Мужчина пересекал широкие плодоносные земли. Одетый с изяществом кабальеро, он сидел на статном арабском скакуне, который когда-то ступал по американской земле. Гордо и уверенно, красивой рукой он держал поводья, вонзаясь серебряной шпорой в бока животного. Его волосы были светлыми и прямыми, большие ясные глаза осматривали властным взглядом землю, где он был хозяином и повелителем. Когда он проходил, в поклоне склонялись чужие спины, обнажались смиренные головы работников, как будто сбрасывали лепестки креольские цитроны и белые цветки кофейных плантаций. Но он не улыбался, взгляд его был неспокоен, складки губ судорожно сжимались. Этот человек искал кого-то, но так и не встретил.
– Баутиста! Баутиста!
– Я здесь, ниньо Ренато. Что случилось?
– Я еду с кофейных плантаций, и уже говорил тебе, когда приехал, – упрекнул недовольный Ренато Д`Отремон, еле сдерживая одолевавшую его злость. – Нельзя людям так работать. Это нелепо, бесчеловечно. Четырнадцатичасовой рабочий день – не для людей, не для человеческих созданий, а там у тебя женщины и дети. Почему?
– Так выходит дешевле. К тому же, это продолжается пятнадцать лет и ничего не случилось.
– А кроме того, заключенные из тюрьмы Сен-Пьер работают в цепях. Как такое возможно?
– Ай, ай, ниньо Ренато! Вы привезли эти мысли из Европы. Но не знаете, как дела обстоят здесь. При жизни вашего отца…
– Мой отец был суровым, но не бесчеловечным, – прервал его Ренато, уже по-настоящему раздраженный.
– Имение принесло двойной доход с тех пор, как я управляю им, – подчеркнул Баутиста – в его тоне была дерзость.
– Меня не интересует накопительство! Я хочу, чтобы ты относился к работникам справедливо и с добротой.
– Сеньора согласна с тем, что я делаю.
– Именно это я и собираюсь прояснить. Согласна моя мать, или нет, но я не согласен и должен это исправить, – проворчал Ренато, удаляясь.
С ближнего ручья доносилось журчанье воды. Под зноем тропического полудня женщина покачивалась в гамаке и улыбалась. Аромат зрелого и сладкого фрукта, а не цветка, источала она. Казалось, она отдыхала, но нет, она трепетала, горела, чувствуя, как в груди, словно в огромном вулкане, волновались страсти. Как пантера в засаде, эта женщина надеялась и ждала, словно медленно растущая лава, готовая перелиться через край.
– Айме! Что это такое? Оставь это фортепиано! Хватит! Как ты осмелилась? – упрекнула Каталина Мольнар свою дочь.
– Играть канкан? Видела бы ты, как я его танцую. Это последняя мода Парижа. Посмотри этот журнал.
– Убери подальше эту бумажку! Если бы приехал твой жених. Если бы Ренато увидел, что ты читаешь подобное…
– Пожалуйста, мама, – язвительно возразила Айме. – С Ренато или без него, я буду делать то, что хочу.
– Это плохой путь для будущей жены, тем более, для невесты. Если бы Ренато узнал…
– Хватит, мама! – грубо прервала Айме. – Он ничего не узнает, если ты не расскажешь, я надеюсь, что не расскажешь. Ренато очень далеко. Слава Богу, достаточно далеко, чтобы оставить меня в покое, мы пока еще не женаты.
– Санта Барбара! Поворачивайте на правый борт! Опускайте кливер! Три человека на левый борт вычерпывать воду! Право руля, право руля! Отойди, болван, дай мне руль! Не видишь, что идешь на скалы? Быстро! Вон отсюда!
Прыгая через рифы, бросая вызов взбешенной стихии, морская шхуна проходила у Мыса Дьявола, с потрясающей быстротой кружась меж отточенных скал и песчаных отмелей, и устремилась к узкому проливу, который вел к небольшому безопасному рейду. Почернело небо, омрачилась земля, но мужчину, который управлял штурвалом, не страшила ярость неба и моря. Вот уже преодолено последнее препятствие, и поворачиваясь кругом, он чудом достиг высокого утеса, а затем с гордым видом передал штурвал в руки помощника и спрыгнул на мокрую палубу.
– Бросайте якорь и спускайте шлюпку, чтобы пристать к берегу!
Он спрыгнул на песчаный берег и опустился в воду по пояс, чтобы вытащить маленькую лодку, бросая вызов стихии. С кошачьей гибкостью он сделал несколько шагов, а затем повернулся и вызывающе посмотрел на море и мрачное небо. Вспышка молнии осветила крепкую фигуру этого капитана. Он был сильный и ловкий; босые ноги, казалось, вгрызались в землю, как кроты; кожа обветрена непогодой, сильная шея, широкая грудь, мозолистые ладони, а в гордом лице был дьявольский блеск победителя. Словно сын бури, изгой, восставший против мира, чувствуя в себе силы бороться с ним. Ему было двадцать шесть, и это был самый бесстрашный мореплаватель Карибского моря. Люди звали его Хуан Дьявол.
10.
Старый дом семьи Мольнар одиноко возвышался в конце широкой улицы у берега моря, как все окраины Сен-Пьера. За крепкими стенами, покрытыми известью, располагались просторные, прохладные и проветренные комнаты, обставленные с несколько старомодной роскошью. Это был один из тех домов, в котором усиленно поддерживалась внешняя видимость, где чинят портьеры и моют старые полы до блеска. В нем было много свободных комнат, его окружал неухоженный и дикий сад, в глубине заросший густой рощей. Дальше были крутые берега и море, величественное и безжалостное к ним, терзаемым ветрами и ураганами, всегда разгромленным и обновленным живительной силой суровой земли.
Айме де Мольнар вошла в комнату без мебели, открыла выходящее в глубину сада окно, и осталась ждать, напряженная, страстная, равнодушная к порывам ветра, к каплям дождя, время от времени падавшими на темные волосы, открытый лоб, смуглые щеки, побледневшие от желания, на губы, алчущие и чувственные, судорожно сжатые в нетерпеливом выражении, когда появился шум уверенных шагов. Кто-то подходил к окну, шлепая танго по лужам, безразличный к ярости урагана. Как и она, напряженный и алчущий. Кто-то пришел сжать ее в грубом объятии, поцеловать в губы, дрожа и задыхаясь.
– Наконец-то! Я ждала тебя со вчерашнего дня, Хуан. Что ты делал? Где был? – спросила Айме.
– В море. Я приехал вопреки всем ветрам. Сотни раз я был на грани того, чтобы разбить корабль этой ночью. И ты еще будешь жаловаться?
– Дело в том, что я не могу жить без тебя! Не понимаешь? Когда ты не сдерживаешь своего слова, я начинаю думать, что ты с другой, и начинаю сходить с ума. Хочу тогда уничтожить, убить тебя! А ты?
– Хищница! – упрекнул удовлетворенный и улыбающийся Хуан. – Иногда мне тоже хотелось бы убить тебя! Выходи, пойдем со мной.
– Ты с ума сошел? В такую ночь?
– Тем лучше, так нас не выследят. Выходи или я уйду…
– Нет, не уходи… Я выйду, тиран… Хуан Дьявол.
Довольный Хуан еще раз поцеловал Айме, схватил ее, обнимая через железные прутья, врезавшиеся в широкую и сильную грудь. Потом оттолкнул ее, с жгучим взглядом страсти и власти:
– Приходи поскорей. Жду тебя возле деревьев. Если слишком задержишься, то не найдешь меня.
Час любви прошел, прошла и буря. Ветер разогнал тучи, разорвал их на части, и в темных клочках, словно лоскутках небесного бархата бриллиантами мерцали звезды.
На узкий песчаный берег выходил широкий глубокий грот с острыми краями. На покрывавшем пещеру белом песке сидела Айме, прислонившись к мужчине, и трепетала от сладости прошедшего мгновения. Распущенные черные волосы падали ей на плечи, пылал чувственный и влажный рот. В сумраке ее глаза были как две блестевшие звезды. Аромат ее молодого тела был подобен бушующему и зовущему морю, каймой пены простирающемуся до самого пляжа.
– Ты с ума меня сводишь, Айме. Знаешь, ты как эта земля? Ее всегда нужно завоевывать в битве, но нет земли более красивой, более пахнущей цветами, которая бы давала плоды слаще твоих губ, – он снова начал ее целовать. Затем резко отодвинул, пристально и сурово посмотрел на нее. – Почему ты заставила меня столько ждать?
– Мой Хуан, мой Хуан! – шептала Айме, дрожа от страсти. – Сказать тебе правду? Я хотела посмотреть, уйдешь ли ты, если я задержусь.
– Ах, да? Ты и вправду задержалась, чтобы вывести меня?
– Ай, дикарь! Не сжимай так, ты делаешь мне больно. Какой ты глупый! – засмеялась она довольно. – Я задержалась, потому что говорила с мамой.
– Если ты захочешь, то сумеешь прервать разговор.
– Конечно. Но я не хотела, она говорила о моей сестре.
– О монахине?
– У меня нет другой сестры. Но она еще не монахиня. Всего лишь послушница. Мама не хочет, чтобы она принимала постриг.