Он рассеянно кивнул.
– Да. Да, я вполне понимаю… Если… но да. Разумеется, вы хотели, чтобы я никому ничего не рассказывал. Кроме того, поскольку вы поведали мне обо всем во время таинства, вы рассчитываете, что я вам поверю. Однако…
Он почесал в затылке, потом поднял на меня глаза. Широкая улыбка расплылась по лицу.
– Но как это чудесно! – негромко воскликнул он. – Как необыкновенно и удивительно!
– Я бы, пожалуй, не выбрала для определения слово «чудесно», – сухо заметила я. – Необыкновенно – это да.
И потянулась за вином.
– Но это же… чудо, – тихо произнес он, обращаясь как бы к самому себе.
– Если вы настаиваете, – со вздохом согласилась я. – Я хочу знать одно: как мне быть и что делать? Повинна ли я в убийстве? А также в прелюбодеянии? Поделать тут ничего нельзя, но я хотела бы знать. И поскольку я нахожусь здесь, как мне себя вести? Могу ли я… то есть должна ли я использовать то, что знаю, и изменять ход событий? Я даже не понимаю, возможно ли такое. Но если возможно, имею ли я на то право?
Он снова откинулся на спинку стула и задумался. Медленно поднял оба указательных пальца, соединил их и долго-долго на них смотрел. Потом покачал головой и улыбнулся мне.
– Я не знаю, ma bonne amie[33]. Ситуация не из тех, с которыми сталкиваешься на исповеди. Я должен подумать и помолиться. Да, непременно помолиться. Нынче ночью я подумаю о вашем положении во время моего бдения у Святого Причастия. Возможно, завтра утром или днем я смогу дать вам совет.
Слегка коснувшись моего плеча, он велел мне опуститься на колени.
– А теперь, дитя мое, я дам вам отпущение. Какими бы ни были ваши грехи, верьте, что они будут прощены вам.
Опустив одну руку мне на голову, он перекрестил меня другой и произнес:
– Те absolvo, in nomine Patri, et Filii…[34] – Выпрямившись, он поднял меня на ноги.
– Спасибо, отец мой, – сказала я.
Не веря в Бога, я, исповедуясь отцу Ансельму, хотела, чтобы он отнесся ко мне серьезно и со вниманием, и была удивлена, почувствовав душевное облегчение. Но вполне возможно, что я испытала его, поделившись своим тяжким грузом с другим человеком. Он махнул рукой.
– Я повидаюсь с вами завтра, дорогая мадам. А теперь продолжайте отдыхать, если вам этого хочется.
Аккуратно сложив епитрахиль, он направился к двери. Остановился у самого выхода и с улыбкой повернулся ко мне. В глазах у него сиял воистину детский восторг.
– Может быть, завтра… – заговорил он, – может, вы могли бы рассказать мне… как это происходило?
Я тоже улыбнулась ему.
– Да, отец мой. Я вам расскажу.
Вскоре после его ухода я потащилась в коридор: мне хотелось повидать Джейми. Надо сказать, многие из виденных мною мертвецов выглядели лучше его, но грудь Джейми ровно вздымалась и опадала, а угрожающий зеленоватый оттенок кожи исчез.
– Я будил его каждые несколько часов, чтобы он мог проглотить несколько ложек супа, – негромко заговорил со мной брат Роджер.
Он созерцал меня с явным удивлением – мне, пожалуй, следовало бы перед приходом сюда хоть волосы пригладить.
– Может, вы хотели бы… каковы ваши намерения?
– Мои намерения… С вашего разрешения, я хотела бы еще некоторое время поспать.
Меня уже не мучило чувство вины, но какая-то тяжесть, скорее даже приятная, чисто физическая, распространилась по всему телу. Было ли это результатом исповеди или выпитого вина, я не знаю, но мне хотелось одного – поскорее добраться до постели.
Я наклонилась над Джейми, дотронулась до него. Он был теплый, но лихорадка оставила его. Я осторожно пригладила спутанные рыжие волосы. Уголок рта едва заметно дрогнул. На секунду, не больше, но дрогнул несомненно. Я была в этом уверена.
Небо было холодное, пасмурное, затянутое серыми облаками, которые сливались с серым туманом, окутавшим холмы, и даже выпавший за последнюю неделю снег казался серым, и аббатство словно бы накрыло огромным и грязным покрывалом. Даже внутри здания молчание зимы настигало и подавляло обитателей монастыря. Глухо доносилось из часовни молитвенное пение; толстые стены поглощали все звуки, и даже повседневная жизнь как будто замерла.
Джейми проспал почти двое суток, изредка пробуждаясь, чтобы проглотить немного супа и вина. Придя в сознание, он начал поправляться точно таким же образом, как и все молодые люди, неожиданно для самих себя лишившиеся на время сил и независимости в передвижениях – качеств, которые они по неопытности считали неотъемлемыми. Иными словами, примерно двадцать четыре часа он был кроток аки агнец, а после этого превратился в раздраженное, беспокойное, вспыльчивое, придирчивое, капризное создание с весьма дурным настроением.
Рубцы на плечах болели. Шрамы на ногах чесались. Ему было тошно лежать все время на животе. В комнате было слишком жарко. От дыма жаровни у него болели глаза, и он из-за этого не мог читать. Ему опротивел суп, опротивели поссет[35] и молоко. Он хотел мяса.
Мне были хорошо знакомы эти симптомы возвращающегося здоровья, я им радовалась, но должна была к тому же и набраться терпения. Я открыла окно, сменила простыни, наложила на спину мазь календулы и растерла ноги Джейми соком алоэ. Потом я позвала брата-прислужника и попросила его принести супа.
– Я больше не желаю глотать эти помои! Мне нужна настоящая еда! – завопил наш больной и оттолкнул поднос с такой силой, что суп выплеснулся на салфетку, которой была накрыта миска.
Я сложила руки и посмотрела на него. Он выкатил глаза от злости… Господи, худой как хворостина, челюсти и скулы обтянуты кожей. На поправку он шел быстро, однако нервные окончания в желудке требовали еще достаточно длительного лечения. Он не всегда удерживал даже суп и молоко.
– Настоящую, как ты говоришь, еду ты получишь не раньше, чем я это разрешу, – сообщила я.
– Я получу ее сейчас же! Ты что, воображаешь, будто можешь решать, чем меня кормить?!
– Да, дьявол меня побери, это именно так! Не забывай, что я врач!
Он свесил ноги с кровати, явно намереваясь встать и идти. Я уперлась рукой ему в грудь и уложила его на постель.
– Твое дело – оставаться в постели и хоть раз в жизни делать то, что тебе велят, – прорычала я. – Тебе пока что рано подниматься на ноги и рано есть грубую пищу. Брат Роджер говорил, что утром у тебя снова была рвота.
– Пусть брат Роджер занимается собственным делом, и ты тоже! – процедил он сквозь зубы, снова пытаясь подняться.
Он протянул руку и уцепился за край стола. С заметным усилием он встал-таки на ноги и стоял, раскачиваясь из стороны в сторону.
– Ляг на постель! Ты же сейчас свалишься!
Он весь побелел и покрылся холодным потом даже от незначительного усилия, необходимого для того, чтобы устоять на месте.
– Не лягу! – заявил он. – А если лягу, то по собственной воле.
На сей раз я разозлилась по-настоящему.
– Ах вот оно что! А кто, по-твоему, спас твою жалкую жизнь? Кто заботился о тебе, а?
Я взяла его за руку, чтобы уложить, но он вырвал ее у меня.
– Я тебя об этом не просил, поняла? Я велел тебе уезжать или не велел? И я не понимаю, зачем ты спасала мне жизнь, если собираешься уморить меня голодом! Тебе это доставляет удовольствие!
Это уж было совсем чересчур.
– Свинья неблагодарная!
– Сварливая баба!
Я выпрямилась во весь рост и со злостью указала на постель. Собрав воедино всю свою волю, выработанную за годы работы медсестрой, я отдала приказ:
– Сию минуту ложись в постель, ты, тупой, упрямый, идиотский…
– Шотландец, – закончил он за меня.
Сделал шаг к двери – и упал бы, если бы не ухватился за стул. Сел на него и сидел, покачиваясь, глаза как в тумане и смотрят в разные стороны. Я сжала кулаки и уставилась на него.
– Прекрасно! – сказала я. – Просто черт знает как хорошо! Я велю дать тебе хлеба и мяса, и, после того как тебя вырвет прямо на пол, ты встанешь на четвереньки и уберешь за собой сам! Я этого делать не стану, а если брат Роджер сделает, я сдеру с него с живого кожу.
Я бурей вылетела в коридор и успела захлопнуть за собой дверь как раз до того, как о нее с другой стороны ударился и разлетелся вдребезги фаянсовый умывальный таз. Повернувшись, я увидела весьма заинтересованную публику, без сомнения привлеченную шумом. Брат Роджер и Мурта стояли бок о бок и взирали на мое разгоряченное лицо и вздымающуюся грудь. Роджер был явно расстроен, но Мурта исподтишка посмеивался, прислушиваясь к доносящимся из-за двери отборным гэльским проклятиям.