– Бойкот? За что?

– Ирка говорит: за то, что Прокофьева чересчур выпендривается, в «Онегине» не участвует, всех презирает и воображает из себя неизвестно что. Прямо как Панасюк из девятого «А».

– Дался тебе этот Панасюк! – отмахнулся от него Шмаевский. – Ерунда какая-то…

– Ну, что касается Панасюка, то ты его просто еще не знаешь! Он еще покажет тебе свою гнусную личину! А вот Катька действительно от всех отбилась.

– Ну и что? Я тоже отбился. Не хочу участвовать в «Онегине», да и все!

– Честно говоря, мне это тоже не очень нравится, – сказал Ушаков, – но тебя можно простить, потому что ты других не презираешь, а эта Катька…

– Я думаю, что и она просто не хочет, и все, – попытался защитить Прокофьеву Шмаевский.

Мишка, как показалось Руслану, как-то излишне пристально на него посмотрел и многозначительно произнес:

– Не думаю, что все так просто, как ты хочешь представить. Но Ракитина, думаю, совсем по другому поводу начала против Катьки военные действия.

– И по какому же?

– А ты не догадываешься? – спросил Ушаков и хитро прищурил один свой голубенький глаз.

– Нет! – решительно ответил Руслан.

– Врешь, конечно, но мне некогда тут с тобой препираться. Я могу и сам сказать. Это все из-за Катьки. Все видят, что ты вдруг ни с того ни с сего положил на нее глаз. Я прямо удивляюсь! Вот ты мне как другу скажи, что ты в ней нашел? Ирка – это я понимаю! Модель! А Прокофьева? Там же смотреть не на что!

– С чего ты взял, что я на нее смотрю… – совсем растерялся Шмаевский.

– Собственными глазами видел. А еще я видел, как ты Катерину в библиотеке между стеллажами зажимал! Скажешь, нет?

– Мне просто спросить у нее надо было…

– В общем, так, Руслик! Оправдываться не стоит! Или ты мне все рассказываешь, как на духу, или конец нашей дружбе, потому что она подразумевает полное доверие и открытость, – подытожил эту часть разговора Ушаков. – Вот я же не отказываюсь от того, что у меня есть некоторые отношения с Вероникой!

– А они уже дошли до мыльной стадии? – спросил Шмаевский, чтобы отвлечь Мишку от Прокофьевой.

– Это в каком же смысле?! – уже с самой серьезной угрозой в голосе воскликнул Ушаков и всем своим крупным телом попер на Руслана.

Тот ловко увернулся и сказал:

– Ну… губы у твоей Вероники не напоминают тебе мыло, как той девчонки… из летнего лагеря? Тамарки, что ли?

Ушаков сощурил сразу оба глаза и с большим превосходством в голосе заметил:

– Совсем ты, как я погляжу, неопытный в этом деле! Мыло – это тогда, когда девушка не нравится… А когда нравится, то это уже совсем другое! И у меня, брат, такое впечатление, что ты хочешь в этом убедиться лично на примере Катьки Прокофьевой.

Руслан почувствовал, как щеки его заливает краска. Отпираться дальше было бессмысленно. Да и с кем еще поговорить о том, что беспокоит и не дает уснуть, как не с лучшим другом. Он потоптался на месте, покрутил лямку школьной сумки и сказал:

– Знаешь, Миха, честно говоря, я и сам еще во всем не разобрался. Я даже не могу сказать, что Прокофьева мне нравится. Тянет меня почему-то к ней, и все.

Шмаевский решил, что про Катин странный поцелуй не расскажет даже Мишке. Это было такое… такое… что никому… и никогда…

– Вот это уже другое дело, – отозвался довольный Ушаков. – Это по-честному, по-дружески. Это я ценю и даже могу замолвить за тебя словечко.

– Кому? – испугался Руслан.

– Разумеется, Веронике, а она как лучшая Катькина подруга может…

– Нет-нет! Не надо! Не вздумай! Я должен сам! – зачастил Шмаевский.

– Ну гляди! Сам – это, конечно, лучше! Тем более что через два дня День влюбленных. Напишешь Катьке «валентинку» – и дело в шляпе!

– Ты думаешь…

– Чего тут думать! По-моему, на Прокофьеву больше никто не претендует, хотя… Конечно, Панасюк из девятого «А» – может претендовать… из вредности.

– В каком смысле? Ты что, видел его с Прокофьевой? – испугался Руслан.

– Нет, врать не буду. Пока я его с ней не видел. Но я уже от этого Панасюка натерпелся. Вот представь, пока у нас с Вероникой не было никаких отношений, так и его рядом не было. А как только у нас эти отношения появились, так он и выполз, как из-под земли. Прикинь, постоянно названивает ей и в спортивный зал приглашает. Будто бы на тренажеры!

– Будто бы? А на самом деле?

– Ну ты даешь! – возмутился Мишка. – Тренажеры – это так, одна видимость. А на самом деле – он ей свидание таким образом назначает.

– Ну… а при чем здесь Прокофьева? – не понял Руслан.

– А при том, что этот Панасюк просто не может счастливые пары видеть! Ему непременно надо разбить! Но пока он не знает, что ты собираешься Катьку клеить, думаю, дорога к ее сердцу для тебя открыта. Только держись от Панасюка подальше. Это я тебе как друг советую. Он ничего себе внешне, девчонкам нравится. Блондин, между прочим! Опаснейший тип! Дантес недобитый! Дуэльный пистолет по нему плачет!

– Мишка, а что с бойкотом-то делать? – спросил Руслан, совершенно не заинтересовавшись коварным соблазнителем из девятого «А» Панасюком.

– А это не наше с тобой дело, Руслик, – со вздохом ответил Ушаков. – Это девчоночье. Мы тут с тобой не властны.

На этой далеко не оптимистической ноте Руслан расстался со своим лучшим другом, который спешил то ли на очередную репетицию, то ли на свидание с Вероникой Уткиной, и отправился домой.

В квартире Шмаевских неожиданно оказался отец. Он торопливо собирал вещи в дорожную сумку. На диване были разложены документы с синими печатями и бумаги, испещренные колонками цифр.

– Что, опять в командировку? – спросил его Руслан.

Иван Сергеевич молча кивнул, продолжая укладывать вещи.

– Опять надолго?

– Нет, ко Дню влюбленных обязательно вернусь! – весело ответил отец.

– Все прямо с ума посходили с этим днем! – заметил ему Руслан. – Тебе-то что за дело до него?

Иван Сергеевич бросил в сумку электробритву, которую держал в руках, сгреб в одну пачку документы, сел на диван и показал сыну на место в кресле. Когда Руслан уселся напротив него, отец смущенно сказал:

– Понимаешь, сын… Ты уже достаточно взрослый, и мне кажется, что можешь меня понять…

– Слушай, пап, – скривился Руслан, – а нельзя без душераздирающих вступлений?

Иван Сергеевич как-то беспомощно улыбнулся, потер пальцами переносицу и ответил:

– Можно, конечно… Дело в том, что мне вдруг понравилась одна женщина… хотя, с другой стороны, вовсе и не вдруг… Я долго к ней приглядывался… – Он вскинул на сына несчастные глаза и спросил: – Ты осуждаешь, да?

Руслан задумался. Осуждает ли он? Как он может осуждать отца, который уже почти пять лет разрывается между службой и домом, пытаясь и денег заработать, и какой-никакой уют в доме создать? Маму уже все равно не вернешь. Как там говорится, живым – живое?

– Но ты же не забыл маму? – все-таки спросил он.

– Разве можно забыть нашу маму? – вопросом на вопрос ответил Иван Сергеевич.

– Ее фотография всегда будет висеть в большой комнате?

– Разумеется, сынок.

– А вдруг той женщине… не понравится?

– Если ей не понравится, это будет означать, что я в ней ошибся. Но мне кажется, что не ошибся. Я хочу приехать ко Дню влюбленных и пригласить ее к нам в дом на праздничный ужин. Как ты на это смотришь?

Руслан сжался в комок. Он не знал, как на это смотреть. Он, конечно, понимал, что его отец, достаточно видный мужчина, наверняка когда-нибудь женится во второй раз. Он даже готовил себя к этому, но почему-то все-таки оказался не готов. А вдруг отцовская знакомая ему не понравится? Вдруг она его, Руслана, возненавидит? Сколько известно историй о злобных мачехах!

– Да нормально смотрю, – вздохнув, ответил он. – Только у нас как раз в этот день в школе концерт для родителей. Все готовятся, как сумасшедшие!

– И ты участвуешь?

– Нет… не участвую…

– Почему? – удивился Иван Сергеевич.

– Не знаю, папа. Почему-то нет настроения, – честно ответил Руслан. – Но Мишка Ушаков чуть ли не в трех сценах из «Евгения Онегина» занят. Ты бы только его видел! Изо всех сил косит под «денди лондонского»! Это с его-то русской внешностью! Собирается, между прочим, из дуэльных пистолетов палить! Может, придешь посмотреть, а потом уж – и на свой ужин?

– И во сколько же ваш концерт?