Диана Гэблдон - Чужеземец. Книга 2. Запах серы

Я его не совсем догнала, но сократила расстояние до десяти ярдов. Если бы путь был длиннее, я бы его догнала, но такой роскоши мне не досталось. Стены тюрьмы высились перед нами в какой-нибудь миле, и очень скоро нас оттуда увидят.

Я натянула поводья и спрыгнула на землю. Хотя пони и обучен, я не знала, что он сделает, если я буду стрелять, сидя в седле. Даже если он замрет, как статуя, моя цель вряд ли сделает то же самое. Я упала на одно колено и уперлась локтем в другое, положив пистолет поперек руки, как показывал мне Джейми.

— Упирайся сюда, целься туда, жми здесь, — говорил он. Так я и сделала.

К своему великому изумлению, я попала в лошадь. Пони занесло, он упал на колени и покатился в вихре снега. Моя рука онемела от отдачи. Я стояла, потирая ее, и смотрела на упавшего солдата.

Он был ранен. Он попытался подняться, но снова упал на снег. Его пони, истекая кровью, поковылял прочь. Поводья болтались.

Я приближалась к солдату и до последнего момента не понимала, что собираюсь сделать, знала только одно — оставлять его в живых нельзя. Мы были рядом с тюрьмой. Есть и другие патрули, которые ищут сбежавших узников, и очень скоро его непременно найдут. А если его найдут живым, он не только опишет нас — плакала наша история о заложнице! — но и сообщит, куда мы держим путь.

До побережья оставалось еще три мили, два часа пути по глубокому снегу. И надо найти судно, когда мы окажемся там. Я просто не могла подарить ему эту возможность рассказать о нас.

Когда я подошла, он приподнялся на локтях. Его глаза расширились от страха, потом он успокоился. Я женщина. Он не боялся меня.

Более опытный мужчина, может, и сообразил бы, что мой пол ничего не значит, но это был мальчишка. Не старше шестнадцати лет, подумала я, и меня затошнило. Прыщавые щеки еще не потеряли детскую округлость, хотя над верхней губой уже появился пушок будущих усов.

Он открыл рот, но только застонал от боли и прижал руку к боку. Я увидела, что кровь просочилась сквозь мундир и плащ. Внутренние повреждения — видно, лошадь прокатилась по нему.

Возможно, подумала я, он все равно умрет. Но на это нельзя полагаться.

Правую руку с кинжалом я спрятала под плащ. Положила левую ему на лоб. Именно так я прикасалась ко лбам сотен мужчин — успокаивая, обследуя, внушая уверенность в том, что ожидает их впереди. И все они смотрели на меня так же, как этот мальчик — с надеждой и доверием.

Я не могла перерезать ему горло. Я опустилась перед ним на колени и нежно повернула его голову в сторону. Техника быстрого умерщвления, которой учил меня Руперт, предполагала сопротивление. Только никакого сопротивления не было. Я наклонила его голову вперед и всадила кинжал в основание шеи.

Оставила его умирать на снегу и пошла назад, к остальным.

Оставив наш неуклюжий груз под одеялами, на скамье в трюме, мы с Муртагом встретились на палубе, вглядываясь в штормовое небо.

— Вроде ветер сильный и устойчивый, — с надеждой произнесла я, поднимая влажный палец.

Муртаг угрюмо изучал небо, нависшее черным брюхом над гаванью. Падавший снег таял в равнодушных волнах.

— Ага, верно. Можно надеяться на ровный переход. Если же нет, мы, скорее всего, прибудем на место с трупом на руках.

Через полчаса, когда нас начало швырять на волнах Северного моря, я поняла, что он имел в виду.

— Морская болезнь? — с недоверием переспросила я. — У шотландцев не бывает морской болезни!

— Значит, он рыжеволосый готтентот, — раздраженно огрызнулся Муртаг. — Все, что я знаю — он позеленел, как тухлая рыбина, и все время блюет. Может быть, ты все-таки спустишься вниз и поможешь мне удержать его, чтобы сломанные ребра не выскочили наружу?

— Проклятие! — сказала я Муртагу, когда мы стояли, опершись на поручни, во время короткой передышки — мы вышли из неуютного трюма, чтобы глотнуть свежего воздуха. — Если он знал, что страдает от морской болезни, то, почему, во имя всех святых, настоял на путешествии во Францию?!

Муртаг смотрел на меня немигающим взглядом василиска.

— Потому что он чертовски хорошо знает, что по суше мы с ним, таким, далеко не уйдем, а оставаться в Элдридже тоже не мог из опасения навлечь на Макранноха гнев англичан.

— Стало быть, он решил покончить с собой в море, — с горечью отозвалась я.

— Ага. Он решил, что таким образом просто покончит с собой и никого на тот свет не заберет. Понимаешь, это неэгоистично. Хотя, конечно, ничего приятного в этом тоже нет, — добавил Муртаг и спустился вниз по трапу, заслышав знакомые звуки из трюма.

— Поздравляю, — сказала я Джейми спустя пару часов, вытирая со щек и со лба мокрые сгустки. — Сдается мне, что ты будешь первым в истории медицины человеком, официально умершим от морской болезни.

— Это хорошо, — пробормотал он в раскиданные подушки и одеяла. — А то я боялся, что все мучения окажутся напрасны. — И тяжело перевалился на бок. — Господи, опять!

Мы с Муртагом тут же бросились на свои места. Удержать крупного мужчину во время жестоких рвотных спазмов так, чтобы он не двигался — занятие не для слабаков.

Потом я снова проверила его пульс и потрогала липкий лоб. Муртаг все прочел на моем лице и молча пошел за мной на верхнюю палубу.

— Плохи дела? — спокойно спросил он.

— Не знаю, — беспомощно ответила я, встряхнув на ветру пропотевшими волосами. — Я в жизни не слышала, чтобы кто-нибудь умер от морской болезни, но его рвет кровью. — Руки маленького человечка, лежавшие на поручнях, напряглись, и под веснушчатой кожей заострились костяшки. — Не знаю, повредил ли он что-нибудь внутри сломанными костями или просто желудок не выдерживает напряжения. В любом случае, это недобрый признак. И пульс слабеет и бьется неровно. Понимаешь, сердце перенапрягается.

— У него сердце, как у льва. — Он произнес это почти беззвучно, я толком и не расслышала. А слезы наворачиваются ему на глаза из-за соленого ветра… Муртаг резко повернулся ко мне. — И шкура, как у быка. Остался ли у тебя еще опиум, который дала леди Аннабель?..

— Да, весь. Он все равно его не примет. Сказал, что не желает засыпать.

— Ага, понятно. Для большинства людей то, чего они хотят, и то, что получают — разные вещи. Не думаю, что с ним все должно быть по-другому. Пошли.

Я с беспокойством стала спускаться следом за ним в трюм.

— Предоставь это мне. Дай бутылку и помоги усадить его.

К этому времени Джейми был в полубессознательном состоянии — неповоротливый тюк, который, тем не менее, протестовал, пока мы усаживали его.

— Я умру, — произнес он слабо, но отчетливо, — и чем скорее, тем лучше. Уходите и оставьте меня в покое.

Крепко вцепившись в пламенеющие волосы Джейми, Муртаг откинул его голову и приложил бутылочку к губам.

— Выпей это, мой красавчик-соня, или я сломаю тебе шею. И позаботься о том, чтобы удержать это внутри. Я собираюсь зажать тебе нос и рот, так что если тебя опять вырвет — все пойдет через уши.

Общими усилиями мы медленно, но верно сумели переместить содержимое бутылочки в юного лэрда Лаллиброха.

Давясь и задыхаясь, Джейми мужественно проглотил все, что смог, и с зеленым лицом откинулся на подушки. Муртаг предотвращал каждый новый приступ рвоты тем, что яростно щипал Джейми за нос — прием не всегда успешный, но все же давший возможность опиуму проникнуть в кровь пациента. Наконец мы оставили его в покое, обмякшего на постели. Единственными красками на подушке были его ярко пламенеющие волосы, брови и ресницы.

Чуть позже Муртаг присоединился ко мне на палубе.

— Смотри, — показала я. Тусклые краски заката, пробивающиеся сквозь плотные тучи, позолотили скалы французского побережья далеко впереди. — Капитан говорит, что мы достигнем берега часа через три — четыре.

— Как раз вовремя, — отозвался мой компаньон, откидывая каштановую прядь волос с глаз. Он повернулся и выдал мне нечто, больше всего похожее на улыбку по сравнению с его обычным суровым выражением лица.

И наконец, шагая вслед за телом нашего подопечного, распростертым на носилках, которые несли два коренастых монаха, мы вошли в ворота монастыря бенедиктинцев святой Анны в Бопрэ.

Монастырь оказался громадным сооружением двенадцатого века, обнесенным стенами, чтобы противостоять как сокрушающим морским штормам, так и сокрушающим нападениям с суши. Сейчас, в мирное время, ворота стояли открытыми, чтобы облегчить сношения с ближайшей деревней, а в небольшом гостевом крыле каменные стены сделали привлекательнее, добавив гобелены и удобную мебель.