Наталия Вронская - Девичьи грезы

У самого кресла ее на полу лежало письмо, написанное и не отправленное хозяином. Вначале рассеянно скользнула она по нему взглядом, не придав никакого значения, приняв бумажку за мусор. Она даже посетовала про себя на нерадивую прислугу и тут… Тут слова: «милая Александра» бросились ей в глаза.

В единый миг жадным взглядом охватила она письмо. Это было довольно трудно, ибо поднять его она не могла, а мелкие буквы прыгали перед глазами. Сидя в кресле довольно трудно прочесть что-либо, лежащее на полу, хотя и под самыми вашими ногами. Но — любопытство! Оно способно сдвинуть горы.

Любовное признание, выхваченное случайно изумленным взглядом и, возможно, даже наверняка обращенное к ней, повергло Александру в смятение. Чего-чего, а этого она никак не ожидала… Впрочем, может быть, письмо не для нее? Да, верно, не для нее! Она никогда не замечала, чтоб Владимир Алексеевич оказывал бы ей какое-то особое внимание, и, конечно, есть еще некая Александра, к которой князь испытывал столь пылкие чувства. Итак, Александра Егоровна молчала и даже не могла следить за разговором дяди, кузины Анны и Владимира.

Однако Ельской был увлечен именно Александрой, и теперь ее молчание задевало его особенно. Ему чудилось пренебрежение, даже презрение в этом ее гордом молчании. Он решил во что бы то ни стало открыть себе его причину.

— Вам, верно, не нравится здесь, Александра Егоровна? — обратился он к ней, воспользовавшись паузой в разговоре.

Гости пили чай, и в их разговоре появились паузы.

Саша покраснела:

— Нет, отчего же…

— Вы не проронили ни единого слова с того момента, как вошли сюда. Я, право, теряюсь в догадках.

— Верно, Саша, — заметила Прасковья Антоновна. — Ты нынче молчалива более, чем всегда. Владимир Алексеевич прав, что обижается.

— Ну что вы, маменька, — сказала Анна. — Напрасно вы корите сестрицу. Быть может, так принято в деревне? Наверное, так делают визиты среди помещиков: прибыть, молча посидеть и откланяться…

Саша смешалась еще более и все никак не могла найти, что сказать.

— Зря, Анна, ты так плохо думаешь о деревне, — заметил Викентий Дмитриевич. — Это все вздор. Мы с Прасковьей Антоновной имели удовольствие долго жить в деревне, и я хочу тебя уверить, что молчание — это городская привычка. Помещики более разговорчивы, чем господа в столичных гостиных. Да и дамы в деревне вовсе не молчаливы. Полагаю, что племянница моя просто размечталась, как это ей и свойственно. А теперь вы заставили ее краснеть…

— Так каков же ваш приговор, Александра Егоровна, — тихо переспросил Ельской. — Вам тут решительно не нравится?

— Нет, отчего же, — пробормотала Саша.

Она посмотрела на него, вспомнила про письмо, покраснела еще больше и подумала: «Ведь он же мне совсем не нравится… Если это письмо для меня!.. Ах, как неловко…»

— Благодарю вас, — сухо поклонился князь. — Вы очень успокоили меня вашим одобрением.

— Ну полно, Владимир Алексеевич! Теперь нельзя вам обижаться на мою племянницу, — заметил ему Викентий Дмитриевич.

«Нет, не может быть, чтоб я нравилась ему», — Саша опустила голову, стараясь избежать взгляда Ельского, который показался ей таким холодным. «Он вовсе мной не увлечен, он так язвительно сказал мне эту последнюю фразу…»

Тут Сонцовы принялись прощаться с хозяином, приглашая его нынче же или в другой раз на чай. Князь целовал руки дамам, подошел он и к Саше, и тут взгляд Владимира упал на письмо его, лежавшее на полу у самых ног девушки. Он быстро взглянул ей в лицо и по тому, как снова она вспыхнула и спрятала глаза, понял, что Саша прочла его признание. Он побледнел. Ельской никак не предполагал, что это случится — ведь он сам на днях решил выбросить это письмо! Как оно очутилось здесь?

Он молча наклонился к руке Саши, но из-за того, что Ельской пытался сдержать свои чувства, поклон этот вышел таким ледяным, что Анна, наблюдавшая за ними, обрадовалась, а Саша испугалась. Испугалась, что совершила недозволенный поступок! У девушки в груди стеснило дыхание, и она, совершенно не понимая, что с ней происходит, упала в обморок!

— Ну, матушка! Ну, напугала! — восклицала Прасковья Антоновна. — А что князь должен был подумать? А? Надо же уметь держать себя в руках! Ах, провинция… Ежели ты еще не поняла света, не поняла приличий, так сиди дома!

Сонцова была обеспокоена и зла. Обеспокоена неожиданным обмороком племянницы и зла на такое нарушение приличии. Упасть в обморок оттого, что мужчина взял ее за руку! Да рехнулась она, что ли? Какой конфуз вышел!

— Что? Что ты скажешь? — уже шепотом продолжила она. — Князь послал за доктором — он настоял… Но какая неловкость! Что теперь подумают в свете… Ты здесь и… Боже мой!

— Тетушка, — прошептала Саша, — я не хотела…

— Еще бы ты хотела! Благодарение Богу, что дядя твой поехал с нами. Бог даст, скандал удастся замять.

— Скандал?

— Да, милочка, скандал… А ты не понимаешь? Да что тебе объяснять?..

Обморок Саши привел всех в замешательство и отчаяние, но по разным причинам. Анна обрадовалась такому явному конфузу кузины и долго не могла поверить своему счастью. Дядюшка с тетушкой испугались, а Ельской… Первой его мыслью было, что, видимо, это его письмо произвело на девушку такое ужасное впечатление. Отчасти это было правдой. Только впечатление было вовсе не ужасным, а просто неожиданным. Вместе с тем, что Саша была к тому же еще и поймана с поличным, и письмо это произвело такой неожиданный и драматический эффект.

Сашу уложили на диван, вызвали доктора, на чем настоял Владимир Алексеевич. Сам он удалился из комнаты в кабинет, и увел с собой Викентия Дмитриевича, чтоб не стеснять дам. Саша пришла в себя, явился доктор и констатировал, что обморок сделался от духоты и тесного корсета. Приказал отправить больную домой и не волновать ее. А также велел нынче вечером никуда не выходить.

Владимир Алексеевич сдержанно распрощался с гостями. Всю дорогу Прасковья Антоновна на чем свет стоит ругала племянницу, а Саша вовсе не знала, что ей отвечать.

По приезде Сашу отправили в ее комнату вместе с горничной. К ней тут же прибежала Ксения, чтоб расспросить о произошедшем и не оставлять сестру одну. Девушка тут же рассказала сестре о случившемся с ней нынче происшествии.

— Да как же можно было? — удивлялась Ксения. — Конечно, не так это и странно, если подумать… Зная тебя, многого можно ожидать, но чтоб в обморок прилюдно падать!..

— Ты прочего не знаешь, сестрица, — возразила ей Саша. — Из-за чего все произошло. Я письмо прочла!

— Какое письмо?

Тут Саша поведала сестре о том письме князя, которое случайно прочла. О письме, в котором содержалось столь взволновавшее ее признание князя в любви.

— Впрочем, может, и не для меня это письмо было вовсе? Мало ли Александр на свете… Да и было оно просто брошено на пол.

— Не лукавь, сестрица, — усмехнулась Ксения. — Ты точно знаешь, что письмо было написано тебе.

— А почему он тогда был со мною так холоден при разговоре? — повысила голос Саша. — Не оттого ли, что я узнала его тайну? Тайну его увлечения женщиной, которую он скрывает от всех?

— А не оттого ли он был так холоден, что ты узнала его чувства к тебе? Не потому ли, что он просто смутился? Не потому, что искал в тебе одобрения, а встретил недоуменье и, быть может, даже неприязнь?

— Но во мне вовсе не было неприязни… Я просто немного испугалась…

— А он подумал, что если б ты была к нему расположена, то не смутилась бы так и уж вовсе бы не испугалась. Твой испуг для него свидетельство твоего равнодушия и, даже более того, твоего увлечения другим! — сказала Ксения.

— Каким еще другим?

— А вот таким! — Ксения отвернулась. — Дмитрием Ивановичем Багряницким! Или ты уж про него забыла?

— Перестань, Ксения!

— Не перестану! Всякие глупости мне слушать не хочется! Не расположена я нынче! А ты подумай, вот мой тебе совет…

— О чем?.. — Саша притихла, плечи у нее опустились.