Это была моя попутчица, с которой мне предстояло жить в одной комнате во время всего путешествия. Высокая и тучная, она, судя по виду, весила не меньше центнера.

— Меня зовут Дара Тулли, и мы с вами будем жить в одной каюте, — кротко ответила я.

— Тулли? Тулли? — повторила она. — Что-то не припомню, чтобы мне приходилось слышать это имя в какой-нибудь из дворянских семей, с которыми я знакома. Да и что это у вас за семья такая, что она отпускает девушку ваших лет путешествовать одну, без компаньонки? Судя по вашей речи, вы не дворянка и даже не из приличного общества.

Она, видимо, твердо вознамерилась, не откладывая, вытянуть из меня всю правду; я подумала, что лучше сразу прояснить свое положение.

— Я из семьи бедных батраков. В последнее время я работала горничной в отеле. И вы бы меня очень обязали, если бы отложили дальнейшие расспросы до тех пор, пока я не распакую багаж.

Моя откровенность произвела на нее странное действие: она надулась и запыхтела, кровь бросилась ей в лицо. Это была напористая, привыкшая властвовать женщина с крупными чертами лица, дряблыми, отвисшими губами и выпученными, как у рыбы, глазами.

— Ехать в одной каюте с простой горничной! Куда уж дальше! Я этого не потерплю! — закричала она. — Сейчас же пойду к капитану! — И добавила, прежде чем захлопнуть за собой дверь: — Можете паковать свои шмотки обратно! Вы со мной не поплывете.

Я все же разобрала свои вещи и как раз сидела на койке, размышляя, чтобы еще сделать, когда дверь распахнулась и в каюту ворвалась «миссис Воплощенная Леди» в сопровождении капитана корабля — коренастого, ладно скроенного мужчины с живым, румяным лицом и веселыми искорками в глазах.

Не зная, с чего начать, он замялся.

— Как я понимаю, мисс, у нас здесь возникла проблема…

Я встала ему навстречу и подала руку, которую он, внимательно меня разглядывая, нежно и несколько рассеянно пожал.

Он уже собрался было что-то сказать, но я его опередила. Тоненьким голоском, каким, я слышала, говорили в гостинице молодые леди, я пропищала:

— Позвольте представиться, меня зовут Дара Тулли. Чрезвычайно рада с вами познакомиться. — Посмотрев ему прямо в глаза, я нежно улыбнулась и, еще раз пожав его руку, сказала: — Очень приятно.

Мое светское произношение сбило его с толку, и он учтиво поклонился.

— Очень приятно, мисс. — Затем он подумал, что бы еще добавить, и сказал: — Надеюсь, каюта вам понравилась и путешествие будет приятным.

Жирная плоть «Воплощенной Леди» тряслась от негодования. Захлебываясь от ярости, она завопила, что я «просто девка, девка, девка и ничего больше, и нечего с ней так цацкаться», а потом приказала капитану вышвырнуть меня, мои вещи и сумку из каюты «или она пожалуется мистеру Сэмюэлю Кунарду».

Ее угрозы только вызвали у капитана улыбку. Он распрямился и расправил плечи.

— Миссис Понсонби, прошу вас, успокойтесь. Уверен, вы ошиблись. Нет никаких оснований для жалоб. Я думаю, вам чрезвычайно повезло, что вашей попутчицей в этом путешествии будет очаровательная юная леди с такими прекрасными манерами.

Она не успела ему ничего возразить, потому что он взял меня под руку и вывел из каюты со словами: «На одно словечко, мисс, прежде, чем я вернусь на мостик».

Плотно прикрыв за собой дверь каюты, он продолжил:

— Конечно, жить с такой заносчивой леди — приятного мало. Надеюсь, со временем она поутихнет и станет больше считаться с вашими чувствами. Мне бы очень хотелось, чтобы вы могли отсюда переехать, но, к сожалению, пароход перегружен, и я не могу выделить для вас другую каюту. Он улыбнулся и по-отечески положил руку мне на плечо. — Я понимаю, мисс Тулли, вам придется нелегко, но постарайтесь быть с ней терпеливой. Прогуляйтесь по палубе и, возможно, вернувшись, вы найдете ее более сговорчивой и общительной.

Он отступил на шаг назад, отдал мне честь и поспешил к мостику.

Когда я вернулась в каюту, меня встретило каменное молчание. Через несколько минут мне надоело, что со мной обращаются так, будто меня не существует, и я отправилась осматривать судно.

Моя каюта была расположена по правому борту корабля; посмотрев налево, я увидела, как на носу под окрики офицеров, пробираясь между грудами канатов, копошатся матросы. Осторожно продвигаясь к кормовой части корабля, я внезапно оказалась захваченной движением толпы, спешившей в сторону дешевых нижних палуб. Получая со всех сторон тычки, затертая между людьми, тащившими свой багаж и думавшими только о том, чтобы побыстрее добраться вниз и занять на время пути места получше, я волей-неволей была вынуждена проделать тот же путь.

На нижних палубах царил настоящий бедлам. Мне оставалось только порадоваться, что у меня есть каюта наверху, — пусть мне пришлось бы разделить ее хоть с людоедом. Повсюду стоял жуткий шум. Женщины орали на своих детей; младенцы сосали материнские груди, вопя при этом так, что разламывалась голова; мужчины сражались с багажом, пытаясь затолкать его под койки, и, выходя из себя, раздавали затрещины своим женам и детям.

На полу сидели какие-то растрепанные бабы.

Уже полупьяные и слезливые, они передавали по кругу полупустую бутылку джина и тянули песню, которая частенько раздавалась в те времена в разных тавернах и пивнушках.

Им никак не удавалось пропеть больше одного куплета:

«Колечко тебе подарил муженек —

Покрыто драгими камнями,

Взамен отдала ты тот нежный пушок,

Что прячет колечко промежду ногами.

Тра-ла-тра-ла-тра-ла-ла-ла-ла…»

Но что было дальше, они, очевидно, не знали, потому что, как только они заканчивали это «тра-ла-ла-ла-ла», все начиналось сначала.

Из потока шума, порожденного ворчанием и разговорами эмигрантов, сновавших взад-вперед, вырывались проклятия и ругательства. Помещение или не проветривалось вовсе, или почти не проветривалось, жара была удушающей, и к затхлости застоявшегося воздуха примешивались испарения давно немытых тел и детских испражнений. Несколько мужчин заметили меня и принялись нахально разглядывать, показывая на меня пальцами и причмокивая губами; я поспешила вернуться на верхнюю палубу, прежде чем они успеют до меня добраться.

Когда я поднялась, «Британия» как раз выходила из порта. Примерно через час мы уже были в Ирландском море и держали курс в Атлантический океан.

С наступлением сумерек миссис Понсонби и я разделись, готовясь отойти ко сну. Едва моя голова коснулась подушки, как я провалилась в глубокий сон. В какой-то момент посреди ночи корабль начало сильно качать, и я проснулась от стонов, доносившихся с койки миссис Понсонби. Я зажгла небольшую масляную лампу, закрепленную на стене каюты, и уже хотела спросить, что у нее болит, как вдруг ее лицо, зеленовато-серое от морской болезни, наклонилось над полом и она начала изрыгать на ковер содержимое своего желудка. Мне казалось, она никогда не остановится.

Она блевала без остановки не меньше пяти минут, пока весь пол каюты не покрылся рвотой. Вонь становилась невыносимой — этот запах обволакивал меня, как кладбищенский смрад. Он проник ко мне в горло — и я тоже почувствовала рвотные судороги.

Чтобы меня саму не стошнило, я, схватив туфли, одеяло и одежду, выскочила из каюты. На то, чтобы одеться, я не потратила и пяти минут. Мне повезло — никто не застал меня голой на палубе.

Я оторвала от нижней юбки небольшой кусок ткани и, постаравшись по возможности оттереть со своих босых ступней рвоту, надела чулки и туфли, потому что у меня уже начинали коченеть пальцы ног.

Наощупь пробираясь по палубе, я наконец нашла возле леера местечко, надежно укрытое от ветра, — под спасательной шлюпкой, висевшей на шлюп-балке. Туда я и забралась, завернув ноги в одеяло и укрывшись пальто.

Несмотря на то что деревянный настил палубы был очень жестким, я, вероятно, заснула как убитая, потому что следующее, что я помню, — это ощущение того, что чья-то грубая, шершавая рука пробирается вверх между моими бедрами. Я еще не успела проснуться и осознать, что происходит, как сильные пальцы сдавили нежные губы моей дырочки. Это наглое насилие мгновенно пробудило меня и наполнило негодованием и испугом. Я быстро скользнула рукой по внешней поверхности правого бедра и как следует ухватила рукоятку кинжала, спрятанного в чулке, а затем, выхватила его, вонзила между своими бедрами. Кем бы ни был этот человек, он испустил жуткий вопль, за которым, когда насильник вскочил на ноги, последовал поток самых грязных ругательств.