилась.
– Тогда почему ты оставила меня одну? – слезы щипали глаза, в горле стоял ком. – Я боялась, что ты умерла. Если бы я не позвонила Мерьем, мы бы так ничего и не узнали! Я думала, что Айрис заболела. Даже попросила Джона позвонить в больницу.
Я начало было говорить, но тут же осеклась. Как можно быть такой дурой? Я протянула телефон Джону, и он посмотрел на меня так ласково, словно понимал, каково это, когда тебя бросили.
– Как видишь, твоя дочь очень переживает, – сказал он.
Он стоял у окна, смотрел на сад. Я уселась в кресло-качалку, вытерла глаза рукавом. А ведь только вчера мама пела мне колыбельную. Я сказала ей: «Давай убежим и не скажем ему, где мы. И она так и сделала, но без меня.
– Ты должна вернуться, – продолжал Джон. – Нам тебя не хватает. Да, и мне тоже, разумеется. Господи, Джорджия, неужели ты еще не поняла, как сильно я тебя люблю?.. Нет, родная, послушай. Плевать на гостиницу и деньги. Нет, ты послушай.
Но слушать она явно не собиралась. Ей хотелось говорить. Я слышала ее пронзительный настойчивый голос, видела, как действуют на Джона ее слова. Сперва лицо его скривилось от злости, потом окаменело.
– Скажи мне, где ты, – потребовал он. – Как называется гостиница?
Она отвечала что-то неразборчивое, отчего в душе Джона медленно поднималась ярость, точно вода в запруженной реке: того и гляди захлестнет с головой.
– Ты хоть понимаешь, что я могу в срочном порядке получить судебное предписание, чтобы выяснить, где ты? Хочешь, чтобы я это сделал? – спросил он.
– Что на тебя нашло, женщина? Что на тебя нашло, черт побери? – спросил он.
– Нормальные люди так не поступают, – сказал он. – Разумные люди так себя не ведут. Не пустить ребенка в школу и сбежать без предупреждения способна только истеричка, которой вообще нельзя доверить детей. Если ты сейчас же не сядешь в машину и не поедешь домой, я тебе клянусь, последствия будут самые серьезные.
– Не смей указывать мне, что делать! – послышался мамин крик. – Не смей мне указывать!
– Позови Айрис.
Мама снова заорала, и Джон поднял руку, словно хотел ее утихомирить. Смешно, ведь она его не видит.
– Нет, я не позову Александру. Дай мне Айрис. Немедленно дай телефон моей дочери.
Но мама его не послушала. Еще бы, ведь он назвал ее дебилкой психованной. А потом, видимо, и вовсе повесила трубку, потому что Джон разъяренно зарычал и швырнул мой телефон в дверь кухни, тот отскочил на пол и разлетелся на куски. Меня так и подмывало закричать – дескать, ты чего, это же мой телефон, а не твой, но Джон обхватил голову руками, точно сумасшедший, и я тихонько собрала обломки. Корпус сломался, экран треснул и засиял каким-то странным молочным светом, иконки исчезли. Я уселась в кресло-качалку.
– Это же просто телефон, – сказал Джон. – Не смертельно.
И я снова подавила злость. Более того, даже попыталась обратить все в шутку:
– Тогда, может, купишь мне новый, получше?
– Ты только о себе и думаешь! – Джон посмотрел на меня, как на ненормальную, выбежал из кухни и бросился в кабинет.
Я сидела с разбитым телефоном на коленях, на плите шипела сковородка. Я молчала. На столе лежал список дел, стояла бутылка виски и стакан. Пять минут назад Джон улыбался, говорил: «Как вкусно пахнет!» Пять минут назад мы планировали поехать в Брайтон.
Зря я обернулась с ложкой в руке и капнула маслом на пол. Зря я ему нагрубила. И плакать тоже не следовало. Я ведь так и не выяснила название гостиницы. И не надо было подбирать с пола обломки телефона, словно это самая драгоценная вещь на свете. Да и про новый я пошутила зря.
Значит, вот так себя чувствует мама? Такое он с ней вытворяет?
Я сидела на кухне в ее тапочках и фартуке и гадала, что же дальше. Может, Джон вернется, скажет: «Извини, я не хотел, не бери в голову, не расстраивайся». Спросит, приготовлю ли я ужин. Обернет все в шутку. А может, спустится в прихожую, демонстративно оденется и объявит, что идет в кафе? Скажет: «Подавись ты своим ужином». Еще не хватало, чтобы он сидел за одним столом со святой великомученицей, которая считает его козлом. Ему, между прочим, тоже больно!
На месте мамы я приготовила бы ужин и согласилась, что это была шутка, или умоляла бы его не уходить. Ведь если он уйдет, то по возвращении будет либо отмалчиваться, либо мстить. А если начнет мстить, станет только хуже.
Не потому ли мама вечно без сил? Ее выматывает необходимость постоянно гадать, что будет дальше? Джон тянет из нее жилы?
А вот и он, легок на помине. Его шаги на лестнице. У меня свело живот. Пульс участился. Жить с ним под одной крышей – все равно что играть в игру с ужасными сложными правилами.
– Прости меня, Лекс. – Джон с улыбкой оперся рукой о дверной косяк.
Я этого не ожидала. «Не ведись», – шепнула я себе.
– Я вел себя как полный идиот, – продолжил он. – Разбил твой телефон.
Я смягчилась. Сколько же тепла в его улыбке: по кухне словно разбежались солнечные зайчики.
– Ладно, ты же не специально.
– Я куплю тебе новый.
– Хорошо. – Я кивнула.
– Они ведь вернутся? – Джон запустил руку в волосы.
– Ну конечно.
– А если нет?
Мне было невыносимо его жаль. Цвет глаз у Джона точь-в-точь как у Касса, и он выглядел таким потерянным. Словно собака, которую сбила машина, когда та, растерявшись, выбежала на дорогу.
– Ну так что, я приготовлю ужин? А за едой что-нибудь придумаем.
– Мама что-нибудь говорила про гостиницу? Может, упоминала какие-нибудь детали?
– Сказала, что та совсем задрипанная. И рядом заброшенный ночной клуб.
– Спасибо. – Он кивнул.
– Не за что.
– И за ужин тоже. Я что-то проголодался.
И вышел. Я молча вернулась к плите и перемешала лук на сковородке. До чего же приятно, когда Джон обращается со мной ласково. Я сразу стала мягкой как зефир. Как облака. Как старушечьи космы. И безобидной как пушинка.
Через десять минут Джон вернулся.
– «Белая лошадь». Я им позвонил, они подтвердили, что у них остановилась Джорджия Робинсон с дочерью. – Джон ликующе вскинул кулак к потолку. – Ура!
– Ты их нашел? То есть ты хочешь все-таки туда поехать?