— А потом ты женился на ней, — бросила Роуз, кивая в сторону прихожей, где, по ее предположениям, до сих пор была Сидел.
Отец вздохнул.
— Сидел желала вам добра.
Роуз издала короткий, больше похожий на лай смешок.
— Ну да, конечно! Просто ангел. А ты не знал, что она ненавидела меня и Мэгги?
— Скорее ревновала, — поправил Майкл.
— Ревновала? — окончательно вышла из себя Роуз. — К кому? Ко мне? Да ты шутишь, папочка! Ведь Моя Марша лучше, умнее и успешнее! И даже если Сидел ревновала, все равно издевалась над нами как хотела! А ты ей все позволял!
Отец по-стариковски сгорбился.
— Роуз…
— Ну что — Роуз?!
— Мне нужно кое-что тебе отдать. Правда, слишком поздно, но все же…
Он поспешил наверх и вернулся с коробкой из-под детской обуви.
— Это от нее. От твоей бабушки. Она во Флориде. Много лет пыталась связаться с тобой и Мэгги. Только я не позволил.
Он сунул руку в коробку и вытащил смятый выцветший конверт, адресованный «мисс Роуз Феллер».
— Это ее последняя открытка.
Роуз провела пальцем по клапану, он тут же отстал. Внутри оказалась открытка с букетом розовых и фиолетовых цветов, посыпанных золотой пылью, которая осталась на пальцах Роуз.
«Поздравляю с шестнадцатилетием», — гласила серебристая надпись над букетом.
Роуз развернула открытку. На колени спланировали двадцатидолларовая банкнота и фотография. На открытке было написано: «Моей внучке. Желаю счастья в этот чудесный день».
Внизу стояла подпись. И адрес. И номер телефона. И постскриптум: «Роуз, я бы хотела получить от тебя весточку. Пожалуйста, позвони, когда сможешь!!!»
Три восклицательных знака! Именно три восклицательных знака надрывали сердце.
Она поднесла к глазам фотографию. Маленькая девочка, серьезная, круглолицая, с карими глазами и аккуратно заплетенными косичками, завязанными красными ленточками, сидела на коленях женщины постарше. Женщина смеялась. Девочка хмурилась.
Роуз перевернула снимок.
«Роуз и бабушка, 1975».
Те же синие чернила, тот же легкий косой почерк. Семьдесят пятый. Значит, здесь ей шесть лет.
Роуз встала.
— Мне пора.
— Роуз! — беспомощно крикнул отец ей в спину. Но она не оглянулась. Уселась за руль, по-прежнему сжимая открытку, и закрыла глаза. Голос матери, губы в розовой помаде, загорелая рука, держащая камеру: «Улыбайся, детка! Откуда такое кислое личико? Улыбнись мне, Рози-Пози! Улыбнись, куколка моя!»
49
— Почитайте еще, — попросила Мэгги.
— Не могу, — отказывался Льюис с важным видом. — Это было бы нарушением журналистской этики.
— Брось! — отмахнулась Элла. — Всего несколько предложений. Пожалуйста.
— Это нечестно, — печально покачал головой Льюис. — Элла, ты меня просто поражаешь! В жизни не подумал бы, что ты потребуешь от меня чего-нибудь подобного!
— Это я дурно на нее влияю! — гордо объявила Мэгги. — По крайней мере скажи, что заказал Ирвин!
Льюис с притворным отчаянием воздел руки к небу.
— Так и быть. Но попробуйте хоть кому-то проболтаться!
Он неловко откашлялся.
— «Мы с Ирвином не очень любим французскую кухню. — Так начиналось последнее произведение миссис Собел. — Блюда чересчур жирные для нас. Кроме того, мы обнаружили, что французские рестораны слишком шумные и там всегда полутьма, что по идее должно выглядеть романтично, но только затрудняет чтение меню и мешает разглядеть, что у тебя в тарелке».
— Бедная миссис Собел, — вставила Элла. Льюис строго качнул головой и продолжил чтение:
— «Повара по большей части не знают, как нужно готовить настоящий омлет. Омлет должен быть легким и рыхлым, с едва растаявшим сыром. К сожалению, «Бистро блю» тоже не явилось исключением. Мой омлет явно передержали, поэтому он был жестким как резина. Картофель подали уже остывшим, к тому же он был посыпан розмарином, которого Ирвин не любит».
— Опять этот Ирвин, — вздохнула Элла.
— А что с Ирвином? — заинтересовалась Мэгги.
— У Ирвина аллергия. На все, — пояснил Льюис. — На все, что угодно, даже то, что просто не может вызывать аллергию. На пшеничную муку, моллюсков, орехи, злаки, мед… половина обзоров этой особы посвящено тому, сколько она мучилась, чтобы найти Ирвину что-то приемлемое из еды, а еще четверть — трагическое описание последствий очередного обеда.
— Это Ирвин Собел? — спросила миссис Лефковиц, ковыляя к столу. — Фи! Пришел на мою вечеринку и не съел ни кусочка!
Мэгги подняла глаза к небу. Сегодня их гостья, миссис Лефковиц, была в дурном настроении. Явилась в ярко-розовой фуфайке, объяснив, что если прольет на себя борщ, будет не так заметно, и рыжих полиэстровых штанах. Правда, не объяснила, почему выбрала именно такие, но Мэгги решила, что если она прольет что-нибудь на штаны, это только их украсит.
Миссис Лефковиц с тихим стоном уселась, взяла кошерный пикуль и принялась критиковать состояние дел в ближайшем торговом центре.
— Хулиганы! — пробормотала она с полным ртом. Мэгги убрала учебники по театральному гриму, который начала изучать в местном колледже, и принялась расставлять тарелки.
— По-моему, центр называется «Хоулихенс», — заметила она.
— Нет-нет, хулиганы! Бандиты! Бездельники! Эти чертовы подростки, они везде! В торговом центре от них прохода нет, и все вещи тоже, видите ли, молодежные, с оборочками на рукавах! Мини-юбки! Прозрачные блузки! А брюки?! Штаны из кожи! Да слыхано ли такое?! — надрывалась она, яростно озирая Мэгги.
— Собственно говоря… — начала Мэгги.
Элла спрятала улыбку. Она точно знала, что у Мэгги есть не только кожаные штаны, но и такая же мини-юбка.
— А что вы хотели купить? — спросила она вместо этого. — Для какого случая?
Миссис Лефковиц пренебрежительно махнула рукой.
— Мой сын. Помните его? Клерк? Мистер Тревога? Так вот, он звонит мне и объявляет: «Мама, я женюсь». — «В твоем возрасте? — говорю я. — Тебе нужна жена, как мне — туфли для степа». Но он отвечает, что все решил и что она чудесная девушка. Я сказала, что в пятьдесят три года ему должно быть не до девушек, а он заявил, что мне не о чем беспокоиться, ей тридцать шесть, но она очень зрелая для своих лет.
Она в очередной раз злобно посмотрела на Эллу и Мэгги, словно именно они заставили ее сына влюбиться в очень зрелую тридцатишестилетнюю особу.
— Подумать только, до чего я дожила, — пожаловалась миссис Лефковиц, кладя себе ломтик ржаного хлеба. — Теперь мне нужно платье. Я, конечно, ничего не могу найти!
— А что вы ищете? — спросила Мэгги. Миссис Лефковиц подняла седую бровь.
— Подумать только, сама принцесса обо мне беспокоится!
— И что же? — оскорбилась Мэгги. — Кстати, никто лучше меня не может подобрать одежду!
— А что бы ты предложила к идиотской свадьбе моего сыночка?
Мэгги внимательно осмотрела миссис Лефковиц: шапка седеющих волос, ярко-голубые пытливые глаза, розовая помада, не скрывающая опущенных уголков губ. Не толстая, хотя фигура, конечно, никакая. Талия широкая, груди обвисли.
— Хм… — задумчиво промычала Мэгги.
— Подумать только, рассматривает меня как в микроскоп.
— Ш-ш-ш, — прошипела Элла. Она уже видела такое выражение на лице Мэгги, когда та вечерами лежала на диване, зачарованно вчитываясь в очередное стихотворение.
— Что вы любите больше всего? — неожиданно спросила Мэгги.
— Мягкий пломбир с карамельным сиропом, — не задумываясь ответила миссис Лефковиц. — Но мне его больше не разрешают. Можно только замороженный йогурт.
Судя по брезгливой гримасе, йогурт был не в числе ее любимых блюд.
— И еще обезжиренный карамельный сироп, который и сиропом-то не назовешь, — горестно продолжала она, покачивая головой, явно собираясь разразиться речью по поводу несовершенств обезжиренного карамельного сиропа.
Но Мэгги повелительно подняла руку.
— Я имела в виду — из одежды.
— Одежды?
Миссис Лефковиц оглядела, себя, словно удивленная тем, что вообще одета.
— О, что-нибудь удобное.
— Нет, самое любимое, — настаивала Мэгги, стягивая волосы в хвостик. Элла с живейшим любопытством наблюдала за происходящим.