Вайолет Уинспир - Дикий мед

Домини взяла фото очаровательной брюнетки в необычном подвенечном платье и с замысловатой прической. Кара подошла сзади и заглянула через плечо.

— Это мать Поля, — сказала она. — Как ты думаешь, Поль похож на нее? А на этой групповой фотографии — наш отец. Бедный папа, он не был счастлив с моей мамой. Я плохо ее помню. Тетя Софула называет ее глупым капризом пожилого мужчины. — Кара наиграла какую-то мелодию на бузуке. — А я — странный результат их союза. — Она рассмеялась.

— Кто говорит, что ты странная? — Домини обиделась за девушку: была в ней какая-то изюминка, трогательная смесь детской шаловливости и невинности.

— А-а-а… Алексис. — Кара передернула плечами.

— Иногда тетя. Они меня не понимают и считают странным увлечение музыкой.

— Алексис была замужем за твоим младшим братом, да, Кара? — Уже по тому, что Домини знала из разговоров, ей начинала не нравиться невестка Поля.

— Да, женой Лукаса. — Лицо Кары затуманилось.

— Он погиб восемнадцать месяцев назад в море, как папа. Море жестоко к нашей семье, хотя мы стараемся ладить с ним.

— Очень сожалею по поводу гибели твоего брата, Кара, — с нежностью сказала Домини, заметив в глазах девочки слезы. И снова обратила внимание на фотографии, чтобы не смущать ее. С одной из фотографий на нее смотрело темное лицо — Поль в возрасте Кары с худеньким молодым лицом. Но этот Поль поразил ее, так как был в странной тунике из овчины и шерстяной шапочке, надетой залихватски набекрень.

— Полю исполнилось всего шестнадцать лет, когда он участвовал в восстании, — гордо сообщила Кара. — Он был andarte, партизан. Во время боя за Афины его тяжело ранило осколками разорвавшейся гранаты, и он… он чуть не умер. Вот откуда шрам. — Кара осторожно дотронулась пальцем до лица на фотографии, на котором не было шрама. — И все равно, Поль — самый красивый мужчина на острове, и у вас с ним будут такие очаровательные дети… Тут она замолкла, так как Домини торопливо поставила на секретер фотографию, но та упала, и ее пришлось поправлять.

— Ну, что ты, Кара, — Домини отрывисто и невесело засмеялась, — мы с твоим братом женаты всего несколько недель. Мы пока еще не думаем о детях.

— Но малыши такие чудесные, — тепло заметила Кара. — Дети — самое лучшее в замужестве… по крайней мере, мне так кажется.

— Я-я не хотела бы говорить об этом, если ты не возражаешь, Кара. — Чтобы скрыть предательскую дрожь, Домини сделала вид, что с интересом рассматривает страницы сборника морских песен, но Кара, удивленная, с детской настойчивостью не желала менять тему разговора.

— Ты не хочешь иметь ребенка от Поля? — спросила она. — Для всех гречанок дело чести родить сына от любимого. Неужели англичанки настолько отличаются от нас? Они холодные… холодные, как их красота?

— Мы… мы просто не привыкли обсуждать такие интимные дела, — ответила Домини тихим дрожащим голосом. Она далеко не безразлична к детям; они так милы и привязчивы и забавны, когда растут. Но ребенок должен родиться от любви, а Поль, обнимая Домини, чувствовал вовсе не любовь.

— Наверное, все мы здесь, на острове, кажемся тебе странными? — Кара подергала струну у мандолины, разглядывая в профиль лицо Домини, похожее на камею. Очень напряженное лицо Домини, делавшей вид, что она занята книгой, которую держала в руках.

— Анделос совершенно новый мир, — призналась она. — Меня привлекает его пронизанная легендами атмосфера, и в то же время ., я чувствую себя чужой.

— Ты вовсе не чужая, — запротестовала Кара. — Ты жена Поля, и это делает тебя одной из нас. Не сомневаюсь, сначала все кажется странным, но очень скоро ты будешь чувствовать и вести себя как жена грека… и тебе понравится это, — добавила Кара со смехом. — Поль очень властный, конечно, а ты истинная британка и вполне естественно, что сначала вы будете немного скандалить. Но как мы, греки, говорим, брак не может обходиться без пыла борьбы и сладости примирений.

— Значит, всем кажется, что мы ссоримся? — тихо спросила Домини.

— Я бы сказала, есть какой-то конфликт, — согласилась Кара. — Но начало брака — пора привыкания друг к другу, а счастье надо заслужить, оно не подается на блюдечке.

— Все греки такие философы? — с улыбкой поинтересовалась Домини.

— Конечно. — В яркой одежде для отдыха, держа в руках бузуку, украшенную яркими лентами, Кара казалась забавным гномиком, озорно поглядывавшим на Домини. — Греки были цивилизованным народом, когда вы все еще оставались варварами, ты ведь знаешь это.

Девочка склонила темноволосую голову над струнным инструментом, происшедшим от тех, на которых играли в ионических храмах много веков назад. Полилась непривычная для Домини греческая мелодия. Домини слушала и думала о Поле, — тигре, таившемся за располагающей внешностью.

Тигр, тигр, мурлыкающий в темноте, с дымчато-золотыми глазами, сонными от страсти, которую она в нем будила и которую ненавидела. Она стояла совершенно неподвижно, устремив взгляд на юношескую фотографию мужа.

— Ты хорошо играешь, Кара, — заметила она, когда музыка смолкла.

— На этом инструменте любая музыка хорошо звучит. — Кара ласково погладила мандолину. — Поль всегда дарит мне то, что я люблю. Однажды, вернувшись из поездки, он привез настоящий розовый куст с прикрепленными к веткам игрушечными поющими птичками. Но это было, когда я была моложе.

Домини улыбнулась, а когда вышла от Кары и отправилась в свою — и Поля — комнату, странная греческая музыка неслась ей вслед.

Она открыла двери в большую двойную спальню, вошла и замерла, заметив Поля, стоящего на балконе. Он обернулся, почувствовав ее приход, и быстро пошел навстречу, держа в длинных пальцах тонкую сигару.

— Тебе нравится старый дом над гаванью? — с улыбкой спросил он.

Домини прошла в центр комнаты, и он увидел, как сухо блестят ее глаза, будто наполненные замерзшими слезами.

— Что ты хочешь услышать в ответ, Поль? Что все здесь очаровательно и я в восторге? — Усталым, исполненным безнадежности жестом, она убрала с глаз выгоревшую прядь волос. — Дом очарователен, но полон твоих родственников, и они обязательно догадаются, как обстоят дела между нами. Знаешь, о чем только что говорила Кара?

— Не буду даже пытаться угадывать, — протянул он, поднимая сигару ко рту и делая затяжку; голубой дым спрятал выражение дымчато-золотых глаз.

— Она говорила о детях, — бросила ему в лицо Домини, — наших детях.

— Сожалею, если Кара расстроила тебя. — Взгляд его стал жестким, он увидел презрение на лице жены. — Но она еще почти ребенок, и потому говорит все, что приходит на ум. Ты не должна воспринимать ее детскую болтовню серьезно.

— Уж не предлагаешь ли ты, чтобы я воспользовалась твоим советом в отношении всех остальных? — потребовала ответа Домини. — Мы станем разыгрывать представление счастливой пары молодоженов, у которой ни единого облачка на горизонте?

— Греки не демонстративны на публике, и мои родственники скорее оскорбились бы, чем обрадовались, если бы ты вешалась мне на шею, — он насмешливо улыбнулся, — выказывая свои восторженные чувства — то есть, если бы имела их, — открыто.

— Меня утешает уже то, что я не должна изображать невесту с сияющими от счастья глазами. — Домини резко рассмеялась. — Я всегда была лишена способностей притворяться, даже ребенком. Если говорили, что в лесу живут эльфы, я просто верила.

— А как насчет единорогов, Домини? — он поднял сигару и улыбнулся сквозь облако дыма. — Помнишь, ты купила его на все имеющиеся деньги и сжимала в руках, как дитя, когда бежала подарить мне?

— О, именно ребенком я и была тогда, — холодно заметила Домини. — Дурочкой, несколько часов распевавшей, как… как ослепленная птица.

— О, — улыбка сошла с его лица, будто вытравленная кислотой, — ты учишься быть жестокой, Домини.

— У меня великолепный учитель, — бросила она через плечо, вынимая из комода белье, а из гардероба длинное платье. — Ты мой учитель, Поль.

Она вышла в маленькую смежную ванную комнату и закрыла за собой дверь в восторге оттого, что причинила ему боль. Тот единорог! Он стоял на письменном столе в его мрачноватом кабинете, в доме на Орлином утесе, такой неуместный со своим маленьким изогнутым рогом рядом с большим эбонитовым письменным прибором. Поль, казалось, получал жестокое удовольствие от этого символа ее слабости, — полной сдачи на его волю, но больше это не повторится. Тогда, на вилле, каждое сказанное ею слово было совершенно серьезным. Он мог пользоваться купленным, но ее сердце останется свободным.