— Муж её тоже хвалит, — апатично согласилась Мэгги, передавая нож кухарке. — Фло, где ты бегаешь, негодница?
Маленькая девочка с двумя длинными косами по плечам тут же возникла на пороге.
— За яйцами сходи. Не разгневается же на нас Господь из-за пары яиц, — вздохнула графиня.
У двери на хозяйственный двор, хлопавшей в тот день, пожалуй, чаще, чем в любой другой день в году, ну, разве кроме Пасхи, Флоренс столкнулась с одной из служанок, выбивавших ковры.
— Хозяин приехал! — выпалила она и прошмыгнула на кухню.
Укутавшись в тёплый платок, Фло прошла к широкой каменной лестнице, ведущей к массивной парадной двери. Конюх уже прогуливал лошадь брата, а сам он, занеся ногу на первую ступеньку, выслушивал торопливый доклад управляющего.
— Мать здорова? — Заметив сестру, спросил Роланд.
— Здорова. Мэгги здесь, — почему-то сочла нужным добавить девочка.
— Маргарет? А она-то что тут делает? — нахмурился граф. — Только не говори мне, что сюда с минуты на минуту явится её разгневанный муж! Так какого черта, Фло?
— Не знаю. Она сказала, он отпустил её до Водосвятия.
— Ладно, увижу, сам всю правду узнаю. А ты, разиня, чем стоять тут и пялиться на меня, сказала бы матери, что я приехал.
— Она уже знает, — ответила Флоренс и, пятясь, бочком проскользнула назад. Брат, кажется, в хорошем настроении, но лучше бы отсидеться от греха подальше в курятнике.
Когда она вернулась с долгожданными яйцами, мать на кухне рвала и метала.
— Где ты шляешься, лентяйка? — Розмари дала ей звучную пощёчину и забрала яйца. — Куда пошла? — крикнула она, заметив, что дочь попыталась незаметно улизнуть из кухни. — Ты останешься здесь и поможешь Мадолене с пирогом. Потом сделаешь закуску из свёклы, только не переборщи с чесноком и перцем! И обязательно попробуй соус к рыбе перед тем, как его подать.
Роланд сидел перед очагом и, положив ноги на специальную низкую скамеечку, гладил любимую собаку.
— Эй, долго ты ещё будешь мелькать у меня перед глазами? — недовольно спросил он Маргарет, суетившуюся у стола. — Или сядь, или уйди совсем. Кстати, что это за обычай встречать Рождество вдали от мужа? Твоё место возле него.
— Это в последний раз, брат, больше я Вас не обеспокою.
— Пошли Фло за вином. Пусть нальет из бочки, помеченной крестом.
— Как прикажете, брат. Ещё что-нибудь?
— Пусть мать поторопиться с едой. Я не намерен подыхать с голоду, пока она смешивает свои корешки.
Флоренс боялась спускаться в подвал, где хозяйствовали длиннохвостые крысы, но выбора у неё не было. По нескольким выразительным взглядам Маргарет она поняла, что лучше сходить туда немедленно. Но труды её не были вознаграждены.
— Ты, что, совсем дура! Что ты мне принесла? — Граф скривился и выплеснул содержимое поданного сестрой кубка на пол. — Что стоишь, подотри.
Флоренс покорно опустилась на колени и вытерла доски засаленным подолом.
— А теперь ступай обратно и подогрей вино. И переоденься, замарашка.
К обеду вся семья Норинстанов за исключением приболевшей Гвендолин собралась в зале. Пока раскладывали куски хлеба и носили туда-сюда горшки и тарелки, за столом сидели только трое: граф, его мать, которая, в силу своих лет и семейного положения имела на это право, и капеллан. Собственно, Маргарет тоже могла бы сидеть: теперь она не принадлежала к дому Норинстанов, и Роланд утратил над ней безграничную власть, но она, жалея Фло и Дэсмонда, помогала расставлять кушанья. После короткой молитвы и благословления пищи все заняли свои места. Потягивая из кубка вино с пряностями, Роланд расспрашивал мать о состоянии дел в Рединге и попутно шутил над излишним, по его мнению, благочестием Флоренс.
После обеда, пока сестры помогали слугам убирать со стола и гадали, можно ли вывести жирное пятно с шерстяного платья Маргарет, мать и старший сын устроились у очага. Разморенный сытной едой, вином и долгой дорогой Роланд дремал, а Розмари Норинстан, поместившись так, чтобы одновременно видеть ход на кухню и сына, позволило себе отдохнуть за вышиванием. Все-таки она была права, и медь в доме была вычищена не зря. Зато всё вокруг блестит и сияет, а в зале так приятно пахнет смолой из-за тех веток, которые она догадалась положить на пол. Жаль только, что неловкая Фло пролила вино. И в кого только она такая неуклюжая?
Прошло полтора года с тех пор, как умер отец, и Леменор не мог вызывать у него других чувств, кроме скорби по безвременно постигшей его утрате. Действительно безвременной, так как, по мнению сына, Уилтор Леменор мог бы спокойно дожить до рождения внуков. Да, говорят, за последнее время он сильно сдал, но был бодр духом и здоров, по-прежнему сам занимался делами, не полагаясь на управляющего, который, надо отдать ему должное, был честным малым. Когда он видел его в последний раз, на свадьбе Каролины, Артур и не думал, что в следующий раз ему придется присутствовать уже на его похоронах.
Изменился ли родной дом, в котором он не был столько лет? Тогда, полтора года назад, он даже не успел толком этого понять. Он прискакал, загнав коня, вступил во владение замком и землей, временно передал надзор над тем и другим управляющему и ускакал обратно — срок его службы ещё не истек. Окончился он только в этом году, когда, счастливо ввиду его положение, грозившего навсегда оставить его оруженосцем, получив рыцарское звание, Артур наконец смог вернуться домой и почувствовать себя полновластным хозяином Леменора.
Впрочем, особо владеть тут было нечем: замок походил на убогую развалину, земля была скудная, изрезанная холмами. Полей, на которых можно было выращивать пшеницу, было мало, скота и овец тоже, зато много коз, так что они в основном, в купе с проходившей по его земле дорогой, лесами и пригодной для рыболовства речушкой и составляли большую часть его богатства.
Но все же он ощутил что-то вроде душевного трепета при виде стен родного дома. В конце концов, здесь он родился и, надо признать, прожил не самые плохие годы. Хотя, безусловно, кое-что из этого детства хотелось бы не вспоминать.
Артур бросил косой взгляд на слугу, выполнявшего при нем обязанности оруженосца — молодого, пышущего здоровьем крепкого парня, присланного отцом с очередной скупой весточкой из дома несколько лет назад. Звали его Метью, и, честно говоря, он не производил впечатления юноши из благородной семьи. Кроме внешности об этом свидетельствовало и то, что Метью решительно не мог назвать имени своего рода, он просто озадаченно молчал. Впрочем, сомнения одолевали Леменора недолго: вскоре он узнал, что его будущий оруженосец — всего лишь сын сокмена, зато чертовски удачливый малый, одним росчерком пера покойного барона Леменора ставший богатым домохозяином!
То, что его оруженосец происходил из низов общества, было унизительно, но другого найти было пока негде, так что приходилось мириться с этим. Впрочем, Леменор не терял надежды и верил, что благосклонная к нему судьба пошлёт ему юношу, еще более бедного, чем он сам. Таких было не мало, но ему нечем было их привлечь — денег ему самому не хватало. Пока же баннерет представлял его своим мальчиком, которому надлежало следить за его оружием и его лошадьми. Правда, «мальчик» давно уже не был мальчиком — но не мог же Артур дать ему в руки меч! А у всякого оруженосца должен был быть меч. Поэтому Метью и прибывал в столь странном положении: с одной стороны, он исполнял обязанности оруженосца, а, с другой, официально им не был. Зато у него была добротная кольчуга, шишак, щит и арбалет, купленные на деньги сеньора, и он с гордостью показывал былым товарищам кинжал и копьё — последние составляющие его нехитрого вооружения.
Каждый раз, глядя на по-крестьянски сметливого Метью, прыгнувшего, казалось, выше головы, который сразу по возвращению посмел завести посреди земель Леменоров свою мельницу, а после, того и гляди, станет разводить овец и продавать шерсть, а, значит, получать неплохие деньги, которые не шли в карман сеньора, Артур никак не мог отделаться от мысли, что здесь что-то нечисто. Не мог его отец так великодушно одарить какого-то крестьянина, будучи сам стеснен в средствах. А если мог, то не сделал ли он это потому, что этот Метью был бастардом? Доподлинно он этого не знал, что подспудно чувствовал к своему оруженосцу некоторую неприязнь, даже несмотря на то, что тот был умен и услужлив. Все же Леменор был рыцарем, а Метью — всего лишь выбравшейся наверх деревенщиной.