Ее можно было разбудить рано утром, уткнуться в нее лицом – вялую еще, заторможенную, недовольно ворчащую, всю словно в сливочно-теплой, карамельной оболочке снов… И взять ее. Можно было прийти поздно вечером, откинуть одеяло и, несмотря на слабые протесты, увещевания («Саша, мне завтра рано вставать!») снова взять свое. И иногда она отзывалась, и иногда они приходили к финишу вместе, одновременно – о, тогда это был такой восторг, такая дикая радость…
В сущности, все Ларины протесты, ее томная лень еще больше заводили Александра. Это были препятствия, которые только разжигали его. (Именно препятствия, а не тотальные запреты, как у Оленьки.) И на альтернативные варианты Лара хоть и нехотя, но соглашалась – в определенные дни-то… Лара никогда не считала его желания мерзкими и несерьезными. Она принимала и понимала его мужской мир.
Он ругал Лару и не понимал, что обладает сокровищем!..
Любовь. Что такое мужская любовь? Вот это, это самое… Пусть что угодно придумывают писатели, пусть что угодно снимают режиссеры, какие угодно мелодрамы, но любовь, мужская любовь – это именно желание… А если не желание, то пусть называют это чувство как угодно – привязанностью, симпатией, дружбой, нежностью, привычкой, обожанием… Но только – не любовью.
Пока он стремится к Ларе – он еще жив. Он – еще мужчина…
«Почему к Ларе? – перебил сам себя Александр. – У нее уже кто-то есть… Да провались она!»
Александр метался по комнате. Потом ушел на кухню.
Это был чужой дом, не его. Оленька не захотела никуда переезжать, она заставила Александра жить здесь. Здесь ей было удобно. И наплевать тысячу раз, что Александру неудобно.
В сущности, она не корыстна, нет… Оленьке не надо ни миллионов, ни бриллиантов, ни квартир в пентхаусе. Оленьке нужна власть. Власть над чужой душой. Она хочет отнять у него, Александра, душу.
Что она такое, эта Оленька…
На вид – ангел.
Но это только на вид. В сущности, в той истории, которую сегодня рассказала Лара, нет ничего невероятного, противоречащего характеру Оленьки. Оленька могла отомстить спустя годы, вернее, по ее, Оленькиному, разумению – справедливо наказать.
Кажется, что Оленька добра и спокойна. Но если она возненавидит – то возненавидит навсегда. Так Оленька возненавидела врачей. Москву. Собственную мать. Да, да… Оленька практически не общается со своей матерью – та круглый год живет на даче, за городом… Оленька возненавидела Лару и разлучила ее с ним, с мужем…
Возможно, Оленька любит его. Одно другому не мешает. Отомстила Ларе, полюбила Александра. Но если он сделает что-нибудь не так, перейдет определенную грань – Оленька отомстит и ему. Уйдет вместе с ребенком. Есть такие женщины – которые рассекают отношения между отцом и ребенком раз и навсегда. Недостоин быть папашей – и все тут. Поэтому Александр не хотел вступать с Оленькой в открытый конфликт – он мечтал стать отцом. Он мечтал общаться со своим ребенком, иметь возможность в любой момент обнять его, взять на руки. Его любовь к детям была тоже чувственной, требующей постоянного участия в жизни ребенка. Подхватить, подбросить, прижать к себе, пощекотать, чмокнуть в маленький нос, повести за руку… Позвать, прикрикнуть, пригрозить. Приласкать. Научить. Показать пример. Объяснить.
И обязательно, обязательно, обязательно – поцеловать своего ребенка на ночь. Пусть он, ребенок, спит уже – но надо подойти к его кроватке, посмотреть, прикоснуться к нежной бархатной щечке губами – осторожно, чтобы не разбудить… Уловить теплое дыхание, послушать, как сопит. Он мечтал об этом – с годами все сильнее.
Александр охотно возился с племянниками. Они его любили. Когда встречали – висли на нем, точно обезьяны, эти Стасик с Натуськой… Но все это не могло сравниться с той любовью, которую Александр обрушил бы на своего ребенка. И почему Лара тогда сглупила, взбрыкнула ни с того ни с сего…
Хотя он тоже виноват. Лара была молодой, глупой, мечтала, чтобы ее поддержали. Но ни мама его, ни он сам не сказали ей ни одного доброго слова.
Поэтому потерять Оленьку с ребенком Александр не имел никакого права.
…Он еще походил по кухне, включил телевизор.
Но перед глазами все время была Лара.
– Малыш, Игнатьев звонил, мне надо с ним встретиться.
– Иди, – промурлыкала из комнаты Оленька. – Только недолго.
– Конечно, малыш. Если что – звони…
Александр поцеловал Оленьку и вышел из дома.
Был ранний летний вечер. Эта вечерняя жара – липкая, густая, словно мед, – обволокла Александра, едва он вышел из дома, окончательно лишила разума.
Он выехал за МКАД, остановился у дороги.
Немолодая толстая женщина вывела своих подопечных – девиц в мини, на шпильках, в чулках-сеточках.
– Эту, – указал пальцем Александр.
Если Оленька узнает, она его прогонит и проклянет. Если он это не сделает – то пойдет и сам повесится.
Гостиница на первом этаже жилого дома, с почасовой оплатой. Комната. Кровать.
Девица, балансируя на одной ноге, принялась снимать с себя крошечную майку, осталась в одних чулках, на шпильках. «Ты же мечтал, чтобы Лара вот так же…» – самому себе напомнил Александр. И в его голове что-то переключилось.
– Стоп, – коротко сказал он. – Не могу. Ничего не получится. Вот деньги.
Он вышел вон, сел в машину, погнал обратно.
Он думал только о Ларе. Лару никто не мог заменить – ни Оленька, ни эта несчастная девица в чулках…
Остановился возле дома Оленьки. «Она нашла меня через маму. Мама от нее в восторге, да… Именно о такой невестке мама мечтала всю жизнь. Мама думает, что я наконец-то счастлив. А я от этого счастья в петлю готов лезть. Оленька, когда сообщила мне о своей беременности, сказала – таблетки не помогли. А может, и не было этих таблеток? Скорее всего, нет. Ну, и что теперь? А ничего. Теперь уже ничего не поделаешь. Поздно заниматься расследованиями, поздно из себя обманутого праведника корчить… Ребенок все искупил. Пусть он будет, пусть он родится! Вся моя жизнь теперь – только ради него, только для него».
Александр испытал огромное облегчение от того, что ничего с этой девицей у него сегодня не было. Оленька бы не простила.
«Тяжелый у нее характер… Может, из-за возраста? Молодая, потом перебесится?»
Но что-то подсказывало Александру, что Оленька и с годами не изменится. Что в один «прекрасный» день она может обидеться и на своего ребенка. Сделает он, ребенок, что-то не то, скажет грубое слово (подростки иногда так несдержанны, максимализм этот дурацкий, гормоны играют!) – и все, ожесточится ее материнское сердце навсегда. Обидится Оленька, возненавидит собственного сына (или дочь).
Выходит, что только он, Александр, способен поддерживать свое дитя до конца.
Звонок мобильного. Александр взглянул на экран. «Лара?!»
– Саша, извини, что опять беспокою. Я… я с небольшой просьбой. Узнай у Оленьки, где ее отец похоронен. Так, как будто случайно, между прочим… Только не говори ей ничего про меня, просто узнай, где могила! А потом мне эсэмэску скинь.
– Зачем тебе его могила? – ошалев, спросил Александр.
– Надо. Ты не поймешь… – нервно произнесла Лара.
– Да кто вас, женщин, поймет! – хмыкнул он. – Ладно, узнаю – сообщу…
Жара держалась весь июль.
А в конце июля начали гореть торфяники под Москвой, как уже бывало и раньше. Хотя еще в прошлом году власти обещали торфяники обводнить, клялись, что никаких пожаров больше не случится…
«Никому нельзя верить. Но ничего… – подумала Оленька, лежа перед телевизором и щелкая кнопками на пульте. – В следующем году нас уже тут не будет».
Раньше она не обращала внимания на город, в котором жила. Дома, улицы, люди – все казалось таким привычным, что глаз не замечал даже подробностей.
Но с какого-то момента все вдруг начало меняться. Например, транспорт. И раньше в метро была давка – но в последние годы она стала просто чудовищной. И раньше на дорогах возникали заторы – теперь же в час пик город намертво блокировался пробками.
Что еще? На месте скверов и парков, точно грибы, вырастали дома. Закрывались булочные, а вместо них открывались банки.
И, главное, стало много приезжих. Так много, что порой Оленьке казалось – она не в Москве, а в каком-нибудь другом городе – Ташкенте, Бишкеке, Махачкале… Нет, ничего плохого в тех городах не было, но… Оленька хотела вернуться в свой родной город. Она хотела домой, на родину. А возвращаться-то уже некуда – Родина стала чужой.