– Я не уверена, что шотландцы поняли, кого они потеряли, – заметила я, усаживаясь на постели и пытаясь привести в порядок волосы. – Вчера в пабе я слышала, что бармен называл нас словечком «сэсинак».
– А почему бы и нет? – благодушно отозвался Фрэнк. – Это всего-навсего означает «англичанин» или, на худой конец, «чужак», а мы и есть чужаки.
– Я знаю, что это означает. Мне его тон не понравился.
Фрэнк перегнулся через письменный стол за своим брючным ремнем.
– Он просто обиделся. Я сказал, что эль у них слабый. И еще прибавил, что в бочку с настоящим шотландским пивом полагается бросить для крепости старый башмак, а готовый продукт процедить через изрядно изношенную тряпку от нижнего белья.
– А-а, так вот что повлияло на сумму счета!
– Я выразился столь тактично потому, что в гэльском языке[2] нет слова, которое обозначало бы штаны или подштанники.
Я потянулась за собственными трусиками, несколько заинтригованная.
– А почему нет? Разве шотландцы в старину не носили нижнего белья?
Фрэнк покосился в мою сторону.
– А ты никогда не слышала песенку о том, что носит шотландец под своим килтом[3]?
– Надеюсь, что не панталончики до колен, как у истых джентльменов, – сухо заметила я. – Может, мне, пока ты будешь резвиться с викарием, пойти поискать местного любителя национальной одежды и спросить у него?
– Пожалуйста, только постарайся, чтобы тебя не арестовали, Клэр, декану колледжа Святого Гилберта это наверняка не понравилось бы.
Я не встретила ни одного шотландца в килте, который слонялся бы по городской площади или охранял окружавшие ее магазины. Но народу там было порядочно, в основном хранительницы домашнего очага вроде миссис Бэйрд, совершающие покупки. Они были весьма говорливы и явно любили посплетничать; их солидные, облаченные в платья из набивного ситца фигуры делали атмосферу в магазинах какой-то особенно уютной и теплой – в противоположность холодной утренней измороси на улице.
Я не занималась хозяйством, и покупать мне было почти нечего, но разглядывание товаров, вновь в изобилии появившихся на полках, доставляло огромное удовольствие. Слишком уж долго все выдавалось по карточкам, к тому же приходилось отказывать себе даже в таких обыкновенных вещах, как мыло или яйца, а уж о малейшей роскоши вроде одеколона «Голубой час» и говорить нечего.
Я задержалась у витрины с предметами домашнего обихода: там были вышитые чайные скатерти и салфетки, кувшины и стаканы, стопка форм для пирогов и набор из трех ваз.
Ваз у меня никогда не было. Во время войны я жила, естественно, в казармах для медсестер, сначала в госпитале Пемброк, позднее – в полевом госпитале во Франции. А до войны мы нигде не жили подолгу и потому ничем подобным не обзаводились. Купи я себе какую-никакую вазочку, дядя Лэм натолкал бы в нее своих археологических черепков задолго до того, как я собралась бы поставить в нее хотя бы букетик маргариток.
Квентин Лэмберт Бошан. Кью – для студентов-археологов и для друзей, доктор Бошан – в ученых кругах, в которых он вращался, преподавал, вообще существовал. Но для меня всегда только дядя Лэм.
Единственный брат моего отца и мой единственный живой родственник, он поселился со мной, пятилетней девочкой, после того как мои родители погибли в автомобильной катастрофе. В то время он как раз обдумывал и планировал путешествие на Средний Восток, но его приготовления были надолго отложены из-за похорон, необходимости распорядиться наследством моих родителей, а меня поместить в хорошую школу-интернат для девочек. «Помещаться» в эту школу я отказалась наотрез.
Дядя Лэм ненавидел личные конфликты любого рода; столкнувшись с необходимостью отдирать мои пухлые пальчики от дверной ручки машины и насильно волочить меня по ступенькам лестницы ко входу в школу, он вздохнул в отчаянии, пожал плечами и выбросил из окна машины свои благие намерения вместе с моей новой круглой соломенной шляпкой.
– Гадость, – пробормотал он, глядя в зеркало заднего вида, как шляпка весело катится по дороге, в то время как мы на большой скорости уезжаем в противоположном направлении. – Всю жизнь ненавидел дамские шляпки. Любые. – Суровым взглядом он пригвоздил меня к месту и произнес не менее суровым тоном: – Запомни одно: ты не будешь играть в куклы моими персидскими резными статуэтками. Все, что угодно, только не это. Поняла?
Я кивнула, полностью удовлетворенная. И поехала с ним на Средний Восток, потом в Южную Америку, а потом еще в десятки разных городов по всему миру. Я научилась читать и писать по заголовкам журнальных статей, научилась рыть уборные, кипятить воду и делать еще множество вещей, совершенно не подходящих для девицы хорошего происхождения, и занималась всем этим, пока не встретила красивого темноволосого историка, который приехал к дяде проконсультироваться по поводу связей французской философии с египетскими религиозными обрядами.
Но и после того, как мы с Фрэнком поженились, мы вели кочевой образ жизни, свойственный молодым представителям науки, которым приходится обитать либо в гостиницах во время научных конференций, либо во временных съемных квартирах. Потом разразилась война, Фрэнк попал в офицерскую школу и затем в разведгруппу МИ-6, а я поступила в школу медсестер. И хотя мы и в самом деле женаты почти восемь лет, нашим первым собственным домом будет новый дом в Оксфорде.
Крепко зажав сумку под мышкой, я вошла в магазин и купила вазы.
Я встретила Фрэнка на Хай-стрит, у поворота на Джирисайд-роуд, по которой мы и пошли дальше вместе. Увидев мои покупки, он удивленно приподнял брови.
– Вазы? – Он улыбнулся. – Замечательно. Наконец-то перестанешь вкладывать цветы в мои книжки.
– Это вовсе не цветы, это образчики, нечто вроде гербария. Ты же сам хотел, чтобы я занялась ботаникой. Чем-то же надо заполнять мозги, раз уж я больше не медсестра.
– Верно. – Он одобрительно кивнул. – Но я как-то не имел в виду, что каждый раз, едва я раскрою справочник, мне на колени будет сыпаться сушеная зелень. Что это за труху ты поместила в Таскама и Бэнкса?
– Горец перечный. Помогает при геморрое.
– Готовишься к моей близкой старости? Как это предусмотрительно с твоей стороны, Клэр!
Смеясь, мы вошли через калитку во двор, и Фрэнк остановился, чтобы пропустить меня вперед по узкой лесенке ко входу.
Внезапно он схватил меня за руку.
– Постой! Не наступи на это.
Я остановилась, приподняв ногу над темнеющим на ступеньке большим коричнево-красным пятном.
– Странно, – сказала я. – Миссис Бэйрд скоблит и моет эти ступеньки каждое утро, я это видела. Как ты думаешь, что это такое?
Фрэнк наклонился пониже и осторожно принюхался.
– В общем-то, я бы сказал, что это кровь.
– Кровь! – Я отступила на шаг. – Чья? – Я с беспокойством заглянула в дом. – Ты полагаешь, что с миссис Бэйрд произошел несчастный случай?
Я не могла себе представить, чтобы наша безупречно чистоплотная хозяйка могла оставить кровавые пятна сохнуть на ступеньках возле двери. Если не произошло, конечно, нечто чрезвычайное. На минуту я представила себе, что гостиной завладел маньяк-убийца с топором в руках, готовый сию минуту наброситься на нас.
Фрэнк покачал головой. Приподнявшись на цыпочки, он заглянул через забор в соседний дворик.
– Я бы этого не сказал. Вон у Коллинзов на пороге точно такое же пятно.
– Правда?
Я подошла к Фрэнку – во-первых, мне и самой хотелось посмотреть через забор, а во-вторых, я нуждалась в моральной поддержке.
Трудно представить себе Шотландию в качестве арены массовых убийств, но преступники такого сорта вряд ли руководствуются логическими критериями при выборе места действия.
– Это все как-то… неприятно, – заметила я. На соседнем участке тоже не было никаких признаков жизни. – Как ты думаешь, что случилось?
Фрэнк сдвинул брови и задумался. Потом его вдруг осенило, и он с размаху шлепнул себя ладонью по ноге.
– Кажется, я понял, в чем дело! Подожди здесь немного.
Он ринулся к калитке и рысью выбежал на дорогу, оставив меня в полном недоумении возле лестницы.
Вернулся он очень скоро, сияя благорасположением.
– Да, пожалуй, я прав, так оно и должно быть. Точно такие пятна возле каждого дома на нашей улице.
– Ну и что это значит? Визит убийцы-маньяка?
Я говорила несколько резковато: нервы были еще не совсем в порядке после того, как меня оставили одну во дворе наедине с большим пятном крови.