— Похоже на то. Вы готовы осмотреть верхние этажи?
— Ну, если это моя обязанность... — пробормотал я, следуя за ней к главной лестнице. Я загляделся на длинную спираль старых журналов и не заметил маленького медного дракончика на стойке перил.
— Интересно, а он еще работает? — прошептала Джеки и со щелчком повернула заостренный кончик драконьего хвоста.
Я отскочил, когда изо рта дракончика ударила десятисантиметровая струя пламени. Она повернула кончик хвоста обратно, и пламя иссякло.
— Клево! —з аметил я. Первая вещь в этом доме, которая мне действительно понравилась.
Джеки помчалась наверх, без труда перемахивая через стопки журналов, а я задержался внизу, чтобы обследовать дракончика. Удивительно, что спустя столько лет он все еще подключен к газопроводу, и еще более удивительно, что он до сих пор работает. Я снова повернул кончик хвоста. Кажется, тут не помешает капелька масла.
— Можно мне занять спальню хозяйки? — донесся голос Джеки откуда-то сверху.
Я заглянул в пасть дракончику в попытке рассмотреть газовую трубку и рассеянно ответил:
- Угу.
— Слушайте, может, вы перестанете играться с этой штуковиной и посмотрите, где я стою?
Стояла она на верхней площадке винтовой лестницы, на третьем этаже. Над ее головой в потолке зияло огромное круглое окно с витражом.
— Такие лестницы выполняли роль кондиционера, — сказала она. — Горячий воздух поднимается вверх.
— Прямо в комнаты прислуги? — Я опустился на колени, чтобы посмотреть, где газовая трубка входит в стойку перил.
— Жара не давала им бездельничать — все были внизу, и все работали! — крикнула сверху Джеки, а потом понизила голос. — Боже милостивый, детскую переделали в кабинет. Готова поспорить, старую железную дорогу спрятали на чердаке.
Железную дорогу? Я оторвался от дракончика и решил поводить носом наверху.
Джеки встретила меня на площадке второго этажа, и я смиренно обошел с ней четыре спальни, три ванные (каждая — будто из фильма Би-би-си про Англию эпохи короля Эдуарда) и чулан, до такой степени забитый ящиками и коробками, что мы не смогли открыть дверь во всю ширину.
В передней части дома располагались спальни хозяев дома — просторные, с отдельными ванными и маленькой гостиной посередине, которая открывалась прямо на лестницу. Из спальни, которую Джеки хотела так сильно, что я почти слышал стук ее сердца, вела на круглый балкон французская дверь. На балконе стояла изящная мебель белого цвета. Мне не составило труда отдать ей эту комнату.
Как и первый, второй этаж был забит мебелью и полуантикварным мусором. Обои могли у кого угодно вызвать кошмары: цветы на них, казалось, с легкостью проглотили бы человека целиком. В спальне Джеки по стенам вились розы, подробно выписанные, с зазубренными листьями и шипами в полсантиметра длиной. Ужасающе.
Единственная комната, которая мне и в самом деле понравилась, — это моя ванная. На обоях темно-зеленые листья перемежались маленькими апельсинами («Уильям Моррис», — сказала Джеки). Комната была снабжена всей необходимой сантехникой в красно-коричневой гамме, и что удивительно — все работало. Душа не было, но зато ванна...
— В этой ванне уместился бы сам Уильям Тафт[6], — заметила Джеки.
— Ага. С первой леди. — Я посмотрел на Джеки. Станет ли она на этот раз обвинять меня в том, что я шучу на сексуальную тему? Она рассмеялась, и я обрадовался. Ни одна из моих предыдущих ассистенток не смеялась над моими шутками.
Я уже порядком проголодался и предложил поискать магазин, пока еще не слишком поздно. Джеки бросила исполненный тоски взгляд наверх: ей хотелось обшарить комнаты на верхнем этаже. Какая-то часть меня сказала, что надо велеть ей остаться дома и поехать в магазин одному, но мне не хотелось этого делать.
По правде говоря, я получил удовольствие от долгой совместной поездки. Я порадовался тому, что она не из тех женщин, которые трещат без умолку. И она, кажется, уже что-то знает обо мне: на заправке она инстинктивно купила мои любимые снеки.
Выбравшись из дома на улицу, я испытал только облегчение. Через час-другой совсем стемнеет, надо поторапливаться, подумал я. Но Джеки, не дойдя до машины трех футов, вдруг поплыла в другую сторону — к разбитой купальне для птиц. Я догнал ее, взял ее под оба локтя, сопроводил в машину и задом выехал с подъездной дорожки. Мы въехали в город с востока, так что я направился на запад, придерживаясь пронумерованной автострады.
Как только мы выехали за город, Джеки вроде бы пришла в себя.
— Я знаю, что вы купили меблированный дом, но...
— Что такое?
— По правде говоря, там кое-чего не хватает.
— Помимо частей крыши, перил и окон?
Джеки отмахнулась от моего саркастичного замечания:
— А вам встречались на кухне кастрюли и сковородки? Может, вам приходилось поднимать покрывала на кроватях? Или пробовать на мягкость подушки?
Ответ на все вопросы был один — нет, так что она доложила обстановку. В плане пригодности для жизни дом вполне можно было считать пустым. В гостиной стояли, может, шестьдесят с лишним сувенирных статуй Свободы, но во всем доме не нашлось постельного белья, а подушки я без труда мог вообразить: жесткие, сырые, все в плесени.
Примерно в двадцати милях за городом, на пересечении извилистых горных дорог, стоял торговый центр «Уол-март». Не сказав Джеки ни слова, я свернул на парковку. Должен сказать, эта штучка свое дело знает. Она тут же завладела тележкой, я — другой, и уже через полчаса мы загрузились так, что ее не было видно из-за пакетов и свертков. Мне пришлось взять тележку спереди и подкатить ее к кассе.
— Здорово, что вы богатый, — заявила Джеки, оглядывая гору кухонных принадлежностей (посуда сверкала чистотой), простыней и полотенец.
Поначалу, когда она делала такие замечания, мне хотелось послать ее к черту, но теперь я стал понемногу к ним привыкать. На этот раз я даже улыбнулся:
— Да, это действительно здорово, что я богат. С таким домом... Придется обклеить стены двадцатидолларовыми купюрами, чтобы его продать.
— Продать? — У Джеки сделалось лицо, как у ребенка, которому только что сказали, что его любимого кролика подадут на ужин. — Разве можно продать такой дом?
— Сомневаюсь, что это мне удастся. Возможно, я до самой смерти останусь его собственником.
Она хотела что-то сказать, но подошла наша очередь на кассе, и Джеки принялась разгружать тележку.
После «Уол-марта» мы поехали в продовольственный магазин и там тоже загрузили две тележки. Когда у кассы я набирал себе шоколадные батончики, она спросила:
— Вы планируете есть это до или после ужина?
И сказала это таким тоном, что я положил половину сладостей на место.
Когда мы вернулись домой, Джеки заявила, что приготовит ужин, «но только на этот раз» — и если я принесу продукты из машины. Я поспешно согласился. Кулинария не принадлежит к числу моих сильных сторон. К тому времени как я принес в дом и разобрал продукты (освободил полку в кладовой, загрузил, что нужно, в купленный кулер), она накрыла стол: свечи и тарелки, которые даже мой неопытный глаз определил как дорогущие.
Она заметила мой взгляд, брошенный на посуду.
— Лиможский фарфор, — пояснила она. — В серванте в столовой три сервиза на двенадцать персон.
— А почему же Белчер не забрал их с собой?
— И что бы он с ними делал? — Джеки помешивала что-то на старой газовой плите. На кухне, над рабочей поверхностью, горела одна-единственная лампочка, такая маломощная, что выхватывала из темноты только Джеки и поверхность плиты. — Как вы говорили, ему за девяносто, у него нет наследников и он инвалид. Наверняка ест из детской небьющейся посуды. А даже если бы он и продал сервизы, то что с того? Кому он оставит деньги? Хотя...
Я отправил в рот крекер, который она намазала плавленым сыром и украсила половинкой оливки.
— Серебро он все-таки забрал.
Мы дружно рассмеялись. Многовато будет для старика без наследников. Я съел еще один крекер.
— Создается впечатление, что ты лично с ним знакома.
— Так и есть. — Лопатка застыла в воздухе. — У меня такое чувство, будто я почти что знаю, как он выглядит. И о доме я многое помню. Подозреваю, отец пару раз солгал мне по мелочи. — Она сделала паузу. — И может, иногда по-крупному.