«У тебя достаточно сил? — спрашивала Элейн свою дочь. — Ты уверена? Ты действительно сможешь принять этих детей? Это потруднее, чем подъем на Эверест».
«Мама, — сказала Джози, — я уже побывала на том Эвересте. Становиться мачехой мне не привыкать».
«Но тогда все было иначе. Эти дети помладше и не очень-то послушные».
«Мы сделаем все вместе, — решительно проговорила Джози. Она провела рукой по своим волосам — удивительному потоку медного цвета, который так гармонировал с ее внешностью. — Я люблю его. Он любит меня. Мы справимся с детьми вместе…»
…В этот момент Клер, младшая дочь Мэтью, сидящая напротив Элейн, спросила:
— Что это?
— Что, дорогая?
— Это, — сказала Клер и ткнула вилкой в пиццу.
— Это оливка, — проговорила Элейн.
Клер уронила вилку.
— Фу, какая гадость. Я не съем это. Она похожа на жука.
— Тогда отложи оливку в сторону, — сказала Элейн, — и доешь остальное.
— Я не могу, — ответила Клер. — Не могу. Ведь оливка была там.
Напротив сидели Руфус и Рори. Рори хватал пиццу руками, Руфус ел равномерно, механически жуя, не глядя никуда, кроме своего блюда.
На тарелке Элейн лежала небольшая горка спагетти под соусом из лосося и укропа. Она не испытывала ни малейшего желания есть это. Она повернулась к Бекки, дочери Мэтью, сидевшей по другую сторону стола. У той нос походил на кнопку или на крошечную рождающуюся луну, а ногти на обеих руках оказались покрашенными черным лаком. Пицца на тарелке перед Бекки лежала абсолютно нетронутой.
— Ты не ешь? — спросила Элейн. Она хотела добавить «дорогая», но слово как-то само собой застряло в горле.
— Нет, — ответила Бекки. Ее правая рука потянулась к карману грубого жакета.
— Ты не проголодалась?
Бекки бросила на нее быстрый взгляд. У девочки были поразительные глаза — ясные и синие, как дельфиниум.
— Я на диете, — сказала она.
Карен, сестра Мэтью, старалась избегать встречаться взглядом со своим отцом. Он вел себя не респектабельно — пил слишком много, кричал фальшивые ликующие фразы через весь стол, пытаясь (почти успешно) скрыть то, что здесь следует быть матери Мэтью. Она отсутствовала — отказалась прийти на свадьбу. А вдобавок еще и устроила многочасовой грандиозный скандал, который завершился тем, что она заперлась утром в день свадьбы в своей спальне.
— Я не могу вытащить ее оттуда, — сказал отец Карен. — Даже не пытался. Эта неприязнь, идущая из-под двери, подобна черному дыму. Да там хоть топор вешай!
У Карен болела голова. Она только-только отработала восемь смен ночных дежурств по уходу за пожилыми людьми. Карен настолько устала, что, по большому счету, ей было все равно, кто на ком женится. Она вяло подумала о семнадцати годах супружеской жизни Мэтью и Надин, о том постоянном потоке оскорблений в адрес Надин, который обрушивала на невестку мать Карен. Поводами оказывались внешний вид, отсутствие навыков ведения хозяйства, неверные (в понимании свекрови) политические взгляды и неуемное студенческое рвение невестки воспринимать новые веяния, новые мысли и новые проекты. «И когда она, наконец, прекратит свои игры и, черт возьми, заработает хоть немного денег?»
Но когда Мэтью влюбился в Джози, настроение матери Карен полностью изменилось. Надин превратилась в «жену Мэтью», «мать моих внуков», «мою невестку» — словно бы у нее неожиданно появился нимб. Надин, к ее чести, не обращала большого внимания на перемену прежнего мнения о себе, но Мэтью был настроен дать отпор. Он кипел от возмущения, бушевал и устраивал ссоры с матерью, громко крича, расхаживал по дому, повторяя ей снова и снова: настоящая беда матери в том, что она ревнива — абсолютно, без сомнения, исключительно ревнива. Ведь он проявил характер, чтобы прекратить неудачный брак ради возможного счастья. А ей самой никогда не хватило бы мужества совершить что-то подобное. Вот потому, предпочитая оставить все как есть, она вымещает свою досаду на близких и мстит им.
Такова была правда.
…Карен вздохнула и подняла бокал шампанского, который она умудрилась ухватить так, что он слегка утратил праздничный вид. Конечно, все правда. Что же еще, спрашивала она себя иногда, стало причиной тому, что в свои тридцать шесть она еще ни разу не была замужем и даже не жила ни с кем больше месяца? Вот что этому поспособствовало: она видела, как ее родители явно не лучшим образом проводили вместе выходные, не говоря уже обо всей жизни!
Карен отпила глоток шампанского. Оно уже не шипело от пузырьков, было теплым и кислым на вкус. Позади нее сидел Руфус, маленький сын Джози. Он отложил нож и вилку и откинулся на спинку стула в стороне ото всех, словно чувствуя себя здесь чужим.
— С тобой все в порядке? — спросила Карен.
Этот прелестный ребенок ответил:
— Я уронил кусочек помидора на галстук.
— Не стоит беспокоиться. Посмотри на моего папу. Думаю, добрая половина блюд, не меньше — на его галстуке. Хочешь мороженого?
Руфус утвердительно кивнул. Он похож, подумала Карен, на тех котят и щенков, которых ты видишь в витринах зоомагазина, — тех, что умоляют тебя взять их к себе домой. Мальчик выглядел потерянным, что, вероятно, чувствовал и сам. Карен немало повидала в больнице детей в его ситуации. Они плелись по коридору, чтобы увидеть родителей, которые таковыми не были, да и не могли считаться. «Родители» — это всего лишь простой термин, которое общество дало этим людям ради своего удобства. Многие из таких детей выглядели столь же подавленными, как Руфус. Казалось, боль от потери прежней семьи — пусть, во многих случаях, едва приемлемой семьи — была настолько жуткой в первый миг, что дети даже не плакали. Они уходили в изумленное и неподвижное оцепенение, словно осознавая в глубине души собственное бессилие.
Карен коснулась рукава Руфуса.
— Знаешь, ты полюбишь Мэтью, когда познакомишься с ним поближе.
Краска смущения медленно залила лицо Руфуса.
— Он очень добр к детям. Он любит их.
Мальчик слегка повернул голову, но промолчал. Карен бросила взгляд на своего племянника Рори. Тот съел всю пиццу за исключением корок и теперь пил быстрыми глотками кока-колу из бутылки.
— Тебе следует пить из бокала, Рори. Это же свадьба.
Он прекратил пить, только чтобы сказать запыхавшимся голосом:
— Они дали мне только бутылку.
— Это не оправдание, — проговорила Карен.
Рори был смышленым ребенком, как и все дети Мэтью. Однако он, как и сестры, унаследовал от Надин непримиримость. Их мать жила с вызовом, с отвращением к традиционному, консервативному, «принятому» образу мыслей и поведения. Именно этот вызов и заинтересовал в первое время Мэтью, — в том Карен была уверена. Ведь Надин показалась ему и Карен такой свежей, жизнеутверждающей и смелой после чопорных и респектабельных ограничений, в рамках которых воспитывали их самих. Она производила впечатление распахнутого окна, впустившего сильный порыв дикого, соленого ветра в ограниченную скучную жизнь Мэтью. Он полюбил ее за бунтарский характер. Но со временем это стало тяготить Мэтью так сильно, что еще до знакомства с Джози он ушел на месяц жить в пансион. Там у него были завтраки и крыша над головой. А вся семья оказалась вынуждена скрывать сам факт ухода. Если бы родители детей из его школы узнали о таком, то подумали бы, что он вот-вот сойдет с ума. Мэтью и был близок к тому. Все началось, когда Надин сбежала в женский лагерь протеста у военной базы в Суффолке. Это случилось почти восемь лет назад. Потом она вернулась, но выходки на том не закончились.
Надин была одержима неприязнью ко всему: к материнству, семейной жизни, педагогическим стараниям школы, где работал Мэтью, ко всякого рода порядку. Она ненавидела стереотипы мышления, словно жирных крыс, даже наклеивала радикальные лозунги на дверцу холодильника. Карен знала, что Надин невыносима в совместной жизни, но у бывшей жены Мэтью всегда имелся главный козырь: необузданное веселье, безумная полуночная стряпня, неожиданные проявления нежности случались время от времени. Можно было давать себе клятвы сказать, наконец: Надин — эгоистичная неряха. Намерения серьезно поговорить об этом действительно были. Но супруга Мэтью всегда побеждала.
…Карен наклонилась и положила ладонь на руку Рори.
— Тебе следует присмотреть за Руфусом.