Дмитрий Яровой - Дело Логинова

При этом Долинский очень серьезно посмотрел на меня и наклонил голову.

– Оч-чень смешная шутка, – заметил я. – На самом деле, не очень.

– Несмешная, – согласился он. – Особенно для Тани, которая скоро совсем сиротинушкой останется. Смагин должен был вылететь из JFK меньше часа назад. Менты об этом тоже знают, а значит, кстати, уже могли отправить «друзей» за мной и за тобой. Впрочем, я все же рассчитываю, что мой прокурорчик сдержит слово и дотянет с разрешением на арест до вторника.

Мы остановились, не доезжая метров сто до центрального входа в Красный корпус КНУ.

– Не думаю, что они дернутся за нами, пока самолет Смагина не приземлится, – я скорее успокаивал себя, чем реально рассуждал. – Но береженого Бог бережет…

– А небереженого конвой стережет, – закончил консильери таким тоном, словно вколотил тупой гвоздь.

Меня это удивило:

– Сегодня у нас что, хит-парад искрометных шуток от Андрея Долинского? Расскажи мне еще про медведя, который сел в машину и сгорел. А я тебе старую зэковскую загадку загадаю, раз уж ты поднял тюремную тему – от Смагина услышал, он у нас такое любит. Итак, стоят два стула, на одном пики точены, а на другом…

– Не умничай, – оборвал меня приятель, которого не тешили такие шутки. – У нас два часа до поезда, но давай, шевелись.

– А ты? Может, идем вместе, а?

– Пошли, – сдавленно согласился он.

Мы перешли дорогу по переходу – глупо быть сбитым машиной, когда у тебя в кармане столько левых денег (и все-таки, сколько же Долинский оставил себе?) – и отправились к памятнику Шевченко. Людей в парке было предостаточно, но им не до нас – двух задумчивых мужчин в светлых костюмах.

– Смотри, батько Тарасе, на детей своих неразумных, – начал я проповедовать сам себе проникновенным тоном, остановившись у подножия памятника. – Докатились до чего: Родину обокрали да еще и друзей-благодетелей кинули!

– Таких друзей в проруби утопить мало, – возразил Долинский. – Логинов, ну откуда в тебе столько пафоса?!

Я не ответил.

Над головой Тараса пылало солнце.

– Нет, Долинский, не с тобой я тут должен был стоять, – вдруг прошибло меня. – Не с тобой провожать взглядом это солнце. Не обижайся… да ты и не обижаешься. Но это все неправильно.

Я закурил последнюю в своей жизни сигарету.

Мой спутник не смотрел ни на Шевченко, ни на солнце. Он не собирался прощаться со светилом: то же самое солнце будет светить мне в Вене, а ему – куда там он собрался?…

– Что же ты молчишь, Долинский? – досадовал я. – Ты должен меня утешать, так давай, слушаю.

– Из меня плохой исповедник, – признал тот. – Я знаю только то, что машина ждет, и что скоро мы сядем в поезд и поедем туда, где звонят колокола и где златые купола. Никто не будет гнаться за нами, и никто нас там не найдет. А с Настей ты по-человечески попрощался. Лучше ты не мог сделать. Пора.

– Значит я поставил точку в этой истории? – обнадеженно поинтересовался я.

– Нет, не поставил, – консильери разбил мои хрупкие надежды одной фразой. – Тебе нужно было повзрослеть, а ты этого так и не сделал. На данный момент. Как знать, может, изменения в нашей с тобой карьере и месте жительства отразятся на твоем поведении. Хотелось бы.

– И мне бы хотелось, знаешь…

– Тогда делай. Все от тебя зависит. Давай, полюбовались и хватит, идем.

– Все, в путь! – согласился я. – Уходя – уходи, ты прав. И долой все старое…

Тут я совершил поступок, которым совершенно не горжусь: швырнул Настин портсигар со львом в урну – в общем, обошелся с ним так же бесцеремонно и беспощадно, как в свое время поступил Долинский с ненужной ему пепельницей.

Спустя больше десятка лет я наконец-то нашел в себе силы выбросить этот предмет именно там, где мы с Настей когда-то потеряли наши легкие ненапряжные «недоотношения». А следом за портсигаром в мусор полетел окурок последней сигареты, и я, отворачиваясь от политой оранжевым светом головы Шевченко, фальшиво запел: «Есть город, который я видел в гробу…» А он, гениальный художник и неплохой поэт, не смотрел вслед мне и Долинскому – двум обреченным на бегство «детям своим неразумным». Он же памятник! Как он может посмотреть?!

Умно сказал консильери. Финальная точка, она же стартовая, поставлена. Из моей жизни, вместе с любимой работой и стабильным положением, навсегда вырвана темная страница семейства Смагиных, и я освобожден от проблем, создаваемых их делами.

С другой стороны, скорее всего, я никогда больше не увижу Настю.

Все оборачивалось не так, как я ожидал. Причины были, разумеется, во мне самом. Я же сказал «ахалай-махалай», помахал волшебной палочкой, даже дунул – а чуда не произошло. «Факир был пьян и фокус не удался».

Факиру настало время протрезветь.

Примерно в те минуты раннего утра, когда мы с Долинским спали тревожным сном в удобном спальном вагоне, проезжая по Калужской области, Смагина задержали в Борисполе на паспортном контроле, что стало для него полнейшим сюрпризом.

В тот же вечер был арестован Вадим Васильевич – он сам приехал куда нужно и подписал все, что от него потребовали. Его Бориса немедленно выпустили из изолятора и сняли с него все обвинения. В этом не было ничего удивительного или непредсказуемого, и когда я узнал обо всем этом из новостей, я понял – если Инна сдала нас в обмен на Илью, то Вадим Васильевич пошел на сделку со следствием в обмен на сына.

КГБ оказался гениальным стратегом: дабы Смагину не удалось отвертеться, он решил перестраховаться и вовлек в игру начальника службы безопасности, чьи показания стали решающим козырем обвинения. Так и вышло: ректор и жаловался, и угрожал, и бил себя в грудь на камеру, и раздавал интервью, и звонил высоким друзьям… Но когда Вадим скормил следствию всех, включая собственных подручных (что привело к задержанию почти полного состава службы безопасности ИПАМ), и рассказал все, что знал, ничего уже не могло спасти Смагина от кары.

Лешу, которого Вадим также мельком упоминал, пытались припаять к делу, но безуспешно – с ним все было чисто, и, кроме того, что он оказывал юридическое сопровождение некоторым нашим делам, ничего против него не было. Виноградовы, как и Леша, прошли по делу в качестве свидетелей и отделались легким испугом – КГБ был джентльменом и держал слово.

Мне противно думать о ходе процесса и перечислять список обвинений, который так взбудоражил киевскую прессу. Ректору и Вадиму Васильевичу вменяли много всего жуткого. Нас с Долинским искали по стране, но до международного розыска дело не дошло – сыграли свою роль крохи смагинского денежного пирога, которые закатились в рукава друга Долинского из Генеральной прокуратуры.

Не буду рассказывать о приговоре и сроках заключения двух ключевых фигурантов «дела ИПАМ» (в тюрьме Смагину пригодится его «блатной» лексикон, если он окончательно не съедет с катушек без валиума и не окажется вместо зоны в доме для умалишенных); о том, как выбирали нового ректора; что потом писали об Институте в газетах и рассказывали в ток-шоу. Не знаю, как вам, а мне неинтересно вспоминать, что стало дальше с КГБ, его другом из УБЭП, Борей, Генералом, Филимончуком (это тот, что вишни любит), дочерью депутата Н-ского, самим Н-ским, Лосевым, кафедрой госуправления и Институтом. Мне плевать на них слюной. Если хотите, придумайте что-нибудь сами.

Кроме того, я не хочу домысливать, что могло быть на флешке Вадима Васильевича, которую я уничтожил пятничным утром. Пусть лучше Летчик… то есть Влад навсегда останется для меня достойным противником и интересным собеседником – тем более что он таковым и являлся.

Моя добрая подруга Стежняк, не без поддержки влиятельных друзей, ухитрилась отстоять свою долю во владении «Горячей точкой» и наведывается в Киев по делам. Она рада, что избавилась от компаньонов в лице Смагина и Вадима Васильевича. Недавно Стежняк заезжала и ко мне в Вену – нет, она совершенно не изменилась, вечно молодая и вечно энергичная.

Леша получил повышение и стал управляющим партнером «Строльман энд партнерс». Мы с ним частенько беседуем в Скайпе по ночам. Оля родила ему мальчишек-близнецов: Колю и Илью. Они перебрались в новый дом на бульваре Леси Украинки. У Леши отрастает пузо, хотя он старательно занимается спортом, и уже редеют курчавые волосы.