Диана Гэблдон - Чужестранка. Книга 1. Восхождение к любви

Я откинулась к спинке кресла, довольная собственным рассказом: все просто, ясно и правдиво в тех деталях, которые можно проверить. Лицо Колама не выражало теперь ничего, кроме вежливого внимания. Он открыл было рот, чтобы задать мне какой-то вопрос, но в это время у двери раздался слабый шорох. Там появился мужчина, один из тех, кого я видела во дворе, когда мы только приехали в замок; он держал в руках небольшую кожаную шкатулку.

Вождь клана Макензи извинился передо мной с изысканной любезностью и оставил меня созерцать птичек, заверив, что очень скоро вернется, чтобы продолжить наш в высшей степени интересный разговор.

Едва дверь за ним затворилась, как я бросилась к книжной полке и начала быстро перебирать рукой кожаные переплеты. На полке находилось более двадцати книг. Я поспешно просматривала титульные листы. На некоторых не были обозначены годы издания, на остальных же стояли даты от 1720 по 1742. Колам Макензи, безусловно, любил роскошь, но никакие другие вещи в комнате не свидетельствовали о том, что он вообще любитель антиквариата. Да и переплеты книг были совершенно новые, без трещин, а бумага без пятен.

Не испытывая никаких угрызений совести, я обшарила, письменный стол оливкового дерева, прислушиваясь, не раздаются ли за дверью шаги.

В среднем ящике я нашла то, что искала: неоконченное письмо, написанное беглым почерком и для меня нечитаемое из-за необычной орфографии и полного отсутствия знаков препинания. Бумага была новая и чистая, чернила четкие и яркие. И хоть само письмо разобрать я не могла, дата его, обозначенная наверху страницы, словно огнем вспыхнула у меня перед глазами: 20 апреля 1743.

Колам вернулся через несколько минут и застал свою гостью сидящей возле окна с благопристойно сложенными на коленях руками. Сидящей — потому что ноги мои меня не держали. Со сложенными руками — чтобы скрыть дрожь, из-за которой я еле успела сунуть письмо вовремя на место.

Он принес с собой поднос с угощением — кружку эля и овсяные лепешки с медом. Я угощалась лишь для виду, желудок был стиснут спазмом и ничего не хотел принимать.

Еще раз извинившись за свое отсутствие, Колам выразил сочувствие по поводу постигшей меня беды. Затем он выпрямился и, глянув на меня испытующим оком, спросил:

— Как это случилось, мистрисс Бошан, что люди моего брата обнаружили вас блуждающей по лесу в нижнем белье? Разбойники, если они рассчитывали на выкуп, не стали бы досаждать вам дурным обращением. Что касается капитана Рэндолла, то хотя я слышал о нем разное, но все же не думаю, чтобы офицер английской армии оказался способен на насилие по отношению к заблудившейся путешественнице.

— Неужели? — откровенно огрызнулась я. — Не знаю, что вы о нем слышали, но именно на подобный поступок он способен.

Планируя свою историю, я как-то упустила из виду такую деталь, как моя одежда; кроме того, я не имела представления, с какого момента Мурта начал следить за мной и капитаном Рэндоллом.

— Понятно, — сказал Колам. — Полагаю это возможным. По правде говоря, репутация у него дурная.

— Полагаете возможным? — переспросила я, потому что на лице у вождя клана Макензи было написано пусть и слабое, но вполне определенное недоверие. — Как? Вы не совсем верите тому, что я вам рассказала?

— Я не говорил, что не верю вам, мистрисс, — ответил он спокойно. — Но я не мог бы возглавлять большой клан свыше двадцати лет, если бы не приучил себя не принимать сразу на веру все, что мне рассказывают.

— Хорошо, но если вы не верите, что я та, за кого себя выдаю, то кто же я, по-вашему, черт меня побери? — выпалила я.

Он заморгал, явно потрясенный моим лексиконом, но тотчас же черты его лица обрели обычную твердость.

— А вот об этом, — сказал он, — и следует подумать. Пока же, мистрисс, вы желанная гостья в Леохе.

Он поднял руку, изящным жестом давая понять, что аудиенция окончена, и застывший в дверях слуга сделал шаг вперед, собираясь проводить меня в мою комнату.

Колам не произнес слов, которые тем не менее напрашивались сами. Когда я уходила, они висели в воздухе надо мной, как если бы их высказали: «До тех пор, пока я не узнаю, кто вы есть на самом деле».

Маленький мальчик, к которому мистрисс Фиц-Джиббонс обращалась как к «юному Алеку», пришел, чтобы передать мне приглашение на обед. Трапеза проходила в длинной, узкой комнате, по длине всех стен уставленной столами, вдоль которых непрерывно сновали слуги, появляясь из двух сводчатых проходов по обоим концам комнаты с подносами, досками для хлеба и кувшинами в руках. Лучи заходящего солнца раннего лета проникали в помещение сквозь высокие узкие окна; в канделябры по стенам были вставлены факелы — их, очевидно, зажгут с уходом дневного света.

Знамена и тартаны[10] висели по стенам между окон, красочными пятнами выделяясь на фоне серого камня. Словно по контрасту, люди, собравшиеся на обед, были в одежде практичных оттенков серого и коричневого цвета либо в охотничьих килтах светло-коричневого и зеленого тонов, незаметных среди зарослей вереска.

Я чувствовала взгляды, сверлящие мне спину, пока юный Алек вел меня к «верхнему» концу покоя, но большинство обедающих вежливо опустили глаза в тарелки. Здесь, как видно, особых церемоний не полагалось, ели кто как хотел, сами накладывая себе яства с деревянных блюд или переправляя собственные деревянные же тарелки по столу в дальний конец комнаты, где два подростка поворачивали вертел с целой бараньей тушей над огнем великанского очага. Обедающих было человек сорок да еще человек десять слуг. Гул громких разговоров заполнял помещение, говорили в основном по-гэльски.

Колам уже восседал во главе стола, коротенькие ноги скрыты под резным дубовым стулом. Он любезно кивнул при моем появлении и указал мне на место слева от себя, рядом с пухленькой и миловидной рыжеволосой женщиной, которую он мне представил как свою жену. Звали ее Летицией.

— А это вот мой сын Хэмиш, — добавил он, положив руку на плечо мальчику лет семи или восьми, красивому и тоже рыжеволосому, который поднял глаза от своей тарелки лишь для того, чтобы коротко кивнуть мне, отмечая таким образом мое появление.

Я посмотрела на мальчика с любопытством. Как и другие Макензи-мужчины, каких мне уже довелось увидеть, он был широкой плоскоскулый, с глубоко посаженными глазами. Исключая разницу в цвете волос, он казался уменьшенным подобием своего дяди Дугала, сидевшего с ним рядом. Две девочки-подростка, занимавшие места рядом с Дугалом по другую сторону, были мне представлены как его дочери Маргарет и Элинор; обе они, знакомясь со мною, хихикали и подталкивали одна другую.

Дугал приветствовал меня короткой, но дружелюбной улыбкой, но перед этим пододвинул ко мне блюдо, к которому уже было протянула ложку одна из его дочерей.

— Где ваши манеры, барышня? — проворчал он. — Сначала гостье.

С некоторым колебанием я приняла поданную мне большую роговую ложку. Кто знает, что там у них лежит на блюде… C немалым облегчением я тут же обнаружила, что мне предлагают нечто давно знакомое и по виду и по запаху — копченую селедку.

Я никогда не пробовала есть селедку ложкой, но нигде не было видно ничего похожего на вилку, и я смутно припомнила, что трехзубые вилки особой формы вошли в употребление гораздо позже.

Приглядевшись к поведению едоков за другими столами, я убедилась, что в тех случаях, когда ложка неудобна для еды, они орудуют кинжалами, чтобы отделить кости или разрезать мясо, благо кинжалы у них всегда под рукой. У меня кинжала не было, и я решила все-таки попробовать подцепить селедку ложкой, но встретила строгий осуждающий взгляд темно-голубых глаз юного Хэмиша.

— Вы еще не прочитали благодарственную молитву, — сурово произнес он и нахмурился.

Он явно счел меня лишенной совести язычницей — если не совсем отъявленной грешницей.

— Может быть, вы сделаете это вместо меня? — решилась я попросить его.

Голубые глаза широко раскрылись в изумлении, но после недолгого размышления мальчик кивнул и сложил руки, как полагается в этом случае. Он окинул взглядом стол, убедился, что ему внемлют с должным пониманием и уважением, и, наклонив голову, произнес:

—У которых есть что есть, те подчас не могут есть, А другие могут есть, да сидят без хлеба. А у нас здесь есть что есть, да вдобавок есть чем есть, Значит, нам благодарить остается небо!.. Аминь[11].