– Ты так думаешь? – заметила Моника с оттенком горести в голосе.
– Ты доказала мне это своими словами несколько минут назад. Она никогда тебя не критиковала и всегда была на твоей стороне. Она первой пыталась убедить меня и твоего отца, чтобы мы не разрешали тебе принимать постриг. Она любит тебя больше, чем ты ее. Намного больше.
– Пока, Густаво! До завтра! Не забудь прийти и ты, Эрнесто. И приведите Карлоса… – послышался голос Айме, который весело прощался.
– Это ее подруги? – язвительно спросила Моника.
– Подруги приезжали за ней, – уверила Каталина. – Это была целая компания, не думаю, что это что-то особенное.
– Как же ты слепа! Пойди, сообщи о моем приезде.
– Тихо!
– О! – испугалась Айме, но тут же ласково зашептала: – Хуан! Но, Хуан…
– Тихо, я сказал, – стоял на своем Хуан. Он резко схватил ее сзади за плечи, заставляя запрокинуть голову, чтобы жадно испить мед с ее губ. Хуан долго целовал Айме, застав ее, когда та решила лечь в мягкий гамак из шелковой сети. Мгновение она жадно наслаждалась, а затем оттолкнула, возмутившись притворно:
– Пират, дикарь! Как ты со мной обращаешься? Ай! Отпусти меня! И не говори громко. Тебя могут услышать в доме.
– Не думаю. Он слишком далеко. Хороший уголок ты смастерила себе среди этих деревьев. Но моя пещера на песчаном пляже лучше. Этой ночью я жду тебя там.
– Этой ночью я не смогу! – горячо возразила Айме.
– Этой ночью я жду тебя, и ты придешь.
– Не знаю, смогу ли…
– Сможешь. Я буду ждать. Вот увидишь, тебе просто будет все уладить, как только вспомнишь, что я там внизу, а если задержишься…
– Я уже знаю – уйдешь… – изрекла Айме насмешливо.
– Нет. Я приду за тобой, и утащу, пусть даже и волоком.
– Не будь дикарем. Думаю, этой ночью я приду в пещеру.
– Совершенно уверен, что придешь. Мой корабль отплывает завтра на рассвете.
– Куда, не скажешь? Я не выдам тебя.
– Не теряй время зря. Законы – что сети грубые. Живая рыба – это по мне, она умеет бить хвостом, чтобы не остаться в сетях.
– Ах! Тогда это правда, что твои путешествия полны тайн? Куда направляется твой корабль? Скажи мне, давай, Доминика? Гваделупе? Или поедешь в Тринидад или Ямайку? }[6]
– Я вернусь через шесть недель.
– Шесть недель? Это уйма времени!
– Может быть, через пять. Ты будешь по мне скучать?
– Я буду плакать все дни. Клянусь тебе, Хуан! Не знаю, что в тебе, но ты сводишь меня с ума. Иногда я проклинаю час, когда узнала и послушала тебя.
– Эту ночь ты не будешь проклинать. Я жду тебя.
– Я приду, приду! А теперь кто-то идет, спрячься, уйди. Это моя сестра. Уходи, уходи, ради Бога! – умоляла встревоженная Айме. – Если нас увидят вместе, я пропала.
– Пропала? Почему?
– Уходи, Хуан! – уже отчаянно приказывала Айме. Резко его оттолкнув, она выбежала к Монике.
– Моника, сестренка! – задыхаясь, воскликнула Айме, стараясь быть веселой.
– Откуда ты идешь? – сурово спросила Моника.
– Откуда иду? Из сада. Не видишь? Почему ты не снимаешь облачение? Не знаю, как носить его в такую жару. Почему на меня ты так смотришь? Что происходит?
Моника уперлась красивыми нервными руками в плечи Айме и пристально посмотрела ей в глаза, будто желая проникнуть в ее мысли. Они стояли у входа в последние комнаты огромного дома Мольнар, сердце Айме бешено билось, как в детстве, испугавшись проницательного взгляда старшей сестры, от которого душа ее могла едва скрыть тайны.
– Ты не ответила на вопрос, Айме. Откуда ты идешь?
– Я же сказала, что из сада. Что еще сказать? Если ты, только приехав, опять начнешь меня упрекать…
– Я не хотела возвращаться. Не по своей воле я это сделала. Сейчас, я думаю, возможно, это было само Провидение.
– Ай, ай, ай! Значит теперь я в трудном положении. Как только ты упоминаешь Провидение…
– Не прикидывайся безответственной, потому что ею не являешься. Ты слишком большая для роли нежного ребенка.
– В конце концов, чего ты хочешь? – яростно возмутилась Айме. – Ты не мешаешь, пока не лезешь в мои дела.
– Мне приходится вмешиваться, Айме. Между нами важный договор. Ты клялась мне, Айме. Клялась со слезами на глазах и должна выполнить клятву.
– Я не делаю ничего такого…
– Правда? Положа руку на сердце, ты считаешь, что выполняешь свои обязательства невесты Ренато?
– Теперь появился Ренато!
– Он должен появиться, поскольку ты выходишь за него замуж и обещала сделать его счастливым.
– И он будет им. Я ничего ему не сделала. Видишь, за десять дней я уже два раза с ним встречалась. Это после шести месяцев его отсутствия; я торчала в этом доме шесть вечных месяцев, как в могиле.
– Эта могила очень даже посещаемая. Ты приехала с друзьями, выезжаешь все время, тебя спрашивают типы, которые…
– Что? О чем ты говоришь? – прервала Айме, по-настоящему обеспокоенная.
– Я слышала, как ты говорила в саду. С кем?
– Ни с кем.
– Не лги! Не лги, в тебе это больше всего меня возмущает. Здесь, среди деревьев, я отчетливо слышала голос мужчины, а в этом окне тебя спрашивал мужчина и звал по имени. Мужчина грязный, отвратительный, дерзкий, какой-то моряк.
– А! Это бедный Хуан, – притворно-изворотливо пояснила Айме. – Ты с ним говорила? Что он сказал? Предупреждаю, у него не все в порядке с головой. Он несчастный, но…
– Несчастный? Сумасшедший? Бедный? Но о тебе он говорил не как сумасшедший!
– Что мог тебе сказать этот мерзавец?
– Дело не в том, что он сказал, а как сказал. Вижу, ты знаешь его. Кто этот мужчина?
Айме улыбнулась, совершенно успокоенная, уверенная, и вновь готовая сделать из своего цинизма орудие, которое никогда не подводило ее. Не придавая значения ее словам, она объяснила:
– Он рыбак. У него есть корабль, он ходит на нем далеко. Иногда приносит хорошую рыбу. Я покупаю ее у него, а в этой совершенной скуке и одиночестве я проявила слабость, поговорила с ним о подробностях его ремесла. Здесь нет различий в положении, нет таких правил этикета, как в Париже или Бордо. Разве я не могу интересоваться тем, что делает этот рыбак? Не могу говорить с людьми? Ты что, собираешься превратиться в моего сторожевого пса и сделать мою жизнь невыносимой из-за…?
– Замолчи, Айме!
– Хорошо. Тогда замолчим обе. Знаешь, я не буду молчать, пока ты будешь говорить все, что вздумается. Если ты заговоришь, то и я заговорю, и скажу Ренато…
– Ты не скажешь ни единого слова, – воскликнула Моника с гневом. – Ты не скажешь ничего и никому! Ты поняла меня? Ты забудешь о том, что, к сожалению, знаешь. Навсегда замолчишь, потому что если осмелишься…
– Моника, мне больно! Ай! – пожаловалась Айме.
– Прости. Я не хотела и не хочу делать тебе больно. Но между нами есть договор, и нужно, чтобы ты уважала его. Для меня он важнее жизни. Ты понимаешь? Важнее жизни!
– Мама зовет, – сказала Айме. Действительно, до них донесся голос Каталины. – Пожалуйста, Моника, не становись такой! Не принимай все так серьезно. Ничего не происходит. В этом одеянии тебе не идут такие порывы, все принимаешь близко к сердцу. Сестра, ты не умеешь жить спокойно.
– Айме, доченька! Здесь Ренато! Иди! – прозвучал голос приближающейся сеньоры Мольнар.
– Ренато. Теперь Ренато. Слышала, Моника? – спросила Айме насмешливо. – Успокойся, приди в себя. У Ренато талант приходить как раз вовремя. Тебе так не кажется?
Моника не ответила. Неподвижная, со сжатыми губами и бледными щеками, она внезапно стала похожа на восковую статую в белоснежных одеждах. Усиленно улыбаясь, Айме мгновение наблюдала за ней, затем слегка встряхнула руку сестры ласковым жестом.
– Успокойся, улыбнись Ренато. Встреча с тобой будет для него большим сюрпризом. Наверняка ему есть, о чем поболтать с тобой, Моника. Будь хорошей и развесели его. Ты ведь знаешь, как он тебя ценит. Я не буду эгоисткой и одолжу его тебе на время, чтобы вы теоретически исправили наш мир, как обычно делаете. И не беспокойся, потому что Ренато счастлив, и пока он любит меня, таким и останется.
В зале с колоннами, у высокого окна, сквозь которое проникали лучи заходящего солнца, Ренато Д`Отремон сжал руки Айме в ребяческом и влюбленном желании украсть у нее поцелуй. Издалека, изображая усердные хлопоты, Каталина Мольнар радостно смотрела на них. Какой скромной и невинной казалась любовница Хуана Дьявола! Другие взгляды, улыбки, жесты – совершенная игра во влюбленную, задушевную и простодушную невесту.