Мэгги подвела «линкольн» Льюиса размером со школьный автобус к дому бабушки, оставила на обычном месте направилась в спальню, унылую комнату с пустыми стенами и бежевым выдвижным диваном, уместнее смотревшимся бы в квартире Роуз. Комната была безупречно чистая и скудно обставленная: очевидно, Элла совсем ею не пользовалась.
Было всего три часа дня, так что вполне можно натянуть купальник, найденный в чулане Эллы, пойти на пляж и убить время до ужина. Может, она поест с бабушкой. Может, они послушают музыку или посмотрят телевизор…
Но, к своему удивлению, Мэгги застала бабушку на кухне, где та смирно сидела, сложив руки, словно чего-то ожидая.
— Привет, — протянула Мэгги. — Разве тебе не нужно в больницу? Или в хоспис? Или еще куда-нибудь?
Элла покачала головой и слабо улыбнулась. В своих обычных черных слаксах и белой блузке, с волосами, закрученными на затылке, пожилая женщина выглядела убогой и маленькой: скорчившаяся в углу монохромная мышь.
— Нам нужно поговорить, — сказала Элла. О Господи! Вот оно!
Мэгги много раз слышала варианты этого самого разговора — от соседей по квартире, бойфрендов и, конечно, от Сидел: «Мэгги, ты беззастенчиво пользуешься моей добротой. Мэгги, нельзя жить в чужой квартире, не оплачивая своей доли расходов. Мэгги, твой отец не обязан заботиться о тебе всю свою жизнь…» Но Элла заговорила о другом.
— Я должна кое-что тебе объяснить. Давно хотела, но…
Она надолго замолчала, прежде чем продолжить.
— Ты, наверное, хочешь узнать, где я была все эти годы…
Так вот о чем она! Не о финансовой зависимости Мэгги, а о собственной вине.
— Ты посылала открытки, — заметила она.
— Да, — кивнула Элла. — И звонила. А ты не знала?
Можно подумать, ответ ей неизвестен!
— Твой отец был сердит на нас. На меня и моего мужа. А после смерти Аиры — исключительно на меня.
Мэгги придвинула стул и уселась.
— Почему?
— Он считал, что я подло поступила с ним. Что я… то есть мы с мужем должны были рассказать ему правду о Кэролайн. Твоей матери.
— Я знаю, как ее зовут, — раздраженно бросила Мэгги. Имя матери, слетевшее с уст этой старухи, растравило старую рану. К такому она не была готова. Не хотела ничего слышать о матери, думать о матери, знать правду или ту версию, которую была готова изложить бабка. Смерть матери стала первой из непоправимых жизненных потерь, и именно это было той правдой, которую не способна вынести ни одна дочь.
Но Элла продолжала говорить.
— Нам следовало сказать твоему отцу, что Кэролайн была…
Она замялась, пытаясь подобрать нужное слово.
— Душевнобольная…
— Врешь! — резко вскрикнула Мэгги. — Я все помню! Она не спятила! Она была вполне нормальная!
— Но далеко не всегда, верно?
Мэгги закрыла глаза, но не смогла отсечь обрывки фраз: маниакально-депрессивный психоз, медикаментозное лечение, шоковая терапия…
— Но если у нее крыша поехала, как ты говоришь, почему же ты позволила ей выйти замуж? Иметь детей?
Элла вздохнула.
— Мы не смогли ей помешать. При всех своих проблемах Кэролайн была взрослой женщиной. И сама принимала решения.
— Вы, наверное, были рады избавиться от нее, — пробормотала Мэгги, впервые озвучивая один из самых неотвязных страхов, преследовавших ее годами, потому что слишком легко было представить, как счастливы были бы отец, Сидел и Роуз избавиться от нее самой, навязать какому-нибудь влюбленному простаку, чтобы отныне она, Мэгги, стала не их, а его проблемой.
Элла потрясенно уставилась на нее.
— Конечно, нет! Я никогда не хотела избавиться от дочери. А когда потеряла…
Она устало прикрыла глаза.
— Ничего хуже я и представить не могла! Потому что потеряла не только ее, но и вас с Роуз. Потеряла все.
И, подняв залитое слезами лицо, взглянула на Мэгги.
— Но теперь ты здесь. И я надеюсь…
Не договорив, она подвинула к Мэгги коробку.
— Они были в Мичигане, на хранении. Я послала за ними. Подумала, что тебе, может, захочется увидеть.
Мэгги открыла коробку, набитую старыми фотоальбомами, открыла верхний, и… вот она. Кэролайн. Подросток в тесном черном свитере, с густо подведенными глазами. Кэролайн в день свадьбы, в приталенном кружевном платье и длинной вуали. Кэролайн на пляже, в голубом купальнике, щурится на солнце. На руках малышка Мэгги. Роуз вцепилась в ногу.
Перед Мэгги мелькали страница за страницей. И с каждой новой мать становилась старше, взрослее. Каково это — знать, что все скоро кончится, что мать никогда не отпразднует тридцать первый день рождения?
Терять легко. Мы в этом мастера…
Бабка продолжала смотреть на нее, и глаза старой женщины были полны надежды.
Нет. Только не это.
Этого она не могла вынести. Не хотела быть ничьей надеждой. Тем более стать заменой чьей-то мертвой дочери. И вообще ничего не хотела. Абсолютно ничего. Только немного денег и билет на самолет, чтобы выбраться отсюда. Бабушка — только средство для достижения цели. Она, Мэгги, не нуждалась ни в чьем сочувствии и сама, уж это точно, точнее некуда, не желала испытывать жалость к кому бы то ни было.
Мэгги со стуком захлопнула альбом и брезгливо вытерла руки о шорты, словно они успели запачкаться.
— Я иду гулять, — бросила она, протискиваясь мимо стула Эллы. Та не успела ничего сказать — Мэгги побежала в спальню, схватила купальник старухи, полотенце, крем от загара и блокнот и поспешила к двери.
— Мэгги, подожди, — позвала Элла. Но девушка не остановилась. — Пожалуйста!
Мэгги выскочила на улицу.
Прошла через поселок, миновала Крествуд, Фармингтон и Лондейл, все улицы с вычурными, звучавшими как наименования английских деревушек названиями и совершенно одинаковыми домами-близнецами.
— Заставь ее платить, — шептала себе Мэгги.
Все были у нее в долгу: те, кто издевался над ней в школе, те, кто принижал ее, обращался как с невидимкой, словно ее вообще не существовало. Господи Боже, ей почти тридцать, и ни денег, ни работы. Ни своего жилья.
— Заставь ее платить, — повторила Мэгги, подходя к бассейну. В этот час тут почти никого не было, если не считать нескольких стариков — они загорали, читали, играли в карты по маленькой.
Мэгги переоделась в туалете, разложила шезлонг, улеглась на полотенце и принялась подсчитывать. Сколько нужно, чтобы выбраться отсюда? Пятьсот долларов на билет. Квартирная плата. Еще две тысячи залога за первый и последний месяц проживания. Это куда больше, чем ей удалось скопить.
Мэгги тоскливо застонала, вырвала страницу и положила рядом с шезлонгом.
— Эй! — окликнул ее старик в расстегнутой рубашке, обнажавшей густую спутанную поросль седых волос. — Не сорить!
Мэгги резанула его злобным взглядом, сунула бумажный комочек в карман шорт и продолжала писать.
Инъекции для памяти. Сколько это может стоить?
— Мисс! О, мисс! — позвал незнакомый голос.
Мэгги подняла глаза. На этот раз перед ней стояла старуха в кокетливой розовой купальной шапочке.
— Простите, что беспокою. — Говоря это, она шагнула к Мэгги. Обвисшая плоть на руках и ногах подрагивала. — Но если вы не намажетесь кремом, обязательно сгорите.
Мэгги молча помахала флаконом крема, но старуха и не думала отступать. Мэгги вдруг показалось, что и остальные подвигают шезлонги ближе, молчаливо сжимая кольцо, как в фильме «Рассвет мертвых».
— Вижу, вижу, — закивала женщина, — пятнадцать единиц защиты. Это хорошо, конечно, но тридцать — еще лучше, не говоря о сорока пяти, и крем должен быть несмываемым…
Она уставилась на Мэгги, ожидая ответа. Мэгги проигнорировала ее, но старуха продолжала трещать:
— И я заметила, что спину вы не намазали. Нужна помощь?
Она наклонилась к Мэгги, но мысль о том, что это странное морщинистое создание коснется ее, вызвала брезгливую дрожь.
— Нет, спасибо, — буркнула девушка, качая головой. — Мне ничего не нужно.
— Ну, если что-нибудь понадобится, я рядом, — жизнерадостно объявила старуха. — Кстати, меня зовут Дора. А вас, дорогая?
— Мэгги, — со вздохом отозвалась она, сообразив, что если назовет первое попавшееся имя, потом все равно его не вспомнит. Ладно, теперь старуха от нее отстанет. Так на чем она остановилась? Да, нужно объяснить бабушке, почему она нуждается в инъекциях, как хотела стать актрисой, всегда хотела, и как, лишившись любящей матери, не смогла осуществить мечту. А актрисе нужно иметь память, чтобы запоминать текст роли, так что без уколов не обойтись…