Диана Гэблдон - Чужеземец. Книга 1

Я заинтересовалась, несмотря на твердое решение игнорировать его.

— А что ты такого делал?

Он снова засмеялся. Смех прозвучал в прохладном ночном воздухе тихо, но заразительно.

— Ну, всего я не вспомню. Скажем так — в основном я это заслужил. Во всяком случае, папа вряд ли лупил меня несправедливо. — Он замолчал и задумался. — Мм. Дай вспомнить. Один раз — за то, что я швырял камнями в цыплят; еще раз — за то, что катался верхом на коровах и они так возбудились, что их нельзя было подоить. Еще за то, что съел все варенье с пирожных, а сами пирожные оставил. А, еще за то, что забыл запереть ворота в конюшне и выпустил всех пони, и за то, что поджег соломенную крышу в голубятне — правда, это случайность, я не нарочно это сделал, и за то… — Джейми замолчал и пожал плечами, а я против воли прыснула.

— В общем, обычные вещи. Правда, чаще всего за то, что открывал рот, когда следовало помолчать. — Он фыркнул, вспомнив что-то. — Один раз сестра, Дженни, разбила кувшин. Я ее дразнил, она разозлилась и швырнула его в меня. Когда папа вошел и спросил, чья это работа, она так перепугалась, что ничего не могла сказать, только смотрела на меня огромными глазищами — у нее тоже синие глаза, как у меня, только намного красивее, с такими черными ресницами. — Джейми опять пожал плечами. — В общем, я сказал отцу, что это я разбил.

— Очень благородно, — язвительно заметила я. — Твоя сестра, должно быть, была тебе очень благодарна.

— Ага, может, и была бы. Только отец стоял за открытой дверью и все видел. Поэтому ее он выпорол за то, что она разозлилась и разбила кувшин, а меня выпорол дважды: раз за то, что я ее дразнил, а второй — за вранье.

— Но это же несправедливо! — с негодованием воскликнула я.

— Мой отец не всегда был нежным, но обычно — справедливым, — невозмутимо ответил Джейми. — Он сказал, что правда есть правда, и что люди должны отвечать за свои собственные поступки. И он прав. — И искоса бросил на меня взгляд. — А еще он сказал, что взять на себя ее вину — очень добрый поступок с моей стороны, поэтому, раз он все равно должен меня наказать, то я могу выбирать — порка или идти в постель без ужина. — Джейми печально рассмеялся и покачал головой. — Отец отлично знал меня. Конечно же, я выбрал порку.

— Ты просто ходячий желудок, Джейми, — бросила я.

— Ага, — беззлобно согласился он. — Всегда таким был. Ты тоже обжора, — обратился он к своему пони. — Погоди немного, мы остановимся отдохнуть. — И дернул за поводья, оттянув ищущий нос пони от соблазнительных пучков травы вдоль дороги. — Нет, отец был справедливым, — продолжал Джейми, — и очень внимательным, хотя в то время я этого не ценил. Он никогда не заставлял меня дожидаться порки. Уж если я что натворил, так меня тут же и наказывали — или сразу же, как все выяснялось. И он всегда говорил мне, за что меня лупит, и если я хотел высказать свое мнение — мне разрешалось.

Ага, вот что ты замышляешь, подумала я. Ты просто обезоруживающий интриган. Я очень сомневалась, что он очарует меня настолько, чтобы я отказалась от намерения выхолостить его при первой же возможности, но пусть попытается.

— Ты когда-нибудь выигрывал спор? — поинтересовалась я.

— Нет. Обычно все случаи были вполне понятными, и обвиняемый сам же и признавался. Но иногда я умудрялся немного облегчить приговор. — Он потер нос. — Один раз я сказал отцу, что, по моему мнению, бить сына — это самый нецивилизованный метод добиваться своего. А отец ответил, что во мне столько же здравого смысла, сколько в столбе, рядом с которым я стою, а может, и меньше. Он сказал, что уважение к старшим — это краеугольный камень цивилизованного поведения, и до тех пор, пока я это не выучу, лучше мне просто любоваться пальцами собственных ног, пока один из дикарей-взрослых надирает мне задницу.

На этот раз я засмеялась вместе с Джейми. На дороге было так мирно, и стояла та абсолютная тишина, которая воцаряется, только если ты на многие мили удаляешься от людей. Такая тишина редко наступает в моем переполненном мире, где машины влияют на людей, и один человек может производить столько же шума, сколько целая толпа. А здесь раздавался лишь шелест травы, редкое «кри-и-ик» ночной птицы да приглушенный топот копыт. Сведенные судорогой мышцы расправились, и теперь я шла довольно легко. От рассказов Джейми, веселых и полных умаления собственного достоинства, уязвленные чувства тоже частично успокоились.

— Конечно, мне вовсе не нравилось получать трепку, но если бы я мог выбирать, я бы предпочел отца школьному учителю. В школе нас в основном лупили ремнем по ладони, а не по заднице. А отец говорил, что если он отлупит меня по ладони, я не смогу работать, а если трепка достанется заднице, я во всяком случае не впаду в соблазн сесть и побездельничать. Обычно у нас каждый год появлялся новый учитель. Они надолго не задерживались — становились фермерами или уходили в более богатые края. Учителям очень уж мало платят, поэтому они всегда такие тощие и вечно голодные. Один раз, правда, был толстяк, но я так и не поверил, что он учитель. Мне казалось, что это переодетый священник.

Я вспомнила пузатого коротышку отца Бэйна и улыбнулась.

— Одного я особенно хорошо запомнил. Он заставлял тебя встать перед классом с вытянутой вперед рукой и начинал читать бесконечную нотацию. Припоминал все твои предыдущие грехи и болтал даже во время взбучки. А я стоял с вытянутой рукой, страдал от боли и молился, чтобы он перестал нудить, а скорее делал свое дело, пока я не растерял остатки храбрости и не начал плакать.

— Думаю, именно этого он от тебя и добивался, — сказала я, невольно испытывая сочувствие.

—О да, — согласился Джейми. — Но прошло какое-то время, пока я понял. А уж когда до меня дошло, то я, как всегда, не мог держать рот на замке. — И вздохнул.

— И что произошло? — заинтересовалась я, забыв, что собиралась злиться.

— Ну, однажды он велел мне встать — такое часто случалось, потому что я не умел толком писать правой рукой и все время писал левой. Он ударил меня трижды; ублюдок, на это ушло чуть ли не пять минут! — и все рассказывал мне, какой я тупой, ленивый, упрямый юный деревенщина. Рука у меня горела прямо ужасно, потому что это был уже второй раз за день, и я сильно боялся, потому что знал, что меня еще и дома ждет трепка. Такое у отца было правило: если меня лупили в школе, значит, и дома обязательно тоже, потому что отец считал: учение — это очень важно. В общем, я вышел из себя. — Левая рука Джейми невольно крепче вцепилась в поводья, словно он оберегал чувствительную ладонь. Джейми замолчал и взглянул на меня. — Я редко выхожу из себя, Сасснек, и обычно очень об этом жалею.

Мне показалось, что это очень похоже на извинение.

— В тот раз ты тоже пожалел?

— Я сжал кулаки, уставился на него — такой высокий, долговязый парень, думаю, ему было лет двадцать, хотя мне он тогда казался стариком — и заявил: «Я вас не боюсь, и вы не заставите меня плакать, лупите хоть как сильно!» — Джейми втянул в себя воздух и медленно выдохнул. — Думаю, я немного не рассчитал. Не стоило говорить ему это, пока он еще держал ремень в руках.

— Не рассказывай, — быстро вставила я. — Он попытался доказать тебе, что ты неправ?

— О да, попытался, — кивнул Джейми. Его голова на фоне укутанного тучами неба казалась темной. В его голосе прозвучало мрачное удовлетворение при слове «попытался».

— Но у него не получилось, нет?

Растрепанная голова качнулась из стороны в сторону.

— Нет. Во всяком случае, плакать он меня не заставил. Хотя, конечно же, заставил сильно пожалеть о том, что я не промолчал.

Джейми замолк и повернул ко мне голову. Тучи на мгновенье расступились, на его щеку упал свет, и его лицо показалось мне позолоченным, как у архангелов Ренессанса.

— Когда Дугал перед венчаньем рассказывал тебе о моем характере, он, случайно, не упомянул, что иногда я становлюсь чрезвычайно упрямым? — Раскосые глаза хитро заблестели, скорее, как у Люцифера, чем у Михаила.

Я прыснула.

— Очень скромно сказано. Насколько я помню, он мне поведал, что все Фрэзеры упрямы, как камни, а ты — хуже всех остальных. Вообще-то, — сухо добавила я, — я уже и сама обратила на это внимание.

Джейми улыбнулся и повел пони в обход глубокой лужи.

— Ммгм, что ж. Не скажу, что Дугал неправ, — заметил он. — Но пусть я упрямый, зато честный. Отец был таким же, и время от времени мы с ним начинали пререкаться, да так, что без применения силы разобраться было невозможно, и все кончалось тем, что я висел на калитке.