На следующий день лихорадка прошла и я чувствовала себя отлично — к немалому облегчению миссис Гарнет и ее семьи. Девочки были в восторге от того, что я наконец стала выходить из дому, и, поскольку погода стояла теплая и солнечная, в течение следующих трех дней я большую часть времени проводила, играя вместе с ними у них в саду.
Время летело незаметно, я была счастлива, и мне уже не слишком хотелось ехать в Чикаго. Но с другой стороны, дальше пользоваться добротой и гостеприимством хозяев было бы неприлично, и я с сожалением объявила им, что завтра собираюсь сесть на судно, уходящее в Толидо.
Несмотря на все уговоры остаться и пожить у них еще, на следующее утро я упаковала свои вещи и вместе с мистером Гарнетом, который взялся довезти меня до порта, отправилась в путь.
По дороге он показывал мне местные достопримечательности и рассказывал много интересного. Так, я узнала, что название «Кливленд» происходит от фамилии одного агента по торговле недвижимостью некоего мистера Клевленда, который в свое время купил эту землю. Прошли годы, и буква «е» в его имени превратилась в «и» — так было удобнее говорить новым поселенцам.
Когда мы поднялись на борт, он посоветовал мне отыскать в Толидо мистера Артура Сэлуина. Его дилижанс пользовался хорошей репутацией, и он мог довезти меня прямо до Чикаго.
Все мои болячки и недомогания остались уже позади, чувствовала я себя прекрасно и приготовилась вкусить все радости путешествия на пароходе по водам прекрасного озера Эри.
Едва судно отдало швартовы, как с пристани донесся чей-то яростный крик. Я подбежала к борту, чтобы посмотреть, что происходит, и увидела, как на краю причала два человека борются с каким-то стариком, по-видимому, удерживая его от того, чтобы прыгнуть в воду. У старика было обветренное, изрезанное морщинами лицо. Дочерна загоревшее лицо человека, который всю жизнь трудился на ветру, под лучами солнца.
Увидев капитана, который, улыбаясь, стоял на палубе рядом со мной, старик разразился грубой бранью:
— Останови корабль, ты, толстобрюхий сукин сын, дьявол тебя возьми! — вопил он, извиваясь и пытаясь вырваться из рук державших его мужчин, которых он также поливал отборными ругательствами.
Капитан, колыхавшееся брюхо которого и в самом деле изрядно нависало над его брючным ремнем, крикнул в ответ:
— Послушай-ка, Том Куфф, веди себя прилично и последи за своим паршивым языком — у нас на борту молодая леди!
Когда корабль отошел подальше, капитан объяснил мне причину странного поведения Куффа:
— Он совсем не плохой, этот старый грубиян. Но, к несчастью, на языке у него яду — как у дюжины змей, — почти восхищенно сказал капитан. — Лет десять тому назад его жена отправилась в гости к родственникам в Толидо и там заболела. Она умерла раньше, чем он успел к ней приехать. И с тех пор каждый раз, как перепьет, так ему кажется, что он немедленно должен к ней ехать, что она больна. А она давно померла… Иногда ему удается забраться на борт — тогда он плывет в Толидо, а оттуда возвращается первым же судном, и такой он бывает потерянный да угрюмый, что смотреть на него — и то жалко.
Я оглянулась на людей, которые все еще скандалили на пристани, и почувствовала глубокую симпатию к этому старику, который все еще любил свою жену, умершую десять лет назад.
За время путешествия я очень подружилась с капитаном Хаусманом. Во всем, что касалось озера Эри и его окрестностей, он был непревзойденным знатоком. Он частенько приглашал меня поужинать с ним и за трапезой рассказывал мне удивительные истории о первых поселенцах. Узнав, что я направляюсь в Чикаго, где надеюсь отыскать человека по имени Каббин — моего земляка с острова Мэн, он рассказал мне, что Чикаго был назван так в честь индейца по имени Чекаква и что в этом городе производят отличные сорта мыла — на фабрике Джеймса Кирка, построенной на месте самого первого дома в Чикаго. Еще он рассказывал, как первые поселенцы продвигались в глубь континента по реке Огайо на плотах и баржах, как они высаживались на берег там, где находили незанятые земли, как корчевали леса, чтобы построить свой первый дом на американской земле. Я часами слушала его рассказы, узнавая много нового о Соединенных Штатах, о людях, которые их населяют.
Выйдя на берег в Толидо, я приложила все усилия, чтобы разыскать мистера Артура Сэлуина, который, как я надеялась, мог отвезти меня в Чикаго. Я навела кое-какие справки, и наконец мне удалось встретиться с его женой, которая сказала мне, что его сейчас нет дома, но он должен вскоре вернуться. Супруга мистера Сэлуина — симпатичная, разговорчивая толстушка, — ни о чем меня не спрашивая, поставила передо мной тарелку с холодной говядиной и бутербродами. Мне еще предстояло узнать, что такое щедрое гостеприимство — обычное явление в большинстве американских домов.
Я уже покончила с едой и сидела за столом, потягивая из стакана прохладный лимонад, когда на улице послышался грохот колес подъезжающего фургона. Вернулся мистер Сэлуин. Он оказался мужчиной средних лет с грубоватой, но располагающей внешностью. Войдя, он широко улыбнулся, приветствуя меня и супружескую пару — мистера и миссис Смит, которые тоже собирались ехать в Чикаго.
Он только что занимался сбором разнообразных посылок, которые окрестные жители просили его переправить в пункт нашего назначения и в другие места, через которые нам предстояло проезжать. Повозка была доверху завалена пакетами, мешками и коробками всех форм и размеров — их было так много, что, казалось, для пассажиров места уже не найдется. Но мистер Сэлуин оказался настоящим мастером своего дела и в конце концов рассадил всех нас даже с некоторым комфортом.
Едва мистер Сэлуин успел прикрикнуть на лошадь и наш фургон, поскрипывая, тронулся в путь, как у края дороги показался какой-то хорошо одетый молодой человек в небрежно сдвинутой на затылок шляпе. Он помахал рукой и, когда мы остановились, спросил мистера Сэлуина, не подвезет ли тот его до Чикаго. Для него освободили место в повозке рядом со мной.
Прежде чем забраться в повозку, он снял шляпу и, поклонившись всей компании, представился как Элмер Вэрли. Он пожал мне руку и спросил, как меня зовут, затем подошел к мистеру и миссис Смит — молчаливым и застенчивым людям, которые почти не разговаривали даже между собой, — и таким же образом познакомился с ними.
После того как все его попытки завязать разговор с двумя супругами потерпели неудачу, Элмер Вэрли полностью сосредоточил свое внимание на мне. В нем было свое обаяние — бесстыдное обаяние прирожденного коммивояжера: раскованные манеры, легкость и сила в движениях, насмешливо улыбающиеся глаза и привычка постоянно шутить, которая поначалу, пока я к нему еще не привыкла, сбивала меня с толку.
Почти сразу мы шепотом, чтобы не могли услышать остальные, начали перебрасываться шутками, которые становились все более раскованными и немало шокировали бы наших почтенных попутчиков, услышь они нашу болтовню.
Он был немного выше среднего роста, стройный, с крепкими мускулами. На открытом, жизнерадостном лице светились уверенностью в себе синие глаза, взгляд которых, казалось, говорил, что на этого человека можно положиться в любых обстоятельствах. На нем был коричневый клетчатый костюм и теплое шерстяное пальто с коричневыми же пуговицами.
Беседа с ним развеселила и расшевелила меня, и я постепенно начала чувствовать, что совершенно очарована его веселостью и вообще нахожу его очень привлекательным. Прошло немного времени, и я уже сидела, прижавшись бедром к его ноге, а он, держа в руках книжку смешных стихов, читал мне на ухо самые забавные отрывки. Время летело совершенно незаметно, как в сказке.
День был ясный и солнечный, с полей, расстилавшихся по обе стороны дороги, веяло свежим ветерком, но мы не замечали всей этой красоты — мы видели только друг друга. На исходе дня мистер Сэлуин остановил повозку, и я с удивлением обнаружила, что прошел целый день, что солнце уже клонится к горизонту, уступая место сумеречному полумраку, и что пришло время устраиваться на ночлег.
Мужчины быстро поставили две небольшие палатки — одну для женщин, вторую для себя. Мистер Сэлуин сказал, что сам он будет спать в фургоне и охранять груз. Мы тем временем отправились на поиски хвороста; вскоре все уже сидели у ярко пылавшего костра и ели нарезанную кусочками говядину, хлеб и сваренные вкрутую яйца — все это входило в оплату дилижанса.