– Буду в Киеве через две-три недели, – рассказывал он, фальшиво вздыхая и обнимая меня за плечи в аэропорту. – Если что, звоните по Скайпу, на мобильный будет дорого. Каждый день постараюсь выходить в Интернет.
– Не забывайте фотографии выкладывать в Фейсбук, – сказал я, тщетно провоцируя себя на слезы. – Мы будем скучать.
В порыве радости оттого, что на двадцать дней избавляюсь от Смагина, я даже приобнял Танечку за талию и подмигнул ей. Она жеманно закатила глазки к небу и устало кивнула.
– Давайте, детишки, пока! – рявкнул ректор и покатил чемодан к стойке регистрации.
Когда Смагин куда-нибудь сваливал, формально ИПАМ руководил первый проректор – серая мышь и технократ, по порядочности сравнимый с КГБ. Но умные люди все равно шли с делами к Долинскому или ко мне. Для моего чувства собственной важности эти отъезды и командировки тестя были, как бальзам на душу…
И вот ранним утром в середине последнего месяца весны я сидел в кабинете, положив левую ногу на стол, а правую без обуви поджав под зад, и наслаждался помимо собственного величия солнцем, которое проникало через окно и задорно плескалось в стеклянной кружке с чаем, который я намеревался выпить.
Чай должен был быть очень вкусным – барбарисовый да еще и с лимоном, да еще и с симпатичнейшей конфеткой вприкуску. От процедуры меня оторвал трезвон мобильника – тема из «Крестного отца», которой у меня обозначен Долинский.
– Вице-король ИПАМ Логинов у аппарата, – надменно сказал я.
– Доброе утро, вице-король сраный, – злобно отчеканил консильери да так громко и с нажимом, что от испуга я немедленно подскочил на ноги, проливая чай на гладкую поверхность стола. – Не хочешь выйти в курилку на третьем этаже для важного разговора?
– Андрей, ты меня пугаешь…
– Я не зеркало, чтоб тебя пугать. В курилке жду через десять секунд, – уже более спокойным, но от того не менее жутким голосом сказал собеседник.
Нащупав под столом ботинок, я с трудом запихнул в него распухшую от пьянства от волнения ногу и бросился по зову, наспех закрыв за собой кабинет. Шла пара, поэтому курилка была совершенно пуста, не считая понурого Долинского, который сидел на покрытом пеплом умывальнике, нимало не заботясь о чистоте брюк.
– Че случилось-то? – справился я, притворяя дверь плотнее и пытаясь нащупать в кармане портсигар. – Блин, сигареты не взял. Подождешь, сбегаю?
– Успеешь сбегать, засохни и слушай, – сказал партнер тоном, не терпящим возражений.
Я не стал опираться на умывальник, а просто подпер спиной деревянную дверь с выцарапанными на ней надписями «Виноградов – быдло! Я тебя нахвачу!», а ниже – «Иванова – тоже!» (хотя ассистент Иванова, разумеется, не ходила в мужской туалет).
– Тут про Илью до сих пор тот пасквиль не стерли, что написали за случай с порванной ведомостью, – заметил я. – И где они его теперь «нахватят», интересно знать?
– Я бы сам его «нахватил» и морду расколотил, да он уже схоронился где-то, козлина! – прошипел Долинский, сильно нервничая и гримасничая.
Прежде никогда его таким не видел.
– Андрей, ты прям как Смагин разговариваешь, – смутился я. – Негоже так, ты ж все-таки интеллигент…
Консильери скривился, как от удара по локтевому нерву, и плюнул жвачкой в сторону мусорной корзины (не попал). Затем тигровые огоньки его глаз вонзились мне в лицо.
– Сейчас решается твоя судьба, Коля. Один раз меня перебьешь – хоть один раз! – и будешь торчать в тюрьме ближайшие лет семь, а потом подохнешь. Ты меня хорошо понял?
– Понял, – очень серьезно повторил я. – Даю слово, я ни звука не издам.
Ноги ходили ходуном от страха, и я обхватил колени ладонями, чтоб не упасть.
Долинский заговорил ровным уверенным голосом с лекторской интонацией:
– В далеком царстве, тридесятом государстве, жил-был маленький серый человек в очках, звали его КГБ. И был там царь, по фамилии Смагин, и при дворе его… Тьфу, да что это я логиновщиной занимаюсь!..
– Тем более что у тебя не получается, – сказал я, но тут же прикусил язык (буквально).
Мне посчастливилось, что Долинский не расслышал моего замечания.
– Была у меня вчера встреча, давний приятель из Генеральной прокуратуры приезжал, – сказал он почти человеческим голосом. – Я его хорошим кофе напоил. А он за это предложил мне купить свою свободу. Знаешь, почему? Потому что в пятницу ночью наша любезная Инна передала следователям УБЭП все доступные ей материалы – тебя оно не касается, что именно, все равно не поймешь… В общем, сдала нас жена Виноградова, сдала с тапочками – и оба, с Ильей вместе как в воду канули! Телефоны выключены, дома никого нет. Я, конечно, разыскивать их не собираюсь, но в глаза бы посмотрел… кое-кому!
Я был в шоке – не мог поверить такому. Почему? Зачем? Я собрался задать вопрос, но по глазам Долинского понял, что он еще не закончил.
– Приятель мой далеко не всесилен, особенно по сравнению с нашим бывшим другом Генералом. Но у него достаточно влияния, чтоб под всякими бюрократическими поводами отложить нашего немедленный арест, – продолжал Долинский. – Весьма вероятно, что Инну шантажировали косяками, которые наделал Илья, пока ее подменял как бухгалтера Фонда – хотя там ничего серьезного, нормальный адвокат бы отмазал. Но нет же, надо было ей испугаться и сдать всех нас! Молодец, нечего сказать… В общем, дело швах, надо убираться. Естественно, мой кореш шею подставлять за «спасибо» не будет, и он должен поиметь свой процент. Поэтому в течение недели я должен передать ему чуть больше миллиона долларов. Если сделаю все как надо, то мне не будут блокировать выезд из страны, и можно будет отвалить. А если пожадничаю… В общем, как тебе эта песня?
– Смагину сообщать будешь? – спросил я.
Более дурацкого вопроса нельзя было придумать, но нужно было что-то сказать.
– Давай. Он станет невозвращенцем, и отдуваться придется нам самим. Давай уж лучше попросим Вадима Васильевича свершить над КГБ акт предосторожности, раз мы действуем сгоряча, – пожал плечами консильери. – Хорошая идея?
– Нет, ты прав, плохая идея. И с Вадимом тоже. Мы воры, но не убийцы, – ответил я, не соизмеряя голоса с обстановкой общественного туалета/курилки.
– Сходи-ка по громкой связи это объяви, а то, боюсь, не весь Институт услышал, – предложил Долинский.
– Блин, говорила мне мама, «иди, Коля, на хирурга учись»! Дался мне этот ИПАМ, – растерялся я. – А что ты предложишь?
– Я решение уже принял. И для тебя, вице-король ИПАМ, тоже есть вариант.
– Да?! – испугался и обрадовался я.
– Угу. Молись, если умеешь, только молча, про себя – и слушай дядю Андрея.
В тот миг не было для меня на Земле человека ближе и роднее, чем Долинский.
– Я договорился с прокуратурой и за тебя. Поэтому, Логинов, ты тоже уезжаешь. Не со мной, конечно, куда-нибудь в другое место. КГБ и УБЭПовцам, скорее всего, нет дела до недоумка-зятя, так что гоняться за тобой они не станут. Более того, у меня для тебя еще одна восхитительная новость: я поделюсь с тобой деньгами. Ты получишь восемьсот тысяч баксов – этого хватит на первое время. Найдешь себе где-нибудь работу дворника и будешь жить-поживать и печень пропивать. На это дело у тебя есть неделя: когда прилетит Смагин, его арестуют немедленно. А затем, разумеется, придут за нами. И еще одна мелочь: я не буду просить, чтоб ты молчал об этом – потому что ты все равно разболтаешь и Насте, и Алексею, не выдержишь. Но прошу тебя быть осторожным, а не ходить по Институту с плакатом «Эй! Я стар кучу денег и снимаюсь отсюда!» Запомнил?
Я запомнил каждое слово и каждый жест. И в моей пустой голове всплыл удивительный по своей простоте вопрос, который я тут же озвучил:
– А зачем ты это делаешь для меня? Почему?
Долинский едва заметно улыбнулся: вдоволь выговорившись, он всегда приходил к духовному равновесию, какие бы проблемы не висели над ним.
– Помнишь, ты мне пепельницу подарил на тридцать лет?
– Да, конечно! – кивнул я. – Хорошая пепельница… Из-за этого, что ли?
– Да. Понимаешь, меня это так тронуло… Мы тогда были едва знакомы, а ты сделал мне такой ценный подарок, – проникновенно проговорил консильери. – Я понял, что мы будем друзьями на всю оставшуюся жизнь… И так ведь и вышло, да?
– Да, – согласился я. – Великолепная история, почти в моем стиле. А на самом деле?
– На самом деле, я не могу безопасно вывести свои деньги и обналичить долю для прокурорских без твоей подписи и присутствия, – отчеканил Долинский. – На днях мы с тобой поедем туда, куда я скажу, и ты будешь подписывать такое количество бумажек, о котором не думал даже когда переписывал ведомость из-за лишней тройки.