Мне нужно было прекратить этот разговор.
— Я… не знаю.
— Тебе снова неудобно.
Да, было неудобно. Я начал слишком быстро дышать и почувствовал, что мое сердце стучит так, что готово вырваться из груди. Я закрыл глаза. Боже, у меня начинается приступ паники прямо здесь, на вечеринке. Мать никогда меня не простит.
— Я… я должен идти.
Я огляделся, понимая, как много людей приехало на пикник, и насколько близко они от меня. Я дышал все чаще и чаще, мне хотелось плакать.
— Я не могу выбраться отсюда. Я в ловушке. Они будут злиться.
— Позволь мне помочь тебе.
Сначала, глядя на Эммета, я удивленно моргал, не понимая, что тот сказал. Он все еще не смотрел на меня, но перестал заламывать руки и ждал, прекратив качаться.
Я вложил свою руку в его. Не знаю почему, но я позволил ему увести меня подальше от дерева, подальше от пикника. Он провел меня через мусорные баки, стоящие возле дома, позволив опуститься на скамью, и сел рядом со мной. Эммет отпустил мою руку, предоставив мне немного пространства. Он ничего не говорил, просто сидел со мной, пока я, успокаиваясь, глубоко дышал.
— С-с-спасибо, — сказал я ему, когда снова смог говорить.
Эммет сидел на своем месте, выпрямившись, и смотрел на мои колени.
— Я извиняюсь, если сказал что-то не то. Я пытался практиковаться, но воочию это сложнее.
— Ты практиковался?
— Да. Я давно хотел с тобой познакомиться.
— Ты… хотел со мной познакомиться? Давно?
— Да. — Он стал покачиваться, сидя на скамье, переместив пристальный взгляд на дерево. — Я хотел произвести хорошее первое впечатление, но вместо этого вызвал у тебя приступ паники. Прости меня.
Меня наполнил тупой и неприятный стыд.
— Это не из-за тебя. Я… запутался. Мне было стыдно признаться, что я не хочу учиться.
— Это большие перемены. Ты должен сказать родителям, что тебе необходимо все делать постепенно.
В моем горле зародился горький смех.
— Они говорят, что мне придется это сделать.
— Мне жаль. Это низко с их стороны.
Я не знаю, почему сделал это. Даже когда слова уже сформировались на моих губах, мозг пытался меня заткнуть, но Эммет превзошел все мои ожидания, и, видимо, когда это случилось, мои чувства отключились. Вместо того, чтобы оправдывать родителей, пробормотать «да, расскажи мне» или что-то еще, я выпалил:
— У меня депрессия.
— Оу. Ты имеешь в виду СДР? Серьезное депрессивное расстройство? Клиническую депрессия?
Я кивнул, стыдясь до кончиков пальцев.
— У меня… в школе был нервный срыв. Последние две недели я не ходил на занятия. А окончив школу, не пошел на выпускной, иногда мне не верится, что все это произошло на самом деле. Я все еще стою там, перед классом, теряя сознание из-за того, что мне не хватает воздуха. — Тот ужасный день, всплывая в памяти, затмевал разум. — Мой врач хочет, чтобы я начал принимать лекарства, но родители запрещают это делать.
— Современное антидепрессивное лечение увеличивает количество моноаминов4 в синапсах5, и клинически доказано, что во многих случаях это поднимает настроение и облегчает депрессивные симптомы. Иногда для того, чтобы подобрать нужный препарат, требуется время, и некоторым людям они не помогают, особенно если не добавлять беседы с психиатром, но для ряда пациентов они эффективны.
То же самое сказал мне врач в мае, но, кажется, сейчас я понял ненамного больше. Это укрепило мое мнение о том, каким умным был Эммет, хотя казалось, мне придется сочинять маленькие предложения, чтобы он меня понимал. Я хотел спросить его об этом, но мог думать лишь о том, что именно с ним было не так, и это ужасно.
— Откуда ты так много знаешь о депрессии? — спросил я вместо этого.
— Я читал об этом. В тринадцать лет у меня был депрессивный период, и я исследовал свое состояние. Лекарства не желательны для подростков, за исключением особых обстоятельств, так что я практиковался в медитации. Также мне помогло то, что я перешел на домашнее обучение. Сейчас у меня иногда возникает беспокойство, но я пытаюсь вносить в свою жизнь нововведения и избегаю стрессовых ситуаций.
Как он может говорить об этом так, будто здесь нет ничего особенного? Как будто депрессия — это что-то привычное и нет ничего особенного в том, что из-за этого он не учился в школе.
— Нововведения?
— Да. У меня много нововведений. У меня всегда есть план и знаки, которыми я показываю своей семье, что я расстроен. В университете сложнее, но я стараюсь держать все в себе, не разговариваю с людьми, и тогда они оставляют меня в покое. Поскольку я одарен, мои преподаватели помогают мне справляться с грубыми студентами. Мои сверстники иногда меня оскорбляют, но я вставляю в уши наушники и не слышу их, и все снова становится нормально.
— Почему… они оскорбляют тебя?
— Потому что я аутист.
Я не знаю, что я ожидал от него услышать, но не это. Я почти уверен, что смотрел на него, скорее всего, с открытым ртом.
— Ты… ты… аутист? — Я прикусил язык, прежде чем продолжить. — Ты не можешь им быть.
Да, что-то с ним было не так, но… аутизм? Аутисты ведь не могут разговаривать, не могут прикасаться к людям.
Эммет продолжал смотреть на дерево.
— Да. У меня расстройство аутистического спектра. Мой мозг работает иначе, чем у большинства людей. Но это не похоже на депрессию, где все дело в моноаминах. Это проявляется в нарушении общения, в том, как ведет себя мое тело, в моих манерах. Еще я умнее большинства, но у меня трудности в общении с окружающими. Поэтому почти все люди ведут себя, как будто со мной что-то не так, будто я дурачок.
Так же делал и я. Я чувствовал себя ужасно.
— Прости меня.
— Все в порядке. Они многое упускают. — Он снова замолчал, но на этот раз я был уверен, что он не ждет, а решает, что ему сказать. — Я надеялся, что ты захочешь дружить со мной.
Я вспомнил, как он сказал, что давно хотел встретиться со мной. Я понял, что он набирался смелости, как будто я был из тех людей, с которыми не терпелось познакомиться. Эта мысль заставила меня чувствовать себя замечательно и застенчиво одновременно.
— Я не интересен. У меня не так много друзей.
— У меня тоже, — он повернул лицо так, что почти посмотрел на меня и протянул мне свою руку. — Что думаешь? Мы можем дать завертеться дружбе между нами?
Я уставился на его руку, не зная, что с нею делать. Я был смущен, польщен, испуган, но, прежде всего, я был загипнотизирован и вложил свою руку в его. Когда он сжал мои пальцы, трепет промчался сквозь меня.
Впервые со дня моего позора я не думал о том, как остановить этот мир, чтобы избежать провала, которым являлась моя жизнь. Я думал об Эммете Вашингтоне, о физике, об аутизме, о моноаминах.
Я думал о том, каково быть его другом.
Глава 3
Эммет
Я был взволнован тем, как хорошо прошла встреча с Джереми. Хотя и боялся, что его приступ паники был плохим знаком, но даже приступ ничего не испортил. Джереми оказался таким, каким я надеялся, и даже более того. Однако я переживал из-за его депрессии, и из-за того, что его родители не помогают ему с лечением. И волновался, что осенью, с отъездом в колледж, он останется без друзей, которые могли бы ему помочь. Хотя сейчас еще не осень.
Мы обменялись номерами сотовых, и я уже отметил в своем календаре, что утром надо бы ему позвонить и договориться о встрече. Но Джереми написал мне первым.
Было 21:18. Я работал над задачами по математике, когда мой телефон завибрировал. Этот звук оповещал о том, что пришло новое смс, которое обычно подразумевало спам. Чаще всего я их игнорирую и позволяю папе разобраться с ними, потому что если спам грубый, то меня это расстраивает. Но я вспомнил, что не назначил тип вибрации на звонок Джереми и не настроил его контакт, только записал его имя и телефон. Это было нетипично для меня, я никогда ничего не забываю. Джереми был для меня необычен.
Где-то минуту я напевал, качаясь в кресле, и пытался решить, что мне делать. Вот еще кое-что о моем мозге: по словам моей мамы, он ведет себя так, будто на нем сидит осьминог. Это еще одна метафора, но, в отличие от метафоры про ложки, эту я понимаю. На самом деле у меня в черепе, конечно, нет никакого моллюска, но мой мозг действует так, как если бы тот там был. Он сидит тихо, пока кто-то в него чем-то тычет, а потом перемещается с помощью своих щупальцев, заставляя меня нервничать. Мне не нравится эта метафора.