Наталия Кочелаева - Дети гламура

Так он провел несколько дней. После первой бутылки ужас и отвращение отступили, на смену пришло тупое опьянение, а затем — и полная ясность. Других мнений быть не могло — он, Олег Зайцев, должен покончить с собой. И во всем признаться. Написать письмо. Это будет самое лучшее и честное.

Но принять такое решение легче, чем привести его в исполнение. Последнее гораздо труднее. Последнее… Олег откупорил еще одну бутылку — на этот раз это был флакон дорогого экзотического ликера, подаренного Кириллом на недавний день рождения. Ликер приберегался для особого случая — такой даже в Москве, даже за большие деньги нелегко было найти. Но теперь было уже все равно. Крепкая, сладкая жидкость влилась в горло и вызвала вдруг дикий аппетит. Слабо осознавая, что он делает, Олег пошел на кухню и открыл холодильник, успев смутно удивиться непривычному изобилию деликатесных продуктов, достал что-то и съел точно так же, как пил, — не чувствуя вкуса. Потом вернулся в комнату и заснул, сидя в кресле. А когда проснулся, снова начал пить…

Почему-то он не думал о своей жертве. Кто была та девушка? Как он поступил с телом? Для него все было ясно. Если в припадке безумия он избавился от трупа не очень аккуратно, труп не сегодня завтра найдут и выйдут на него, Олега, благо он не собирается заметать следы своего ужасного преступления. Если же тело не найдут, что маловероятно, то… То ничего не будет, во всяком случае, ему, Олегу, все равно. Все равно…

Он знал, что все эти размышления — только способ оттянуть развязку. Олег уже презирал себя за трусость, но к действиям перейти не мог. Манипуляции, которые предваряли акт ухода из жизни, казались ему грязными и унизительными, еще более грязными и унизительными, чем отмывание крови со стен коридора, со светлых обоев. Ему неожиданно вспомнились чьи-то недавно прочитанные стихи. Он бормотал: «Дело не только в трупности, в та-та, в технической акта трудности…»

Потом, когда кончился тошнотворно-сладкий ликер, Олег спустился вниз, в супермаркет, который располагался в подъезде его дома. Знакомая продавщица, беленькая, миловидная девушка, с ужасом смотрела на постоянного клиента: обычно он был так любезен, так хорошо выглядел и добродушно шутил. С налитыми кровью глазами, растрепанной шевелюрой, в махровом халате и шлепанцах, он молча купил бутылку водки и две пачки сигарет. В принципе явления граждан со следами многодневного запоя и чуть ли не в трусах в этом магазине были не в новинку — в доме гнездовало много бизнесменов средней руки, и большинство из них не стесняло себя условностями, считая супермаркет естественным продолжением своих апартаментов. Но Олег себе такого не позволял…

Он заметил удивленный и испуганный взгляд милой продавщицы, но как-то не соотнес его со своим собственным внешним видом. Да и вообще нимало не удивился такой реакции — ему казалось, что всякое человеческое существо, которое попадется ему на пути, должно будет взглянуть на него с ужасом и отвращением. И только поднимаясь в лифте, он с дрожью понял — супермаркет работает круглосуточно! И охранник все время дежурит у входа! Значит, в ту ночь, ночь убийства, его должны были видеть. Они могли не заметить и не запомнить человека, который выходит из подъезда, пусть даже глубокой ночью, словно по своим делам, но если он тем или иным образом выносил мертвое тело…

«Эта девушка дежурила той ночью и видела меня!» — соображал Олег, ковыряясь ключом в сердце замка. Дверь не открывалась, и через несколько минут до Олега дошло, что он не закрыл ее на замок, когда выходил, а просто прикрыл. «Эта девушка знает и выдаст меня. Она смотрела с таким страхом… Это и понятно. Бедненькая, она и не понимает, что ей ничто не угрожает. Я — самый безобидный убийца в мире. Если… Если на меня не «найдет»…»

Тошнотворный ужас снова накатил на него. Да, это может случиться с ним в любой момент — если уж настигло, овладело им один раз, значит, теперь путь открыт, шлагбаум поднят.

— Надо скорей закончить все это, — сказал Олег самому себе и скрутил пробку на бутылке.

В это время в дверь позвонили, и Олег чуть не завопил от смешанного чувства страха и радости. Он не сомневался — это пришли за ним. Он не успел! Не успел наложить на себя руки!

— Кто там? — спросил он неизвестно зачем.

Но из-за двери услышал голос Андрея. Этот голос прозвучал из другого мира, замечательного, легкомысленного, сияющего мира, куда Олегу теперь не было доступа. И он понимал это, поэтому и не стал открывать дверь. Но нежданный сигнал из внешнего мира и короткий разговор неожиданно вывели его из тупого оцепенения. Он сел за стол, обхватил голову руками и вдруг посмотрел на окружающее совершенно другими глазами.

Прокуренная комната, размокающие в спиртовой луже окурки. Тяжелый запах немытого тела. Махровый халат, залитый чем-то — кетчупом? Или… Да нет, кетчупом!

Минута просветления совершила чудо. Олег медленно, заказывая себе каждое движение, включил кондиционер — тот мерно загудел, прогоняя на улицу табачный дым. Потом Олег смахнул со стола в пластиковый пакет для мусора окурки и объедки, вытер стол влажной губкой.

Он отправился в душ и долго стоял под горячими, колючими струями. Вылез, расчесал перед зеркалом мокрые волосы, надел голубые джинсы и новую майку. А потом сел перед столом, достав предварительно из бара чистую рюмку, а из холодильника вакуумную упаковку ветчины. Красиво разложил тонкие ломтики на тарелке, сел, налил водки… И когда услышал звонок в дверь — уже знал, что теперь вот точно пришли за ним, быстро опрокинул рюмку водки, аккуратно закусил, потом встал, подошел к письменному столу, что ютился в углу комнаты, вынул из верхнего ящика небольшой пистолет и, мучительно сморщившись, взял в рот холодное, сильно пахнущее маслом дуло…

Тихо плакала Юля.

— Ну зачем, зачем он пытался… пытался сделать это? — в тысячный раз спрашивала она у Лаврова.

Они сидели в маленьком кафе, куда Дмитрий вызвал ее по телефону прямо из студии.

— Понятия не имею, — устало вздохнул Дмитрий. — Счастье, что все так обошлось. Спешил ли он, или был не в себе, или инстинкт самосохранения включился — но пуля прошла вкось и вышла через щеку, выбив несколько зубов.

— А сейчас он как?

— В больнице, уже почти пришел в себя. Врачи говорят, что кроме истощенной нервной системы и порядочной концентрации алкоголя в крови, у него ничего нет. Я оставил с ним Андрея… Откровенно говоря, по сравнению с Малышом мы все выглядели как последние свиньи. Пропал человек, а нам и горя мало… Один он заволновался, пришел ко мне и потянул к Олежке. Мы из-за двери выстрел услышали, я чуть с ума не сошел. Сам не помню, как дверь высадил, плечо посинело и до сих пор болит.

— Бедненький ты мой…

Олег действительно пришел в себя, вернулся и первым делом потребовал к себе, несмотря на сопротивление врачей и Андрея, «кого-нибудь из убойного отдела».

— Можете не беспокоиться, об огнестреле предупреждаем милицию сами, — объяснили ему врачи, но он все равно просил о чем-то, пока не пришел следователь.

Олег потребовал, чтобы все остальные вышли из палаты. О чем он говорил со следователем — неизвестно, но тот вышел из палаты, покачиваясь и вытирая пот со лба большим платком в синюю клетку. И только после этого Олег спокойно дал сделать себе несколько уколов и сказал Андрею:

— Э-эх, как теперь там без меня мой Копейкин справится? Кто ему, бедняге, имидж разработает?

Депутат Виктор Михайлович Копейкин, у которого Олег служил помощником, поначалу стыдился своей выдающейся литературной фамилии.

— Тоже мне, наградили родственнички, — сетовал он, почесывая блестящую, в отличие от его ораторских способностей, лысину, — разве с такой маркой станешь когда-нибудь настоящим политическим тяжеловесом?!

Словосочетание «политический тяжеловес» действовало на него, как Копперфилд на кролика. Копейкин потел, краснел, бледнел, и, наконец, лицо его, принимая прежний неопределенный цвет, расплывалось в улыбке: он отчетливо представлял себе свое великое политическое будущее. Вот он дает центральным европейским каналам интервью перед очередной пресс-конференцией, а многочисленные микрофоны, включая и французские, как он их мысленно называл, «лохматые», прямо-таки нетерпеливо тычутся ему в уста, из которых вот-вот явится истина. Вот его встречают в аэропорту и готовы распахнуть черные, обязательно только черные зонты над драгоценной лысиной тяжеловеса. А вот и личный самолет приземляется, причем у трапа-то, у трапа — его личная богиня в изрядно модернизированной, точнее, минимизированной форме стюардессы.