Анна-Мария Зелинко - Дезире

— Мы прибыли, Ваше величество, — доложил Левенгельм.

Я повернулась.

— Мари, скажи Пьеру, что пора прицепить ногу. — Мои ладони были совсем мокры от волнения.

— Тетя, посмотри, сделана триумфальная арка из березовых веток! — закричала Марселина.

Иветт подошла с зеркалом. Немного пудры, помады на губы, румян и чуть-чуть золота на веки. Мари накинула мне на плечи тяжелую накидку из норкового меха. Я подумала, что серебристо-серый бархат и накидка из норки как нельзя более подходят для свекрови…

Жесткая рука Мари сжала мою руку. Ее постаревшее лицо прорезали глубокие морщины.

— Ну вот, и конец путешествию, Эжени…

— Нет, Мари. Это только начало.

Пушки замолкли, и раздались звуки оркестра. Марш. Звучат фанфары.

— Это я сочинил для тебя, — говорит Оскар. Он говорит это «Сверкающей звезде».

Левенгельм вновь подает мне бинокль. Я вижу пальто из темно-лилового бархата и белые перья на шляпе. Все отходят, и я остаюсь одна у борта. Звучит шведский гимн. Огромная толпа на пристани застывает в неподвижности, только трепещут мелкие зеленые листики берез на триумфальной арке.

Потом двое мужчин подходят ко мне, чтобы помочь мне спуститься на берег. Улыбающийся граф Браге и бледный от волнения Розен.

Но рука в белой перчатке отстраняет их, лиловое пальто появляется рядом со мной, и я чувствую свою руку в знакомой, родной, крепкой и сильной руке.

Толпа кричит, пушки стреляют, оркестр играет.

Оскар помогает сойти на берег наследной принцессе. Под триумфальной аркой навстречу мне выталкивают маленькую девочку в белом платье. Ребенка не видно за огромным букетом белых лилий и желтых тюльпанов. Она тихонько, запинаясь, говорит приветственный стишок. Потом она вкладывает мне в руки букет. Она не ожидает моего ответа, но когда я открываю рот, вдруг наступает мертвая тишина.

Я умирала от волнения, но мой голос звонок и спокоен. Я начала словами: «Яг хар йарит ленге борте»…

Я почувствовала, что все затаили дыхание. Я говорила по-шведски. Королева говорит по-шведски!..

Я сама составила эту маленькую речь и заставила Левенгельма перевести ее на шведский язык, а потом учила ее наизусть. Слово за словом… Как это было трудно! Но мои глаза наполнились слезами, когда я произнесла: «Ленге леве Суериге!»

Мы проезжали по улицам в открытой коляске. «Сверкающая звезда», рядом со мной, приветственно кивала головой направо и налево. Жан-Батист и Оскар сидели напротив нас.

Я держалась прямо и улыбалась толпе. Улыбалась, улыбалась так, что, наконец, у меня заболели губы.

— Я поражен тем, что ты обратилась с речью по-шведски, мамочка, — сказал мне Оскар. — Ты просто не представляешь, как я горжусь тобой!

Я почувствовала взгляд Жана-Батиста. Но не могла ответить ему взглядом. Потому, что мы находились в открытой коляске среди огромных толп народа.

Я вдруг сделала открытие, что влюблена в него как прежде. А может быть еще больше, чем прежде, еще сильнее… Я была просто не в силах разобраться в себе, так захлестнуло меня мое чувство.

Потом я вспомнила: ведь он уже дедушка, но даже не подозревает об этом!..

Сегодня ночью я в первый раз была призраком. В светлом пеньюаре я изображала из себя «даму в белом» и, как привидение, скользила по покоям дворца.

Беда в том, что ночи совершенно светлые, и всю ночь можно ходить по комнатам, залам и коридорам, не зажигая свечи. В мой первый приезд я так ходила по дворцу вся в слезах. Сейчас, через двенадцать лет, я шла легким, танцующим шагом.

Оскар и «Сверкающая звезда» закружились в вихре балов и приемов, а Жан-Батист как всегда погружен в работу. Он пытался даже уверить меня, что так устает от работы, потому что стар. Ему шестьдесят лет… Но я подняла его на смех. Его и его положение старого холостяка в этом громадном королевском замке — летней резиденции.

Сейчас мы здесь, в Дротнингхолме, и отдыхаем от многочисленных приемов и балов, данных в нашу честь.

Вчера я легла довольно рано, но не смогла заснуть. Часы пробили полночь. Сегодня 16 августа… «16 августа началось», — подумала я. Я надела светлый пеньюар и стала бродить по комнатам дворца. Везде царила тишина, скрипел паркет под моими ногами. Как я ненавижу дворцы!

В кабинете Жана-Батиста я увидела белый мраморный бюст Моро, который Жан-Батист увез с собой из Парижа. Я на цыпочках подошла к туалетной комнате Жана-Батиста. Вошла… и в ужасе отшатнулась. На меня было направлено дуло пистолета. Кто-то крикнул по-французски:

— Кто идет?

Я сразу успокоилась.

— Призрак, Фернан, — сказала я смеясь. — Только призрак!

— Ваше величество меня испугали, — смущенно сказал Фернан.

Потом он вскочил с походной кровати и поклонился мне. На нем была длинная ночная рубашка, а в руке пистолет. Кровать стояла поперек двери, ведущей в спальню Жана-Батиста.

— Вы всегда спите под дверью Его величества, Фернан? — спросила я.

— Всегда, — заверил Фернан. — Потому что маршал опасается…

Дверь широко распахнулась. Жан-Батист был еще одет.

— Что здесь происходит? — он рассерженно. Я сделала придворный реверанс.

— Ваше величество, призрак просит аудиенции…

— Уберите кровать, чтобы Ее величество могла пройти, — приказал Жан-Батист.

Фернан, придерживая рубашку на груди, поспешно отодвинул кровать. Я впервые после приезда в Дротнингхолм, оказалась в спальне Жана-Батиста. На бюро и возле него на полу были разбросаны бумаги и фолианты. Он, как всегда, учился. Как в Ганновере, как в Мариенбурге.

Жан-Батист устало потянулся и ласково спросил:

— Что понадобилось призраку?

— Призрак только решил представиться, — сказала я, вытягиваясь в большом кресле. — Это призрак молодой девушки, которая когда-то вышла замуж за молодого генерала и легла с ним в постель, где под одеялом лежал букет роз с шипами…

Жан-Батист сел на ручку моего кресла и обнял меня.

— А почему призрак появился именно этой ночью? — Потому, что сегодня как раз двадцать пять лет с той ночи, — сказала я тихонько.

— Боже мой, сегодня ночь нашей серебряной свадьбы! — сказал он. Я прижалась к нему.

— Да. И во всем шведском государстве никто этого не знает, за исключением нас двоих. Не будет ни салюта, ни детей, которые будут произносить стихи, ни военных оркестров, которые исполняют марши, написанные Оскаром по поводу этого юбилея… Как это прекрасно, Жан-Батист!

— Мы прошли долгий путь, — прошептал он, устало опуская голову мне на плечо. — И, наконец, ты все-таки приехала ко мне. — Он закрыл глаза.

— Ты прав, Жан-Батист, — сказала я. — Мы прошли долгий путь, и все-таки ты боишься призраков.

Он не ответил. Его голова лежала на моем плече, он казался таким усталым!

— Ты заставляешь Фернана спать возле твоих дверей, да еще вооруженного пистолетом. Как называют тех призраков, которых ты боишься, Жан-Батист?

— Ваза, — сказал он. — На последнем конгрессе в Вене последний король Ваза, тот, что находится в изгнании, ты помнишь, предъявил свои права на корону. Он требовал восстановления своих прав и прав своего сына.

— Но ведь это было восемь лет тому назад! Кроме того, шведы даже не стали его слушать, так как он придурковат. Он и правда сумасшедший?

— Я не знаю. Он довел Швецию до полного развала. Союзники, конечно, отвергли его предложения, тем более что они многим обязаны мне, ведь я им помог в этой ужасной войне.

— Оставь это, Жан-Батист! Не мучай себя воспоминаниями! — быстро сказала я.

Он вздрогнул. Я почувствовала, как он вздрогнул.

— Жан-Батист, шведы прекрасно понимают, что ты для них сделал. Ведь весь мир знает, что благодаря тебе Швеция стала богатой и процветающей страной.

— Да, да, это они знают, но в Сенате есть оппозиция…

— Разве они говорят о Ваза?

— Нет. Никогда. Но есть группа оппозиции, которая называется либеральной, они стараются через газеты подчеркнуть, что я родился не в этой стране.

Я выпрямилась.

— Жан-Батист, если кто-нибудь тебе напоминает, что ты родился не в этой стране и не понимаешь шведского языка, это вовсе не означает, что речь идет о свержении тебя с трона. Это просто означает, что люди говорят правду.

— От оппозиции к революции… всего один шаг, — вдруг заявил он.