Ольга Романовская - Дама с единорогом

1275–1276 годы.

Приграничные земли Англии и Уэльса.

Женщины постоянно балансировали где-то между сточной канавой и пьедесталом. Пьедестал был скользким, поэтому шансов оказаться в сточной канаве было гораздо больше. Знала это и девочка, скрючившись, сидевшая в тёмной каморке возле караульного помещения, знала и с готовностью могла подтвердить. Вслушиваясь в голоса людей за стеной, она гадала, сумеет ли незаметно проскользнуть в часовню и преклонить колени перед Заступницей человечества.

Даже здесь, посреди сырости, грязи, разбитых черепков, прелых овечьих шкур и зловония выгребной ямы, чувствовался божественный запах свежеиспеченного хлеба. При мысли об этом хлебе и латуке у нее засосала под ложечкой, но она по-прежнему выжидала. Женщина должна обладать завидным терпением и осторожностью, чтобы не испробовать закона палки.

Но, несмотря на все наставления, терпения и осторожности в ней было мало, гораздо больше вспыльчивости и упрямства, так что долго в своем убежище она не засиделась.

На цыпочках девочка прокралась к залу и заглянула внутрь: ни отца, ни гостя уже не было. Насколько она поняла, этот человек приезжал к ней свататься. Но теперь не посватается. Она об этом не жалела: он ей не нравился. Как относился к нему отец, Жанна так и не поняла, зато крепко уяснила, что ее поведение ему точно не понравилось.

Вела она себя действительно не самым лучшим образом, совсем не так, как положено благовоспитанной баронской дочке.

С чего начался разговор, она не знала, тихо сидела наверху, вышивала приданое. Главный и единственный смысл жизни женщины — замужество, поэтому Жанна тщательно выверяла каждый стежок, чтобы потом не подумали, будто бы она неряха или неумеха. Вышиванию и шитью она посвящала ровно половину своего времени, а зимой, пожалуй, даже большую его часть; остальная половина уходила на молитвы, обучение кулинарным премудростям и другую, чисто женскую работу. Когда этому благоприятствовала погода, она вышивала в саду, а иногда, с согласия отца, ей дозволялось немного прогуляться. Разумеется, не одной и с благой целью: в церковь. На обратном пути можно было немного задержаться, чем Жанна обычно пользовалась. Это было ее единственным развлечением.

Отец послал за ней, велев принести гостю вина. Вино, конечно, могла принести любая служанка, но, видимо, ему хотелось показать товар лицом.

Во дворе, перед дверью в погреб, Жанна расспросила слуг о таинственном госте, а потом, не выдержав, перед тем, как войти, взглянула на него через щелку в занавесе. Он оказался немолодым обрюзгшим человеком, остриженным «под горшок». Сидел чуть наклонившись вперед, широко расставив ноги. Одежда его, хоть и из дорогой ткани, была изрядно потрепана и засалена. Тронутая сединой борода, некогда рыжая, производила странное впечатление: она торчала в разные стороны неравномерными короткими клоками.

Он ей сразу не понравился, и она решила, что замуж за него не выйдет. Пусть её волоком волокут в церковь, она ни за что не произнесет свадебной клятвы. Лучше уж монастырь!

Жанна вошла, но глаз не потупила, а, надув щеки, вперила глаза в потолок. Старательно подворачивая ноги, шаркая по полу, она припадала на левую ногу, изображая хромоту.

— Моя дочь, Жанна, — коротко отрекомендовал ее отец.

Она глупо захихикала и в нерешительности посмотрела на отца.

— Налей гостю вина и перестань паясничать.

Жанна наполнила кубки. Кладя в вино специи, она будто нечаянно рассыпала часть по полу, неуклюже собрала и всыпала в кубок. Подав вино, девушка отошла в сторону, смело рассматривая гостя.

— Все бы ничего, но, кажется, она хромая, — поджав губы, наклонившись к барону, заметил «рыжебородый».

— Вам показалось. Жанна, повернись! — Он махнул дочери рукой.

Жанна с каменным лицом повернулась.

— Пусть она что-нибудь скажет. — Гость продолжал привередничать.

Барон кивнул ей — ну¸ говори.

И она сказала, решив разыграть сумасшедшую (она знала, что сумасшедших в жены не берут):

— У нас под крышей свили гнездо сороки. Вы не знаете, можно ли отучить воровок таскать с кухни ножи?

Отец нахмурился, бросив на нее красноречивый взгляд: «Лучше бы ты, дура, держала язык за зубами!». Она опустила глаза. Неужели все-таки ее выдадут за этого? Нет, она, конечно, знала, что ее мнение ничего не значит, что ее возражения — пустое сотрясение воздуха, но все же надеялась, что ее будущий супруг не будет похож на их гостя. По крайней мере, он должен быть моложе.

— Умом не блещет, — констатировал гость. — Это теперь редкость, они так и норовят сказать что-нибудь поперек. Повезло Вам с дочерью! Она у Вас одна?

— Одна. — Барон жестом велел дочери отойти в сторону.

— Это хорошо. Плохо, когда много дочерей. Моя покойная супруга, упокой Господь ее душу, рожала только девок. А когда Бог наконец осчастливил нас наследником, она умудрилась помереть. Что и говорить, пустая женская порода!

Барон сочувственно кивнул и, заметив, что кубок гостя опустел, велел дочери наполнить его.

Для нее это был последний шанс, последний шанс показаться ему неуклюжей, недалекой, неряхой и неумехой. Но, играя эту роль, она перестаралась и пролила на гостя вино.

— Что ты наделала, чертова кукла! — Реакция отца последовала незамедлительно и выразилась в увесистом тумаке.

Покачнувшись, Жанна выронила кувшин. Злосчастное вино, разумеется, облило ноги гостя, еще больше усугубив положение баронской дочки. Гость поднялся с явным намерением откланяться; лицо барона побагровело.

— Вон отсюда, дрянь! — Он замахнулся, чтобы еще раз ударить ее, на этот раз кулаком по лицу, но она, почувствовав, что одним ударом дело не обойдется, нашла в себе силы увернуться, убежать и спрятаться в той самой каморке у караульной.

Наверное, теперь брачный договор не заключат, но это будет ей дорого стоить.

В зале она заметила служанку, тщательно оттиравшую пол от пятен. Пятен, свидетельствовавших о поступке молодой госпожи. На другие ни она, ни другие слуги не обращали особого внимания, лишь время от времени меняя прикрывавшую их растительную подстилку, к этому времени безнадежно превращавшуюся в грязную и опасную для здоровья труху.

— Где барон? — К ней вернулось былое самообладание.

— Ушел гостя провожать. Злой как черт! — Служанка отложила тряпку и провела рукой по лбу. — Нездоровиться мне, госпожа, можно я потом воды натаскаю?

Жанна пожала плечами и машинально взглянула на своё блио:  винные пятна живописно смешались на нем с пятнами жира.

— Хорошо, пусть кто-нибудь другой наносит, — с небольшим опозданием ответила она и, развернувшись, направилась к капелле: у отца тяжелая рука, заступничество свыше ей бы не помешало.

Её худшие опасения не сбылись: вернувшись, барон немного остыл и ограничился тем, что оттаскал ее за уши и пару раз прошёлся поясом по мягкому месту. Так что уже назавтра Жанна сошла вниз королевой, снова взойдя на домашний пьедестал.

Если разобраться, положение ее было так уж незавидно, как могло показаться с первого взгляда. Она росла в покое и сытости и пребывала в том счастливом возрасте, когда не приходится торопиться с замужеством. У ее отца было время, чтобы присмотреться к потенциальным женихам и выбрать лучшего. Вероятно, давешний потенциальный жених был так себе, во всяком случае её проступок не был упомянут ни перед утренней молитвой, ни за трапезой.

Несмотря на то, что она принадлежала к убыточной и ненадежной женской породе, Жанна сумела завоевать любовь отца и прочно заняла место своей покойной матери — хозяйки замка. В ее распоряжении были многочисленная дворня, которым она, несмотря на возраст, не давала спуску, строго следя за тем, чтобы лень и пустые разговоры не подменяли работу. За это, наверное, ее и любил барон, видя в дочери фамильные черты предков, верные признаки породы, которые со временем должны были сделать из нее верную и надежную супругу, на которую можно было бы при необходимости оставить поместье. А поводов для этого в те дни было не мало: несмотря на окончание Крестовых походов, междоусобные войны не прекращались, и мужья порой месяцами находились вдали от жен и детей.