Дженни Даунхэм - Чудовище

– Нет, я пошлю цветы.

– Значит, мы никуда не едем?

– Нет, нужно дать твоей маме успокоиться. – Он ухмыльнулся. – И еще я пошлю ей шампанское. Она любит шипучку.

– С чего это ты вдруг решил сделать ей подарок?

– Она же моя невеста, так почему бы мне ее не побаловать?

– Ты ведь обычно покупаешь ей цветы, если в чем-то провинился.

В глазах Джона мелькнуло смущение.

– Ну что, как там паста? – Он хлопнул в ладоши.

– Так что ты натворил?

– Ну хватит, Александра, ты готовишь ужин или нет?

– Ты меня убедил, будто мама уехала из-за того, что я вышвырнула в окно твой ноутбук, но она мне сказала по телефону, что ничуть на меня не сердится.

– Не начинай.

– Значит, это ты виноват.

– Я не собираюсь это выслушивать, – раздраженно бросил он.

– То есть ты выкинул что-то такое, что она сбежала в дерьмовый отель, лишь бы не возвращаться домой.

– Хватит, я сказал.

Что бы он ни натворил, ему все сойдет с рук. Ему достаточно лишь ослепить ее своими солнечными зайчиками – и она уже на все готова. Как я весь вечер.

Какая же я дура.

Хотелось разбиться на части у него на глазах. Чтобы голова отломилась и покатилась по полу.

– Так что же ты все-таки сделал?

– Я тебя предупредил.

– Что такого ужасного ты натворил, что она ушла?

– Ты сама не знаешь, что несешь. – Джон шагнул ко мне.

– Я знаю, что мама уехала. И забрала с собой Айрис. Потому что ты ее обидел.

Он снова шагнул ко мне. «Ну, ударь меня, ударь», – подумала я. Поставь мне фингал, пусть все видят. Тогда я пойду в полицию, и его арестуют. Словам моим никто не поверит, а вот синяку – запросто.

– Мама твои цветы выкинет в помойное ведро, – не унималась я. – А потом переберется в другой отель, скажет мне адрес, и я уеду к ней.

– Что за ерунду ты городишь, Александра! Бред чистой воды.

– А потом мы вызовем Касса, сменим фамилию, переедем на новое место, и ты останешься один навсегда.

– Чушь. – Он медленно покачал головой. – Полная чушь. Я ведь пообщался с твоей мамой, когда позвонил в гостиницу. Велел соединить меня с ее номером. Так вот она умоляла разрешить ей вернуться. Извинялась, что не дала поговорить с Айрис, говорила, мол, была неправа. Спрашивала, можно ли ей приехать прямо сейчас? Прощу ли я ее?

Я схватила сковородку и вывалила на пол ее содержимое – лук, бекон, масло.

– Ты что, сдурела? – заорал Джон.

Я схватила со стола яйцо и запустила им в окно.

– Хватит. Перестань немедленно!

Я смахнула со стола разделочные доски, ножи, соль, перец, яйца. Сдернула с крючка чашку и швырнула в стену. Чашка разлетелась на осколки.

Джон схватил меня за руку и рявкнул, сверкая глазами:

– Хватит!

Я взялась было за следующую чашку, но он толкнул меня в кресло-качалку. Я попыталась встать, но он не дал.

– Сидеть.

– Я тебе не собака!

– Ты невоспитанная хулиганка!

Тут я запустила в него чашкой. Он увернулся, я бросилась бежать, но он перехватил меня на пороге. Я представила, что он сумасшедший, который ворвался к нам в дом: маньяк и тот безобиднее человека, который тянет жилы из близких, меняет их до неузнаваемости, храбрецов превращает в трусов.

Я пиналась, толкалась, лягалась.

– Отпусти, отпусти сейчас же!

Джон схватил меня за руки, прижал к стене в коридоре.

– Ну, все, ты доигралась.

Я задыхалась, горло саднило от слез. Я боялась, что он меня ударит. Он больно сжимал мои руки.

– Как же ты мне надоела, – прошипел Джон. – Шляешься тут, требуешь к себе особого внимания, считаешь, что ты пуп земли.

Мне уже не хотелось, чтобы он поставил мне фингал. Не нужно никаких улик для полиции: лишь бы он меня отпустил.

– Мне надоело, что ты все ломаешь. Надоели твои капризы. Надоело, что все думают, будто я живу с психом.

Хотелось бежать со всех ног от его прокуренного дыхания, прищуренных глаз, зверской угрожающей гримасы.

– Думаешь, можно разнести всю квартиру, и тебе это сойдет с рук? Думаешь, можно швырять мне в голову чашки? Ошибаешься. Так ведут себя только ненормальные.

Я зажмурилась, лишь бы его не видеть.

А он все бубнил и бубнил. Я неуправляема, и все это знают. Мама не понимает, как найти на меня управу. Но уж он-то обломает мне рога. Он докажет, что в этой жизни я никто и звать меня никак, и мне никогда никем не стать.

– Я тут главный, – рявкнул он наконец. – Поняла? А теперь вали в свою комнату и сиди тихо.

Я взмолилась к мертвым. «Дедушка, – мысленно произнесла я. – Скажи своим друзьям, я на все готова. Я откажусь от Касса, от надежды на любовь, только помогите мне!»

Но вслух ничего не сказала. И меня тут же оглушил ответ.

Стань чудовищем.

С началом апокалипсиса воздух пахнет иначе – влажной пылью, словно наконец-то после долгой засухи выпал дождь. Меняется и освещение – сперва кажется слишком ярким, точно на передержанном снимке, потом темнеет по краям. Какая-то неведомая сила тянет тебя, точно рыбу из воды, навстречу судьбе. Люди сбиваются в испуганные стайки, перешептываются: «Неужели это конец?»

– Да, – говорю я, расставив для равновесия руки, и на цыпочках семеню вперед. – Но не для вас. Этот апокалипсис для Джона.

Забравшись на самый конец ветки – того и гляди, подломится подо мной! – я взглянула сквозь листву на ряды светившихся окон. За каждым – по комнате. Я отсчитала два окна вверх и три по диагонали от пожарной лестницы: это мамина спальня, синие бархатные занавески по-прежнему не задернуты. Казалось, в темной комнате очень тихо. Заметил ли Джон, что я улизнула?

Я аккуратно соскочила с дерева на ограду. Мы с Кассом сто раз так делали. Но с тех пор прошло много лет. Я спрыгнула на другую сторону и пошла вперед. На кладбище протоптали тропинки хозяева, выгуливавшие собак, и велосипедисты, но я знала уголок, куда люди почти не заглядывают. Там деревья шелестят громко, потому что все прочие звуки стихают. Как будто умолкли все моторы, выключилось электричество. Ни телефонов, ни радио, ни телевизоров, ни компьютеров. Раздавались только какие-то приглушенные звуки – видимо, на кладбище жили лисы, а может, крысы, или это мертвые шевелили холодными белыми пальцами.

Но мне не было страшно.

Если бы мама увидела, как я иду по тропинке от главной аллеи к самой середине кладбища, она сказала бы: «Лекси, не надо, не делай этого».

Я бы взяла ее за руку. И сказала: «Я знаю, ты не сильная, поэтому я сама со всем разберусь».

– Будет больно? – спросила бы мама.

– Ну, сперва ты, возможно, еще по нему поскучаешь, но потом будешь только рада. В общем, нет, больно не будет.

– Я спрашивала о нем. Ему будет больно?

В ягодах пятнистого аронника содержатся игловидные кристаллы, которые раздражают горло и затрудняют дыхание. Двурядка стенная провоцирует гипертермию, потерю памяти и кому. А если хотя бы коснуться аконита (вот уж царь ядов!), откажут все органы.

Дедушка учил меня, к каким растениями нельзя даже приближаться. Но я попросила его друзей-покойников о помощи, и они позвали меня.

– Ты только представь, – сказала бы я маме, – ведь от мертвого Джона не будет проблем!

– Да, – согласилась бы она, – я понимаю. Наконец-то мы вздохнем с облегчением. Спасибо, Лекси, ты храбрее нас всех.

– Пожалуйста, – отвечу я. – А теперь вернись к ограде и жди меня там.

Надгробия мерцали в темноте. Статуи подмигивали. В кронах деревьев трещали сороки, их крылья переливались, как радуга в луже масла.

«Не бойся», – кричали они.

– А я и не боюсь, – отвечала я. – Ведь я же чудовище.

В детстве я частенько задумывалась о будущем. И представить себе не могла, что оно окажется таким. Я стала ужасом. Я шум. Я холод.

В большом мире сейчас, наверное, Керис готовится к экзаменам. Учителя проверяют контрольные работы, экзаменаторы приводят бумаги в порядок, запечатывают в коричневые конверты. Айрис собирается лечь спать. Мама лезет в мини-бар. Скоро ей позвонят со стойки регистратора. «Спуститесь, пожалуйста, тут принесли букет на ваше имя».

Слова обладают властью. Милая, родная, любимая.

Чокнутая. Стерва. Идиотка.

Однажды я позвонила в полицию. Дескать, женщине угрожает опасность. Они приехали. Мы с Айрис смотрели, как на парковке остановился автомобиль с синей мигалкой. Как мужчина-полицейский медленно поднялся по лестнице. Зажужжал домофон. Никто не ответил, полицейский вернулся на парковку и посмотрел на окна. Мы с Айрис тут же спрятались. Сама не знаю, почему. Из машины вышла женщина-полицейский, подошла к напарнику и тоже уставилась на окна. Потом оба сели в машину и уехали.