Когда Леменор в очередной раз отлучился из замка, его жена решилась съездить в Норинский замок. Её снедала тоска, а ущемлённая гордость твердила: «Не позволяй мужу помыкать собой, ты вольна бывать там, где захочешь».
Бывшие владения графа Роланда Норинстана временно остались без хозяина: его родня вела отчаянную борьбу за возврат их в лоно семьи. Судебные заседания тянулись месяц за месяцем, а земли временно были переданы под опеку шерифа.
Возле реки немного замешкались: мост через реку так и не был отстроен. Слуги отыскали плотину, некогда возведённую при взятии замка; кто-то из местных жителей, осмелившихся возвратиться в эти края и теперь считавших себя «свободными поселянами», набросал поверх неё валежника.
— Никак не проехать, разве что пешком, — доложили госпоже.
— Вот и хорошо! — с облегчением выдохнула Джуди. — Лучше бы нам вернуться, сеньору не понравится…
— Мне плевать на то, что нравится или не нравится сеньору, — резко ответила графиня Леменор.
Вопреки робким попыткам служанки воззвать к её благоразумию, Жанна была полна решимости перебраться на ту сторону; Джуди ничего не оставалось, как последовать за ней. Подбежав к госпоже, она поспешила подобрать с земли длинный подол её платья.
Без тени страха пройдя по ненадёжному мосту, баронесса ненадолго задержалась у разбитых ворот и вошла внутрь. Она прошлась вдоль остатков дворовых построек и содрогнулась от мысли о том, сколько же душ отправились на тот свет без покаяния.
— Их, наверное, похоронили там, за рощей, — подумала Жанна, вспомнив о деревянном кресте на пригорке.
Ей было страшно, пугала тишина, пустота, одинокое карканье пролетавших над головой ворон… Не выдержав, графиня подобрала юбки и побежала; Джуди едва поспевала за ней. Оказавшись во внутреннем дворе и убедившись, что донжон цел, Жанна успокоилась; для неё почему-то было важно, чтобы он был таким же, каким она его запомнила. Почти таким. Внимательно осмотревшись по сторонам, она взобралась на крыльцо палаты и осторожно дотронулась до сорванных петель.
Баронесса Леменор крепко прижала ладони к стене и, почти касаясь её щекой, вдохнула в себя воздух.
Она медленно спустилась вниз; подол платья волочился по ступеням, с которых дожди смыли следы крови. Кровь осталась только на косяке двери, но графиня не заметила её; страх исчез. Если это так, если уже ничего не изменить, нужно принять это таким, какое оно есть.
Подойдя к часовне, Жанна, несмотря на яростный протест служанки, сняла с головы шапочку, гебенде и головную сетку. Она тщательно расчесала пальцами пушистые волосы, наскоро заплела их в косу и уложила под шапочку.
— Зачем Вы, госпожа? — чуть не плакала Джуди. — Сара же так старалась…
— Ничего, по дороге причешешь меня заново, — сухо ответила графиня. — Графиня Норинстан не носила гебенде.
Она протянула растерянной служанке сетку и гебенде.
— Пойдёмте отсюда, госпожа!
— Нет. — Жанна жестом приказала ждать её снаружи. — Стой здесь, я пойду одна.
Она смело загнула в неизвестность, но, не сделав и пары шагов, прислонилась спиной к стене. На неё удручающе действовала атмосфера заброшенной часовни с потемневшими от копоти стёклами и мрачным аскетическим образом распятого Христа в полукруглой нише. Несколько раз глубоко вздохнув, отгоняя от себя наваждение, она перекрестилась и осмотрелась. Справа от алтаря была лесенка, уходящая куда-то вниз, куда, ей не было видно. Жанна приложилась губами к распятию и подошла к лестнице.
На нижних ступеньках играли тени — значит, там, внизу, горела свеча. Почему-то она не испугалась и, подобрав юбки, смело поставила ногу на первую ступеньку.
Лестница привела её в помещение с низким потолком и одинаковыми нишами по обеим сторонам узкого прохода. На полу стояла одинокая свеча. Жанна подняла её и осветила ниши — в них были подёрнутые мхом могильные плиты и суровые каменные саркофаги. Помимо скупых латинских надписей, на некоторых были высечены примитивные изображения.
В склепе было сыро и холодно. Приглядевшись, баронесса поняла, что часть могильных плит уложены вровень с полом, и она, осматривая ниши, чуть не наступила на одну из них. По кожи пробежали мурашки, и она пугливо отступила к выходу. Вновь обретя былое спокойствие, Жанна внимательно осмотрела склеп и остановилась перед двумя свежими захоронениями, не имевшими пока надгробных памятников. Были лишь серые надгробные плиты. На одной была короткая, сделанная наспех надпись, другая была девственно чиста. Приглядевшись, она поняла, что одна из могил пуста, та, у которой не было надписи. Но она была вырыта и подготовлена — значит, скоро должна обрести хозяина.
Почти вплотную поднеся свечу, баронесса с трудом разобрала, что здесь обрел вечный покой Дэсмонд Норинстан. Значит другая могила предназначалась его старшему брату.
Её шатнуло, и, чтобы не упасть, Жанна вцепилась пальцами в низкий свод. Она знала, что любила человека, которого похоронят здесь в наскоро вырытой могиле, знала, что так и не смогла забыть его.
Баронесса ощутила пустоту, гулкую пустоту, узнала, какова она на вкус — будто бы вот так взяли и сверху вниз вытащили из неё всё наружу. Она судорожно глотнула, стремясь удержать тошноту, и еще крепче ухватилась за свод. Рука медленно скользнула вниз, и она вслед за ней… Баронесса не сопротивлялась, просто позволила ногам опустить себя на пол. Горло сковал спазм — и камнем упал вниз, в леденящую, сосущую под ложечкой пустоту. Баронесса всхлипнула.
— Я велю поставить надгробие, самое лучшее. — Нетвердой рукой Жанна коснулась шершавой плиты — она была холодна, как и её сердце когда-то…
Баронесса отняла руку и прошептала:
— Боже, неужели всех нас ожидает такая участь? Вот так лежать в земле, в темноте, в этой давящей тишине до самого Страшного суда? А потом будут только ангелы с трубами… И прощения просить будет поздно, потому что все грехи измерены…
Жанна сняла нательный крест и встала на колени. Ей хотелось вымолить перед Богом своё спасение, но она удержалась от соблазна — она молилась за него.
Окончив молитву, графиня снова села на пол. Мир стал вдруг таким далеким, будто отзвук церковного колокола. Ей начинало казаться, что его и вовсе нет, что времени нет… Какая разница, рассвет там или закат, если здесь не бывает ни того ни другого?
Цвета, редкие звуки — все вдруг приглушилось, выцвело, покрылось пеленой…
— Вы умерли, а я жива и не ношу траура. И о сыне Вы так и не узнали. Он у Вас крепыш, весь в отца. А я замужем за Леменором. Он теперь барон и считает деньги пригоршнями. Вы были правы: я дура, он меня не любит. Не любит! И никогда не любил. Он мерзавец, Роланд, он любит меня меньше своей гончей суки! Я была слепа, я опозорила Вас, обманула, предала…
Она плакала и говорила, говорила, говорила всё то, что когда-то боялась сказать. Но к кому был больше обращён этот монолог: к нему или к ней самой?
В ней проснулась былая гордость, и, вытерев рукавом слёзы, Жанна запретила себе плакать.
— Надеюсь, Вы простили меня, — вздохнула она и кое-как отряхнула подол от грязи и пыли.
Жанна вспомнила минуты счастья, когда всё было искренне и естественно, и ужаснулась — их было не так мало! На что она потратила свою жизнь?
А потом графиня вспомнила о Дэсмонде и решила, что нужно помолиться и за него тоже. Переведя взгляд на его надгробие, она постаралась в мельчайших подробностях восстановить в памяти его лицо. Перед мысленным взглядом вставал его открытый взгляд, ясные глаза, вспоминались его восторженные рассказы о старшем брате.
Жанна положила ладони на грубые буквы и начала вспоминать. Теперь у неё будет много времени для воспоминаний.
— Засохли! — Она с сожалением повертела в пальцах букетик анютиных глазок. — Придётся выбросить.
— Зачем выбрасывать, положите в сундук с одеждой, — подала совет одна из служанок.
— Они нужны мне в волосах, а не в платье, — вздохнула Жанна.
— Так велите срезать новые в саду. — Конечно, Дэсмонда не интересовали её засохшие цветы. Он собирался на охоту и искал хлыст, который вчера в сердцах забросил куда-то после неудачной многочасовой погони.
— Мои уже отцвели. Вот Ваш хлыст. — Она подала ему хлыстик и виновато улыбнулась: — Его немного потрепали собаки.
— Ничего, он и до этого был не лучше.