Отвлекшись на эти размышления, я совсем забыл, что мне следует вместе со всеми отвечать на каждую из Десяти заповедей, которые Тони, как полагается, зачитывал полностью.
– Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе.
– Господи, помилуй нас и склони наши сердца к исполнению этого закона, – присоединился я к общему хору.
– Не убивай.
– Господи, помилуй нас и склони наши сердца к исполнению этого закона.
Что ж, мое сердце склонялось ко всему: я не хотел ни прелюбодействовать, ни красть, ни произносить ложного свидетельства на ближнего своего… Боролся ли я хоть однажды с соблазном согрешить ради личного блага? Не припомню. Мне повезло. Однажды в школе староста нашего корпуса сказал: «Восторженное отношение к религии существует до тех пор, пока не сталкиваешься с настоящим соблазном». Да, мне повезло. Что ж, влюбленные могут позволить себе щедрость и сострадание.
Мы преклонили колена, вознося молитву за королеву. Я коснулся пальцев Карин, но она отвела руку. По этому жесту я понял, что она волнуется. Что побудило ее прийти в церковь и почему она плакала, читая описание литургии? Я не знал, однако же понимал, что людям свойственно преувеличивать собственные прегрешения. Если бы она со мной поделилась, то я помог бы ей уяснить, что ее грехи не так уж и страшны; все на свете грешили и всегда будут грешить, а ее дурные поступки остались в прошлом и вряд ли были ужаснее мелкой кражи или ссоры с матерью. Господь все поймет и простит.
Тони перешел к переменной коллекте дня:
– Господи, Ты, что приготовил любящим Тебя блага, непостижимые разуму человеков, наполни наши сердца любовью к Тебе…
Мое сердце переполнено любовью, подумал я, слушая слова апостола Павла, и мысленно перепоясал чресла, чтобы почерпнуть хоть какую-то пользу из послания. Павел – суровый наставник.
Что и подтвердил следующий пассаж:
– Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть… зная то, что ветхий наш человек распят с Ним, чтобы упразднено было тело греховное… Ибо что Он умер, то умер однажды для греха… Так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога…
Нет, безусловно, святой Павел молодец, но мне бы лучше что-нибудь из Евангелия.
Мы поднялись с колен, а Тони приблизился к святому столу и, воззвав «Слава Тебе, Всевышний Боже!», как раз и перешел к чтению из Евангелия. Я с усилием сосредоточился.
– Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду… Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье… истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта…
Повернувшись лицом к востоку, мы начали произносить «Символ веры», и тут я заметил, что Карин стоит молча и потупившись, не отрывая глаз от пола. Лица ее я не видел, но чувствовал, что ей не по себе. Когда начался сбор пожертвований, я шепнул:
– Любимая, все в порядке?
Она судорожно сжала мне руку и, закусив губу, кивнула.
– Правда? – не отставал я. – Что с тобой?
Она помотала головой. Коробка для пожертвований прошла по рядам, мы снова преклонили колена, а Карин вдруг прошептала:
– Не важно, где я. От этого мне не уйти.
Пожалуй, нам лучше выйти на свежий воздух, подумал я. Какая жалость, что она такая впечатлительная. Разумеется, катарсис прекрасен, но сейчас нам это ни к чему.
Я склонился к ней:
– Карин, пойдем отсюда.
Она снова помотала головой.
– Что ж, как хочешь. Я ухожу.
Я попытался встать с колен, но она удержала меня за рукав и шепотом произнесла:
– Мне не страшно! Не страшно.
– Конечно не страшно, любимая, – заверил ее я, хотя сам уже испугался.
Тем временем Тони возносил ходатайственную молитву за Церковь Христову, земную и воинствующую:
– Даруй Твоей вселенской Церкви и всем ее служителям право правящих слово Твоей истины и наказание всякого зла и прегрешения, дабы блюсти чистоту Твоей истинной веры…
Я шепнул Карин на ухо:
– Не знаю, что с тобой случилось, но мы можем прийти в другой раз. Тони не обидится.
Она, будто не слыша, смотрела перед собой.
– …И смиренно покаемся пред Всемогущим Господом, преклонив колена, – провозгласил Тони.
Оставив всякие попытки следить за ходом службы, я полностью сосредоточился на Карин. Она смотрела в молитвенник, раскрытый на установленной молитве общего покаяния.
– …Вызывающие на нас Твои справедливые гнев и негодование…
Она тихонько всхлипнула и на миг закрыла лицо руками, но потом, с неимоверным усилием сдержавшись, снова перевела взгляд на страницу.
– …Мы печалимся, воспоминая о них, и не можем понести их невыносимое бремя. Помилуй нас, помилуй нас, милосерднейший Отче…
По щекам Карин струились слезы.
Я готов был попросить служителя помочь мне вывести Карин из церкви, но остался на коленях, потому что Тони произнес утешительные слова и перешел к заключительному таинству евхаристии:
– …Сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание.
Чтобы показать общине, что наступило время подходить за причастием, Тони обычно возглашал, призывно раскинув руки: «Идите, ибо уже все готово».
Как только он это произнес, Карин быстро, охваченная нервным возбуждением, пошла к алтарю. Она оказалась там первой и встала на колени у правой оконечности алтарной ограды, а я опустился на колени слева от нее.
Внезапно меня осенило. Какой же я дурак, что сразу не сообразил. Хотя, конечно же, оправдать это можно лишь тем, что прежде я об этом не задумывался. Ее чрезмерная эмоциональность объяснялась беременностью. Разумеется, это не могло не беспокоить, но, во всяком случае, в этом и таилась причина ее странного поведения.
– Тебя тошнит? – прошептал я, но она не ответила.
К нам приблизился Тони с патеной:
– Тело Господа нашего Иисуса Христа, за тебя преданное… приими и ешь это в воспоминание, что Христос умер за тебя…
Он вложил гостию в подставленные ладони Карин и подошел ко мне. Я принял гостию и, проглотив, покосился на Карин. Она застыла, коленопреклоненная, прижав руки к бокам, напряженно сомкнув губы и низко опустив голову.
Тони вернулся к алтарю, взял потир и снова направился к нам.
– Кровь Господа нашего Иисуса Христа, за тебя пролитая, да сохранит тело и душу в жизнь вечную; пей это в воспоминание, что кровь Христова пролилась за тебя, и пребудь благодарен.
Он поднес потир к Карин.
Она, взяв сосуд с вином в руки, внезапно без чувств повалилась на пол. Вино залило ограду, меня и платье Карин. Некоторые прихожане встревоженно вскочили, какая-то женщина испуганно воскликнула:
– Боже мой, что случилось?!
Карин лежала ничком. Не обращая внимания на пролитое вино, я схватил ее за плечи и перевернул на спину. Левая ладонь Карин, сжатая в кулак, раскрылась, и на пол упала гостия. Я быстро поднял облатку и проглотил, надеясь, что этого никто не заметил.
Тони мгновенно оценил ситуацию. Пока какой-то рыжеволосый прихожанин помогал мне усадить Карин, Тони повернулся к присутствующим и негромко, но весомо произнес:
– Господь велит нам прежде всего заботиться о главном. Прошу вас, вернитесь на свои места и подождите, после чего мы продолжим службу.
Затем он с церковным служителем помог нам вынести Карин из церкви.
Когда мы подошли к машине, Тони сказал:
– Сочувствую, Алан. Надеюсь, ты не очень расстроился. Ничего страшного не случилось. В церкви часто падают в обморок. Отвези Карин домой, дай прийти в себя. Я закончу службу и сразу вам позвоню.
Тут Карин слабо застонала, приоткрыла глаза и растерянно, с испугом огляделась. Пока я открывал машину, мой рыжеволосый помощник поддержал Карин, и мы совместными усилиями усадили ее на переднее сиденье.
– Вот и славно, – сказал Тони, похлопав меня по плечу. – Ей скоро станет лучше.
Они со служителем вернулись в церковь, а рыжеволосый мужчина предложил:
– Может быть, мне поехать с вами?
– Нет, спасибо, – ответил я, решив, что справлюсь сам. – Я очень благодарен вам за помощь, но ей сейчас лучше побыть со мной, без посторонних.
– Но как же вы в одиночку… – обеспокоенно начал он, явно желая сделать все, что в его силах.
– Нет-нет, с ней все будет в порядке! – возразил я и закивал, для вящей убедительности.
Он дождался, пока я выведу машину со стоянки и помахал рукой нам вслед.