Она стояла на веранде и оглядывалась по сторонам. На веранде умещалось не меньше пятидесяти предметов мебели: потертые плетеные кресла с грязными, выгоревшими подушками, полдюжины миниатюрных сетчатых столиков, на которые можно было поставить разве что чашку с чаем — или стакан шипучки с сарсапарелью.
Джеки, кажется, также потеряла дар речи, как и я. Она положила ладонь на крышку старого дубового шкафчика.
— Это ледник, — проговорила она странным тоном, который заставил меня присмотреться к ней повнимательнее.
— Как тебе местечко? — осведомился я.
— Это самый красивый дом, какой я когда-либо видела, — тихо ответила она, и от неподдельного восхищения в ее голосе я застонал.
Мне приходилось иметь дело с женщинами и домами, и я знаю по опыту, что женщина может влюбиться в дом так же, как мужчина в машину. Лично мне это непонятно. Дом требует слишком много труда.
Я последовал за Джеки внутрь. Я спрашивал у риелтора, как мне получить ключи от «нового» дома, и только рассмешил ее этим вопросом. Теперь я понял, почему она смеялась. Ни один уважающий себя грабитель не покусится на эту развалюху.
Джеки распахнула незапертую парадную дверь, и я увидел, что внутри дела обстоят еще хуже, чем снаружи. Дверь вела в огромный коридор, прямо перед нами уходила вверх винтовая лестница. Она производила бы впечатление, если бы на каждой ступеньке не громоздились старые журналы. Между ними змеилась «тропа» шириной в полметра, не более.
В холле стояла дубовая вешалка, огромная, уродливая.
С крючков свисало штук шесть побитых молью шляп. Вдоль стен высились метровые связки пожелтевших, ломких от времени газет. На полу лежал ковер, такой вытертый, что ворса почти не осталось.
— Под ним мозаичный восточный ковер, — бросила Джеки и исчезла за двустворчатыми дверьми комнаты слева.
Я опустился на колени и поднял уголок пыльного ковра — там и правда оказался мозаичный ковер. Искусная работа. Не будь он таким грязным, я бы назвал его красивым.
Я прошел в комнату следом за Джеки.
— А откуда ты узнала про... — начал я, но окончить фразу не смог.
Она стояла посреди гостиной. Мне говорили, что в доме уже больше ста лет непрестанно кто-то жил, и, оглядевшись, я готов был биться об заклад, что каждый жилец приобрел по меньшей мере шесть предметов мебели — и все они остались в этой комнате. Даже тощей Джеки приходилось разворачиваться боком, чтобы протиснуться между мебелью. В дальнем углу стояли три пугающе уродливых викторианских стула орехового дерева, обитые вытертым красным бархатом. Рядом с ними примостился флуоресцентный зеленый диван шестидесятых годов. На подушках были оттиски гигантских губ. В противоположном углу я увидел квадратную тахту в стиле ар-деко. Вдоль стен высились старые дубовые книжные шкафы, новые белые книжные шкафы и дешевая сосновая горка с дверцами, болтающимися на последних петлях. В этой комнате нашел пристанище каждый сувенир, купленный жильцами этого дома за сто лет. Над шкафами висели репродукции, грязные живописные полотна и больше сотни старых фотографий в рамках разной степени ветхости.
— Сюда перенесли всю мебель, — заметила Джеки. — Интересно — зачем?
Она вышла из гостиной и направилась в комнату напротив.
Я пошел следом, но споткнулся об утку. Не мягкую детскую игрушку — чучело настоящей птицы, которая некогда летала в небе, а теперь сидела на полу моей гостиной, — кожа, перья, да и только. Не успел я освободиться от одной, как на меня со шкафа свалились еще три — мама-утка и три ее утенка, навеки застывшие в безжизненности. Я подавил вопль, рвущийся из груди, и выскочил в коридор.
Джеки стояла в комнате, в которой я узнал библиотеку. Вдоль трех стен возвышались огромные книжные шкафы, величественные кессоны украшали потолок. На полках теснились старые тома в кожаных переплетах, и у меня внутри все заныло от желания взглянуть на них. Но чтобы добраться до них, не обойтись без вильчатого погрузчика: проход к ним закрывали стеллажи из прессованного картона, обклеенные бумагой поддерево — как будто это могло ввести кого-то в заблуждение, — загруженные бестселлерами, изданными за последние тридцать лет. Все, что написали Гарольд Роббинс и Луис Ламур, нашло пристанище на этих полках.
— Здесь все по-прежнему, — сказала Джеки. Глаза ее туманились дымкой, как будто она пребывала в трансе.
Она повернулась к выходу, я рванулся, чтобы схватить ее за руку, но зацепился ногой о старую угольную корзину, набитую книгами в мягкой обложке. Мне на ногу упали четыре экземпляра Фрэнка Йерби. Я вытащил ногу и тут заметил «Фани Хилл», поднял се, сунул в задний карман и пошел за Джеки.
Я нашел ее за библиотекой — в столовой. Высокие окна занимали всю стену и заливали бы комнату светом, если бы их не закрывали тяжелые пурпурные драпировки. Я открыл было рот, чтобы заговорить, но меня отвлекло птичье гнездо на карнизе.
— Оно ненастояшее, — сказала Джеки, проследив за направлением моего взгляда. — Там внутри маленькие фарфоровые яички.
С этими словами она вышла из комнаты.
Я помчался за ней, но три из примерно восемнадцати стульев из разных гарнитуров попытались поймать меня в ловушку.
Ну, это уже чересчур! Я перевернул их — в конце концов, теперь это мои стулья — и помчался в
холл. Джеки уже и след простыл. Я постоял-постоял, а потом издал такой рев, который вполне мог бы исходить из головы лося, которую я тоже где-то тут поблизости видел. Джеки появилась в мгновение ока.
— Да что с вами такое?
С чего бы начать? Мне, правда, быстро удалось вернуть самообладание.
— Откуда тебе столько всего известно про этот дом?
— Понятия не имею. Папа говорил, мы жили в Коул-Крик несколько месяцев, когда я была совсем крохой, но я уверена, что жили мы в этом самом доме. Наверное, папа с мамой тут работали: мастеровой и экономка, что-нибудь в этом роде.
— Раз ты столько помнишь, то уж наверняка была постарше, чем «совсем кроха».
— Может, и так.
Она скрылась в большой комнате напротив столовой. Я пошел за ней и замер на полушаге: передо мной открылась комнатка поменьше прочих, опрятная и чистая. Даже окна вымыты! По потолку змеилась прихотливая роспись: лозы и цветы — а на полу лежал мозаичный паркет светлого дуба с ореховым бордюром. Что мне понравилось больше всего, так это то, что мебели в комнате не было никакой.
Джеки стояла на пороге и осматривалась. Я обошел ее и уселся на скамью под окном.
— Думаю, мистер Белчер перенес все отсюда в другие комнаты, — сказала она, пересекла комнату и подняла с пола в углу коричневый пузырек из-под лекарств. — Наверное, он тут жил, когда заболел.
— Ого! Неужто это шнур кабельного телевидения?!
Джеки взглянула на меня и с отвращением покачала головой.
— Сдается мне, не такой уж вы и интеллектуал, — бросила она через плечо и вышла из комнаты.
Что мне больше всего нравится в Джеки Максвелл, так это то, что она обращается со мной как с человеком, tне раскрученным писателем, а просто человеком. Что мне в Джеки Максвелл нравится меньше всего, так это то, что она ведет себя со мной так, будто я простой смертный, без всякого почтения к моему успеху.
Я нашел ее на кухне — в огромной комнате со шкафчиками белого металла над видавшими виды, во вмятинах, столешницами из нержавеющей стали. Вершина элегантности тридцатых. По правде говоря, я удивился, что с домом что-то делали с момента постройки. Посреди кухни стоял дубовый стол, изрезанный сотнями ножей.
Джеки принялась обследовать шкафчики и полки, а я открыл дверь слева и обнаружил там большую кладовую. Полки были до отказа забиты коробками и банками с едой. Я наугад достал с верхней полки пачку крупы, на которой красовалась фотография парня, одетого в футбольную форму образца примерно 1915 года. Меня подмывало заглянуть внутрь, но я пораскинул мозгами и поставил ее обратно.
За двумя другими дверьми я обнаружил туалет с унитазом, где для слива воды надо было потянуть за цепочку, и комнату горничной с узкой, даже на вид жесткой латунной кроватью.
Я вернулся в кухню — и меня едва не сбила с ног такая ужасная вонь, что пришлось зажимать нос. Это Джеки открыла холодильник со скругленными углами.
Она пару раз чихнула, я закашлялся.
— Мне что, достался дом с содержимым холодильника? — изумился я.