– Да, мама, я рада снова быть с тобой. – Моника Мольнар только что приехала из монастыря, одетая в накрахмаленный головной убор и белую власяницу послушниц Воплощенного Слова. Отшлифованное, блестящее, серебряное сердечко, приколотое к груди, дополняло убранство, которое чудесно подчеркивало ее величественную осанку.
– Было так грустно возвращаться в этот дом без тебя, – всхлипывая, запричитала Каталина Мольнар. – Я так по тебе скучала!
– Ты скоро привыкнешь, мама.
– Никогда, дочка, никогда. Если бы ты только изменила свое решение, моя Моника. Везде можно служить Богу.
– Я знаю, мама, еще знаю, что скоро едва ли буду тебе нужна; Айме будет достаточно, чтобы заполнить этот дом. Кроме того, она скоро выйдет замуж, и тогда ты будешь жить вместе с ней, как и полагается. Я же последую своим путем. А где Айме?
– Ранним утром она уехала с подругами. Мы не подозревали, что меня вызовут, чтобы сообщить о разрешении тебе покинуть монастырь. Увидишь, как она будет рада, когда вернется и встретит тебя здесь. Твоя сестра безрассудная, но хорошая. И тоже любит тебя, дочка, поверь мне.
– Мне тоже хочется верить в это, мама.
Неуверенными шагами Моника пересекала большие комнаты старинного дома с массивными выбеленными стенами, старой и хорошо ухоженной мебелью, с широкими окнами, выходящими в дикий сад – единственное наследство, которое оставил им покойный сеньор Мольнар.
– Полагаю, ты можешь снять облачение, так?
– Конечно, хотя предпочла бы не снимать.
– Хорошо, – подчиняясь, согласилась Каталина. – Не буду тебе мешать. Это твоя старая комната. Хочешь снова ее занять? Думаю, она лучшая, здесь больше света и воздуха. Подожди меня немного, пока я отдам распоряжения, чтобы все привели в порядок. Я позову служанку.
Моника де Мольнар осталась одна, но не задержалась в комнате с широкими окнами. Она чувствовала глухую тоску, а также волнение, которое не давало ей покоя. Она зашагала безо всякого направления, продолжая идти через ряд длинных широких комнат. Машинально двигалась, подталкиваемая какой-то посторонней силой, сердце билось с волнением в старом отчем доме. Наконец, дошла до последней комнаты без мебели, где за большими ставнями окна шевельнулась тень. Затем дерзкая рука толкнула и распахнула их настежь, и мужской голос воскликнул:
– Айме, наконец!
Потрясенная Моника отступила назад, за решетками окна показалось мужское лицо. На мгновение, как два клинка, столкнулись в воздухе их взгляды. Глаза Моники расширились и сделались жесткими, неподвижными, высокомерными. Впервые в жизни Моника Мольнар видела Хуана Дьявола.
Хуан не отступал и не пытался скрыть удивления. На нем были неопрятные брюки, закатанные до колен, и полосатая грубая матроска. Он выглядел как последний моряк на каботажном судне; но выражение лица было слишком гордым, осанка слишком надменна, его широкие босые ступни твердо шагали по земле, он был уверен в себе и улыбался легкой, хитрой и насмешливой улыбкой, спокойно изучая прекрасное лицо женщины, которое обрамлял накрахмаленный головной убор, и воскликнул, извиняясь:
– Черт побери! Не надо так пугаться. Перед вами не сатана.
– Я не боюсь, – ответила Моника, едва успокоившись.
– Уже вижу. Вы даже не перекрестились, услышав имя вашего врага, что странно для таких как вы.
– Могу ли я узнать, чего вы хотите, сеньор? – заметно раздраженным голосом спросила Моника.
– От вас – ничего, – сообщил Хуан с насмешливой дерзостью, и без резкости в голосе.
– Тогда от кого хотите? – осведомилась Моника надменно.
– Я уже сказал имя человека, которого искал и предполагал увидеть.
– Айме? Вы ищете мою сестру? – удивилась Моника, не скрывая недовольства.
– Кажется, так. Ее нет?
– Я не обязана вам сообщать! – вскипела Моника, почти не владея собой.
– Гордая, да?
– А вы наглый! Называете меня гордой и грубите, как только открыли окно.
– О! Из-за такой ерунды обиделась мать-настоятельница.
– Я не настоятельница и не готова терпеть ваши глупые насмешки.
– Черт побери! Сказала Святая Моника. Не так ли вас зовут? Вы очень удивили меня. Я думал, монахини более любезные и менее красивые. О! Не обижайтесь так! Это обычный комплимент. Кроме того, я говорю правду.
– Я позову слугу, чтобы он заставил вас удалиться!
– Бедный мужчина! – засмеялся Хуан, по-настоящему развеселившись. – Не ставьте никого в такое неловкое положение, не пытайтесь изображать того, чего нет на самом деле. В вашем доме нет слуг.
– Это уже слишком! – вышла из себя Моника, покидая комнату.
– Моника! Святая Моника! Послушайте! – позвал Хуан. И поскольку она не обращала на него внимания, воскликнул: – Ужасная свояченица!
– Моника, дочка, что с тобой случилось? Тебе плохо? На тебе лица нет. Почему?
– Ничего, мама. А где Айме? – спросила Моника. Она села, почти задыхаясь, сердце колотилось, стремительно бежала кровь, и ударила в голову от неудержимого гнева.
– Я же сказала тебе, что она с самого утра уехала со своими подругами…
– И куда уехала? – нетерпеливо допрашивала Моника свою мать. – С какими подругами?
– Ну, дочка, их имена я не слишком хорошо помню. Девушки из этих мест, подруги детства. Твоя сестра возобновила некоторые приятные знакомства. Ей скучно одной в этом огромном доме, и конечно, она ходит гулять.
– Моя сестра помолвлена с достойнейшим человеком!
– Я знаю, но не думаю, что там что-то особенное.
– В том, что делает Айме, ты никогда не видишь ничего особенного! Излишне потакаешь ее сумасбродствам и капризам, – упрекала Моника, еле скрывая возмущение.
– Но доченька, почему ты говоришь это? – забеспокоилась Каталина Мольнар.
– Мне не следует говорить таким тоном, мама. Я это прекрасно знаю, – смягчилась Моника, сожалея о своем порыве. – Но иногда не могу сдержаться, а в этом случае… Ладно, прикажи немедленно отыскать Айме. Пусть скажут, что я позвала, и она нужна мне. Пусть придет, – видя, что мать колеблется, она спросила: – Или у нас и вправду нет слуги? Ответь, мама.
– Есть девушка, которая готовит, стирает, гладит. Но речь не об этом. Происходящее…
– Происходящее говорит о том, что ты не знаешь, где она. Как всегда, у Айме каприз, а где и с кем она гуляет, ты не знаешь. И тем не менее, ты одобрила ее помолвку, позволила такому мужчине, как Ренато…
Моника так яростно закусила губу, что резкая боль погасила порыв гнева, который сотрясал ее, как электрический разряд, и опустила голову, сложив руки в молитвенном жесте, а заботливая мать спросила:
– Доченька, что случилось? Почему ты стала вдруг такой?
– Ничего, мама, – попыталась извиниться Моника. – Я была вне себя, это нервы, болезнь.
– Вот тебе и на, Бога ради! Настоятельница говорила о грусти и слабости, но не о твоих нервах. Но наконец-то все изменится. В глубине души, я думаю, ты отчасти права. Твоя сестра капризная и сумасбродная. Меня она не слушает. Нам так не хватает твоего бедного отца.
– Над ним она тоже смеялась, – горько посетовала Моника. – Над ним и над всеми. Но она не будет смеяться над Ренато. Она обещала сделать его счастливым.
– И сделает. Конечно же сделает. Бедный мальчик влюблен еще сильнее. Каждый день твоя сестра получает от него знаки внимания и подарки, ты как-нибудь его увидишь.
– Что? – встревожилась Моника. – Разве он не в своем имении Кампо Реаль?
– Он там, но сбегал оттуда уже два раза за десять дней пребывания на Мартинике. Нет длинной дороги, если так сильно любишь, а Ренато без ума от твоей сестры. Достаточно увидеть его рядом с ней, и все в нем меняется: поведение, взгляд. Она по-своему его любит. Он даст ей все, что нужно в жизни, к тому же он хороший человек. Больше всего мне хочется, чтобы они поженились поскорее, и как только она выйдет замуж, увидишь, все изменится. Я уж не говорю о том, что в Кампо Реаль не будет красавцев и не с кем будет кокетничать.
– Боюсь, Айме будет это делать где угодно, даже с самым отвратительным мужчиной. Думаю, она может посмотреть и на батрака, и на нищего.
– Замолчи! – остановила Каталина, заметно раздражаясь. – Ты напрасно оскорбляешь бедную сестру. Невероятно, Моника.
Снаружи донесся знакомый шум остановившейся кареты и смех молодых голосов.
– Думаю, там твоя сестра, – сообщила Каталина. – Вот увидишь, она обрадуется, когда увидит тебя. Она любит тебя больше, чем ты ее, Моника.