Продавщица стоит в метре от меня, разговаривая одновременно с тремя посетителями. У нее под глазами круги, и натянута кожа вокруг улыбающегося рта. Нечестно красть в субботу, произносит тихий голос у меня в голове. Только взгляни на нее: она сжимает край прилавка, словно обороняясь, она устала, особенно устала от того, что приходится быть вежливой; она бы с удовольствием наорала на нас: дайте вздохнуть! валите отсюда! хочу домой! «Подло, – продолжает тихий голос, – могла бы сделать это, например, во вторник утром, и почему вообще ты выбрала именно этот эпизод своей жизни, чтобы начать воровать в магазинах? Никогда ведь даже монетки не подобрала, оставленной кем-то в телефонной будке…» Я беру второй кулон в правую руку, и еще – первую попавшуюся цепочку и говорю громко, обращаясь к продавщице: «Я возьму вот эти, можно, будьте добры». Она улыбается и произносит: «Мои любимые».
Я мнусь со своей пластиковой картой в руках, подписываю чек, хватаю сверток. …Он стоит, прислонившись к автобусной остановке через дорогу. Он машет мне рукой и почти одновременно стучит в стекло медленно проезжающего мимо такси. Ждет, открыв для меня дверь, пока я перейду дорогу и сяду на заднее сиденье, садится сам, говорит водителю свой адрес и громогласно заявляет: «Неплохой тариф, если позволите, да еще и кондиционер». И только тогда протягивает мне руку. Я кладу кулон – скользкий в моей горячей ладони – на его сухую ладонь. «Я купила второй, – говорю. – Не смогла просто так уйти». Он смеется, взъерошивает мне волосы и притягивает к себе. Я кладу голову ему на грудь. Рубашка похрустывает, и от нее исходит все тот же безупречный запах мыла, как если бы он только что вышел из душа. «Я не совсем так себе это представлял, – произносит он, – но ничего, сойдет». И с наигранным недоумением: «Ты что, дрожишь?» – он крепко сжимает меня за плечи.
Он доволен мной, но, кажется, не придает этому большого значения. И у меня появляется мысль: он был заранее уверен, что я это сделаю, у него не возникло не малейшего сомнения. Я зарываюсь лицом в его рубашку и закрываю глаза. На это ушло одно мгновение, это почти не стоило усилий; веселая шалость.
Дома он надписывает адрес на конверте, заворачивает кулон вместе с ценником (39 долларов 95 центов) в несколько слоев туалетной бумаги, кладет в конверт и приклеивает марку. «Сбегай вниз и отправь по почте, там была хорошая девушка. Они получат это уже во вторник». Я недоуменно смотрю на него, потом на конверт. Он щелкает пальцами: «Знаешь, что мы забыли? Оберточную бумагу для подарка твоей маме, почему ты не завернула прямо там? Я схожу в магазин, а когда вернусь, надеюсь, этого дурацкого выражения на твоем лице уже не будет. Дорогая, ты не Форт Нокс сегодня взломала».
Несколькими днями позже он показывает мне чудесный нож – я никогда таких не видела раньше. Я сижу у него на коленях, и он достает его из внутреннего кармана пиджака. У него серебряная рукоятка с перламутровой инкрустацией. Он демонстрирует, как с легким щелчком выскакивает серебристая сталь лезвия и исчезает снова между двумя половинками узорчатой рукоятки. «Хочешь попробовать?» Узкая рукоять аккуратно ложится мне в ладонь – прохладное прикосновение кажется знакомым, как будто этот нож был подарен мне много лет назад – в знак наступившей зрелости.
Я неохотно возвращаю ему эту замечательную вещь. Он снова открывает его и слегка прикладывает конец лезвия к моему горлу. Я запрокидываю голову назад, и еще дальше, и еще, пока удается отклоняться. Стальной конец кажется безобидным – как зубочистка. «Не смейся, – говорит он. – Он пройдет прямо через…» – но я все равно смеюсь. И он знал, что так и будет, и когда я не выдерживаю и начинаю хохотать, он уже давно отодвинул лезвие от моего горла. «Я убрал лезвие в последний момент, – произносит он. – В последний момент, понимаешь?» – «Из всех мужчин, которых я знала, самые дурацкие шутки у тебя», – говорю я гортанным голосом, все еще запрокинув голову назад. «Даже не пытайся соблазнить меня байками о своих прежних любовниках, – отвечает он. – Это пошло. Так делает всякое быдло». – «Это про меня. Я наконец-то показала тебе свое истинное лицо». – «Истинное лицо. Какая невыносимая самонадеянность. Как будто я не знал, кто ты такая, с первой же минуты, как увидел тебя». – «Ах так, – выпрямляюсь я. – Ах, так?» Я не знаю, что еще сказать, но мне и не приходится. Он прерывает мои неуклюжие подростковые потуги облечь в слова бессвязный поток мыслей: «На следующей неделе ты кого-нибудь ограбишь. Проще всего будет в лифте, можешь надеть свой театральный костюм. Не говори мне заранее. А теперь слезай с меня, я и так теперь три дня не смогу ходить».
Я уже знаю, в каком лифте это произойдет. Я часто заходила в офис к своей подруге, когда мы договаривались пообедать вместе. Он в двух кварталах от моего. Мне было известно, что второй этаж здания уже несколько месяцев свободен, а дверь на лестницу – заперта. На следующий день у меня встреча в три. Через полтора часа я сажусь в метро и еду к нему домой, вместо того чтобы вернуться в офис. Стоит влажная духота, и в метро неприятно. Как мужчины выдерживают в такой одежде, в середине июля. Я начинаю потеть в рубашке и костюме, и женщины в платьях без рукавов кажутся мне легкими и воздушными, как будто сейчас поднимутся в воздух. Я нащупываю продолговатый предмет у себя в кармане, как будто ожидая каких-то указаний от него – то ли оберег, то ли инструкция.
Я несколько раз обменивалась приветствиями с консьержем. Сейчас он не узнает меня, и это кружит мне голову – я как будто стала невидимкой. Я стою перед списком компаний, искоса поглядывая на людей слева: две женщины ждут лифта, останавливающегося на верхних этажах, мужчина средних лет – перед дверями лифта на нижние этажи. Я вхожу в открывшиеся двери лифта, который обслуживает этажи с 1‑го по 18‑й. Трое мужчин и женщина внезапно проскакивают перед нами. И тогда я захожу в лифт вслед за человеком средних лет. Он нажимает на кнопку 9‑го этажа, я – на 2‑й. Еще прежде, чем закрываются двери, в моей ладони оказывается узкая серебряная рукоять. Игривого щелчка лезвия почти не слышно из-за гудения лифта, взмывающего вверх. Конец лезвия замирает у его горла – шея выгибается назад знакомым мне движением. Я вытягиваю свободную руку. Кожаный бумажник – еще теплый на ощупь – ложится мне на ладонь в то мгновение, когда открываются двери. Я делаю шаг вперед. Мы смотрим друг на друга, и тени лежат на наших лицах, как на фотографиях рубежа XIX–XX веков. Двери закрываются. Никто из нас не произнес ни слова. Я делаю десять шагов к лестнице, спускаюсь на один пролет, распахиваю серую дверь в вестибюль. Консьерж с пластиковым стаканчиком в руках обменивается шутками с почтальоном. Я выхожу мимо них через крутящиеся двери здания. Два квартала до метро, потом вверх по ступенькам в нескольких милях южнее, еще четыре квартала до его дома.
У меня достаточно времени, чтобы переодеться в свою собственную одежду и снять грим с лица прежде, чем он вернется домой. Я сижу на диване, делая вид, что читаю вечернюю газету. Он произносит: «Ты сегодня рано, – и потом: – Я купил эту чертову отбивную, заплатил за нее столько, что теперь мне кажется, что она золотая». Я не поднимаю глаз от газеты – буквы сливаются у меня перед глазами. Проявляется замедленная реакция на то, что я сегодня сделала: мне требуется усилие, чтобы удержаться от всхлипов, я не понимаю, почему у меня болят бедра, а мышцы влагалища сокращаются и разжимаются, почему я чувствую возбуждение, как будто его язык подталкивает меня к этому, несмотря на разделяющее нас воздушное пространство, ставшее внезапно тонким, ненадежным.
Газета бесшумно падает мне на колени. Он заметил лежащий на столе бумажник. «Ах, вот… – произносит он и ставит на пол кейс. – Открой его».
Открой его… открой… открой; мое тело воспринимает его слова, как будто они не имеют никакого отношения к бумажнику. Я соскальзываю с дивана и оказываюсь на коленях перед низким столиком. Он опускается на пол рядом со мной, разминая мне шею и плечи. Я достаю, одну за другой: маленькую записную книжку, чековую книжку, карту «Американ Экспресс», карту «Дайнерс Клаб», карту «Мастер Чардж»; водительские права, тонкий черный многоразовый карандаш, мятую бумажку с двумя нацарапанными ручкой номерами телефонов; визитку флориста, визитку похоронного агента, вырванное из журнала «Вилладж Войс» объявление о скидках на столярные работы, розовый чек из химчистки на Третьей авеню, 321 доллар.
«Хм», – произносит он. Его подбородок лежит у меня на правом плече, левая рука обвивает меня, ладонь ласкает мне грудь. Правой рукой – он просунул ее под моим правым локтем – он аккуратно раскладывает на столе содержимое бумажника.