Изабель Вульф - Дело в стиле винтаж

Блэкхит, 1983 год

— …семна-дцать, восемна-дцать, девятна-дцать… двадцать! Иду искать! — кричу я. — Кто не спрятался… — Я открываю глаза и приступаю к поискам. Начинаю снизу, надеясь обнаружить Эмму в гостиной, съежившуюся за диваном, или завернутую, как конфета, в малиновую занавеску, или же скрючившуюся под кабинетным роялем. Я уже считаю ее своей лучшей подругой, хотя мы знакомы всего шесть недель.

— У вас новая одноклассница, — объявила мисс Грей в первый день занятий в школе и улыбнулась девочке в жестком блейзере, стоящей рядом с ней. — Ее зовут Эмма Китс, ее семья недавно приехала в Лондон из Северной Африки. — Мисс Грей подвела новенькую к парте по соседству с моей. Для девяти лет девочка была невысока ростом, немного пухленькая, с большими зелеными глазами, россыпью веснушек, неровной челкой и блестящими темными косами. — Ты присмотришь за Эммой, Фиби? — спросила мисс Грей.

Я кивнула. Эмма ответила мне благодарной улыбкой…

Я иду через холл в столовую, заглядываю под поцарапанный столик красного дерева, но Эммы там нет; нет ее и на кухне, где стоит старомодный шкафчик с полками, уставленными разрозненными сине-белыми тарелками. Я бы спросила у ее матери, в какую сторону она подалась, но миссис Китс только что «упорхнула играть в теннис», предоставив нас с Эммой самим себе.

Я иду в большую прохладную кладовую и открываю дверцу буфета — он выглядит обещающе большим, но я нахожу в нем только термосы; затем спускаюсь по ступенькам в подсобку, где заходится в последних спазмах стиральная машина. Я даже поднимаю крышку морозильника — а вдруг Эмма лежит там среди горошка и мороженого. Затем возвращаюсь в холл, обитый дубовыми панелями, — в нем тепло, пахнет пылью и пчелиным воском. Там стоит огромный, украшенный резьбой стул — Эмма сказала, это трон из Свазиленда, — сделанный из такого темного дерева, что кажется черным. Я на мгновение присаживаюсь, гадая, где находится этот самый Свазиленд, и перевожу глаза на шляпы на противоположной стене; их там примерно дюжина, и каждая висит на латунном крючке. Здесь есть нарядный розово-голубой африканский головной убор и казачья шапка, сшитая, возможно, из настоящего меха, панама, трилби, тюрбан, цилиндр, жокейка для верховой езды, кепка, феска, канотье и изумрудно-зеленая твидовая шляпа с фазаньим пером.

Я взбираюсь по лестнице с широкими невысокими ступенями. Наверху есть квадратная лестничная площадка, на нее выходит четыре двери. Первая комната слева — спальня Эммы. Я поворачиваю ручку и останавливаюсь в дверном проеме, пытаясь уловить сдавленные смешки или предательское пыхтение, и ничего не слышу, но Эмма очень хорошо умеет задерживать дыхание — и потому здорово плавает под водой. Я сбрасываю с кровати ее блестящее стеганое одеяло, но под ним пусто; нет ее и под кроватью — я вижу там только потайной ящик Эммы, в котором, я знаю, лежат крюгерранды[1] и ее дневник. Я открываю большой, выкрашенный в белый цвет шкаф с изображением сафари, но ее нет и там. Возможно, она спряталась в соседней комнате. Переступив порог, я в смущении понимаю, что это спальня ее родителей. Я ищу Эмму под кованой железной кроватью и за туалетным столиком с треснувшим в одном из углов зеркалом, затем открываю шкаф, чувствую аромат апельсинов и гвоздики и думаю о Рождестве. Глядя на яркие летние платья миссис Китс и представляя, как они выглядят под африканским солнцем, я неожиданно понимаю, что не столько ищу Эмму, сколько подсматриваю и вынюхиваю. И подаюсь назад с легким чувством стыда. Мне надоели прятки. Я хочу играть в карты или просто смотреть телевизор.

— Держу пари, Фиби, что ты меня не найдешь! Ни за что и никогда!

Вздохнув, я иду в ванную комнату, заглядываю за плотный белый занавес для душа и в корзину для белья, но обнаруживаю в ней только полинялое фиолетовое полотенце. Я подхожу к окну и поднимаю венецианские жалюзи. И когда смотрю вниз на залитый солнцем сад, по спине пробегает холодок. Вот она, Эмма, за большим платаном на краю лужайки. Думает, что я ее не вижу, присела и скорчилась, а нога торчит из-за дерева. Я мчусь вниз по лестнице, миную кухню и подсобку и распахиваю заднюю дверь.

— Я тебя нашла! — кричу я, подбегая к дереву, и счастливо повторяю, дивясь собственной эйфории: — Нашла! Ладно, — тяжело дышу я. — Теперь моя очередь прятаться, слышишь, Эмма? — Я смотрю на нее. Она вовсе не скорчилась, а лежит на земле на левом боку, совершенно неподвижно, и глаза у нее закрыты. — Вставай, Эм! — Но она не отвечает. И я замечаю, что ее нога согнута под каким-то неестественным углом.

Неожиданно мое сердце начинает сильно биться в груди, и я все понимаю. Эмма хотела спрятаться на дереве, но упала.

— Эм… — бормочу я, касаясь ее плеча. Я осторожно трясу ее, но она не реагирует, и я замечаю, что ее рот приоткрыт и на нижней губе блестит струйка слюны. — Эмма! — кричу я. — Проснись! — Но она не двигается и, кажется, не дышит. — Скажи что-нибудь, — заклинаю я, и мое сердце бьется изо всех сил. — Пожалуйста, Эмма! — Я пытаюсь поднять ее, но не могу. Тогда я громко хлопаю в ладоши у нее над ухом. — Эмма! — Горло перехватывает, на глазах выступают слезы. Я смотрю на дом, отчаянно желая, чтобы к нам подбежала ее мама и все обошлось наилучшим образом, но миссис Китс еще не вернулась с тенниса, и я чувствую злость — мы еще слишком малы, нельзя было оставлять нас одних. Обида на миссис Китс уступает место ужасу при мысли, что она может обвинить во всем меня, поскольку игра в прятки была моей идеей. Я вспоминаю слова мисс Грей — она просила меня присматривать за Эммой, слышу, как она осуждающе цокает языком.

— Вставай, Эм, — умоляю я. — Пожалуйста. — Но она продолжает лежать и выглядит совершенно беспомощной, словно тряпичная кукла. Я должна бежать за помощью. Но сначала надо чем-то укрыть ее, потому что становится прохладно. Я стягиваю с себя кофту и раскладываю на ее груди, подтыкая под плечи.

— Я скоро вернусь. Не волнуйся. — И всеми силами пытаюсь не заплакать.

Неожиданно Эмма садится, улыбаясь как лунатик, и в ее глазах появляются озорные огоньки.

— Я тебя одурачила! — кричит она, хлопая в ладоши. — Одурачила! — И вскакивает на ноги. — Ты здорово испугалась, да, Фиби? Признайся! Ты думала, я умерла! А я просто задержала дыхание. — Она ловит ртом воздух и одергивает юбку. — Я совсем запыхалась… — Эмма шумно выдыхает, и ее челка слегка подпрыгивает, затем она улыбается мне: — Ладно, Хиби-Фиби, теперь твоя очередь. — И протягивает мне кофту. — Я начинаю считать, если хочешь, до двадцати пяти. Ну же, Фиби, возьми. — Эмма в недоумении смотрит на меня: — В чем дело?

Мои ладони сжимаются в кулаки. Лицо горит.

— Не смей больше так делать!

Эмма удивленно моргает.

— Это была шутка.

— Ужасная шутка. — Из моих глаз льются слезы.

— Прости… меня.

— Не смей больше так делать! А если сделаешь, я не стану с тобой разговаривать — никогда!

— Мы же играли, — протестует она. — Ты не должна быть такой… — она протягивает мне руки, — глупой. Я просто… пошутила. — И пожимает плечами. — Но… я больше не буду, раз ты так расстроилась. Честно.

Я хватаю свою кофту и смотрю на нее.

— Поклянись! Ты должна пообещать, что такое не повторится.

— О'кей, — бормочет она и глубоко вздыхает. — Я, Эмма Мандиса Китс, обещаю, что никогда больше, Фиби Джейн Свифт, не буду так шутить над тобой. Обещаю, — повторяет она и делает какой-то странный, резкий жест. — Честное слово! — И с забавной улыбкой, которую я запомнила на всю жизнь, добавляет: — Скорее умру!

«Сентябрь — хорошее время для нового дела», — думала я, покидая утром свой дом. В начале осени я сильнее ощущаю обновление, чем, скажем, в январе. Возможно, размышляла я, пересекая Тренквил-Вейл, — это происходит потому, что после дождливого августа сентябрь кажется свежим и ясным. Или же, продолжала гадать я, минуя «Блэкхит букс», богато украшенные витрины которого гласили «Снова в школу», — просто ассоциируется с новым учебным годом».