– Да, конечно, с небольшой маминой помощью и по рецепту Моники, которая научилась творить чудеса в монастырской трапезной.
– Разумеется, твои руки кладут в него что-то ангельское.
Ренато улыбался, глядя на Айме, и она с трудом улыбнулась ему, нервы ее были напряжены, она устремила все внимание не на семейный стол, где на белейшей скатерти сияли последние остатки серебряной посуды Мольнар, а на старинные часы, на неумолимо двигавшиеся стрелки, звонкий колокол которых оповещал час свидания, и не знала, как туда вырваться. Уже восемь часов, внутри разрывается пылающее сердце. Восемь часов, и воображение уже рисовало крепкую мужскую фигуру, которая, спрыгивала на берег и, разыскивая ее, проникала в глубину грота. Бушующее море, крепкие сжимающие руки, белый шероховатый песок, пахнущий водорослями, а рядом с ней Хуан Дьявол, с бездонными глазами, обжигающими поцелуями, массивным телом, как тело медведя, но ловким, как тело тигра, во всей своей неотразимой привлекательности зверя.
– Десерт – единственное, что мы могли для тебя сделать, сынок, – объясняла Каталина, словно извиняясь. – Поскольку мы не ждали тебя, и ты не дал нам времени…
– Я поехал в центр искать старого друга отца, нотариуса Ноэля. Но мне не повезло его застать в адвокатской конторе. Когда я поеду отсюда, то хочу поговорить с ним. Он был нотариусом семьи Д`Отремон в течение многих лет. Почему-то он отдалился от нашего дома, но я хочу, чтобы он вернулся. Это добрый и порядочный человек, мой отец его очень ценил.
Старые часы прогремели вибрирующим колокольным звоном, и Айме забеспокоилась:
– О!
– Что такое, Айме? – заботливо спросил Ренато.
– Уф! Ничего, а что ты хочешь? Жара, здесь внутри ужасно жарко, – пожаловалась Айме.
– Хотите пройти в комнату выпить кофе? – предложила Каталина.
– Ты не можешь задерживать Ренато, мама, – упрекнула Айме, бросая взгляд на часы. – Ты же слышала, он должен увидеть сеньора.
– Время есть. После того, как я поговорю с ним, возможно, я вернусь в Кампо Реаль этой ночью, – объяснил Ренато. – Дорога хорошая. Чудесно светит луна, и я с нетерпением хочу сообщить матери о благоприятном исходе приглашения. К тому же, чем раньше я уеду, тем раньше вернусь за вами. Когда вы будете готовы? В пятницу? Субботу?
– Думаю, что в пятницу, правда девочки? – спросила Каталина.
– Я готова в любой время, – заверила Моника.
– А ты? – спросил Ренато невесту; но не получив ответа, снова спросил, настаивая: – Айме, ты слышишь?
– О, да, да, конечно. Что ты говоришь? – нерешительно воскликнула Айме, будто выходя из спячки.
– Ренато сказал, что вернется за нами в пятницу, но ты как будто в облаках витаешь, – со скрытым упреком объяснила Моника.
– Дело в том, что мне жарко. Когда наконец принесут кофе?
– В любом месте это делают одинаково, – согласился Ренато. – Мы выпьем его прямо здесь, поскольку его уже принесли, и я поспешу с десертом, хотя не знаю ничего сложнее, чем уехать из этого дома.
Он снова улыбнулся, глядя на Айме, чья улыбка была подобна гримасе. Она уже не могла, отчаялась и с содроганием вспоминала угрозу Хуана прийти за ней, если не явится на свидание.
В дверях две женщины смотрели, как уходил Ренато. Затем Моника удалилась, рухнув без сил в ивовое кресло; сеньора Мольнар тихо прикрыла дверцу, ища взглядом младшую дочь, и спросила у Моники:
– Куда ушла твоя сестра?
– Не знаю. Ей было жарко. В сад, разумеется.
– Какой приятный Ренато, правда?
Моника не ответила; она опустила голову, словно погрузившись мыслями в море волнений и мучений души. Сеньора Мольнар медленно ушла в свою спальню, в то время как нетерпеливая Айме, пройдя дом, ворвалась в комнату сестры. На стуле висела черная накидка, которой Моника покрывала свои послушнические одежды, когда выходила из дома. Айме резко схватила ее и продолжила путь, все убыстряя шаг. Уже в саду она завернулась с ног до головы в темную ткань, и скользнула, словно тень, к деревьям, теряясь в них, и направилась к пляжу.
– Моника, как странно! Странно, что она так выходит! Все в ней так необычно.
Ренато Д`Отремон думал вслух, удивляясь и сильно недоумевая. Он стоял всего в пятидесяти метрах от дома Мольнар, белые стены которого освещала ясным светом полная луна. Он задержался у угла, где должен был повернуть, прежде чем потерять из виду старый особняк. Его остановил непреодолимый порыв влюбленного, чтобы взглянуть еще раз хотя бы на те стены, где жила его любовь. С волнением он ожидал увидеть сквозь оконные решетки фигуру Айме, но в окне и у дверей не было никого. Он увидел лишь проходившую тень и почувствовал странное беспокойство. Он вернулся к дому и обошел его кругом. Свет был в двух комнатах. Двое из трех женщин в доме не спали, подумал Ренато. Словно совершая святотатство, он проник в сумрачный сад.
Он подошел к центру самой рощи, где на двух стволах висел гамак. Сейчас свет луны проходил сквозь ветки, проникая серебряные остриями через шелковую сетку и в воды ближайшего ручья, переливаясь звездами. Очень медленно наклоняясь, он поднял с земли платок, надушенный сиренью, и зеркало, оставшееся рядом с гамаком. Он узнал зеркало, любимую игрушку Айме, в ее руках он сотни раз его видел и как оно отражало ее красоту, как сейчас отражало звезды, словно прозрачное крошечное озерко. С нежностью в голосе он прошептал:
– Айме, жизнь моя…
Он поцеловал холодное стекло, столько раз отражавшее маленький рот, сладкий и горячий, источник жизни для него. Затем опустил голову. Внезапно он почувствовал стыд. Он был сейчас вором. Встревоженно он посмотрел на дом. Из двух окон одно уже погасло. А другое продолжало блестеть желтоватым светом.
– Айме, ты ведь не спишь, правда? Думаешь обо мне, мечтаешь? Читаешь? Молишься? Может быть, ждешь, как и я, завтрашнего дня, чтобы снова меня увидеть?
Тихонько он положил зеркало в карман и быстрым шагом удалился.
13.
– Христос, услышь, помоги мне. Боже, поддержи, дай сил в этой муке, просвети меня. Услышь меня.
Моника стояла на коленях перед Распятием, царствующим в спальне, где прошли невинные годы ее детства. С бледными дрожащими губами, страстным сердцем, глухо стучавшим в груди, сцепив ладони она молилась; ее распахнутые глаза устремились на Того, на кого всецело надеялась.
– Боже, для чего мне так изводиться, вновь находиться рядом с ним? Для чего искушаться соблазнами? Зачем будить едва уснувшие воспоминания? Для чего, Боже? Почему испытание такое суровое?
Только глухие рыдания нарушали тишину и спокойствие в доме, истерзанная душа корчилась, желая избежать муки, чтобы наконец принять:
– Христос, в ночь перед мукой Ты тоже отказался от чаши. В Гефсиманском Саду проливал кровавый пот, горько плакал, прося Отца смилостивиться к Твоей слабости. Сегодня я прошу милосердия. Милосердия или силы, чтобы победить себя, подавить удары сердца, дабы усмирить свою мятежную плоть. Господи, сжалься надо мной. Ответь моему сердцу. Ответь мне! – ее горло перехватило рыдание, прервалась молитва. Внезапно она воскликнула с чувством смирения: – Да будет воля Твоя, Боже, не покинь меня в испытании.
– Хуан! Мой Хуан! Что ты здесь делал?
Да, это был Хуан, его объятия, жадные и чувственные губы, целующие с неутолимой жаждой. Она встретилась с ним на вершине обрыва, куда подступали деревья их сада.
– Я пришел за тобой, как и обещал. И чтобы ты знала, Айме, я никогда просто так не угрожаю. Тебе не посмеяться надо мной. Ты меня не интересуешь, и я в твои сети не попадал. Хорошо знаю, чего можно ждать от таких женщин, как ты.
– О, Хуан, мой влюбленный волк!
– Влюбленный, я?
– Как же тогда назвать то, что ты чувствуешь? Я тебя не интересую, но ты все время меня ищешь. Ты не хотел приближаться ко мне, а сейчас умираешь от ожидания встречи. Если это не любовь, тогда что?
– Не знаю, и знать не хочу, – грубо ответил Хуан. – Но ты выслушаешь меня. У меня не было чувств к тебе, но ты задалась целью и добилась этого. А теперь уразумей, что по этой причине не будешь управлять мной из прихоти. Когда бы я ни захотел прийти, ты будешь ждать, должна будешь принять меня, прийти, когда позову, и я отыщу тебя где угодно. Сейчас именно это я и собирался сделать.
– И тебя не волнует, что ты навредишь мне?
– Берегись, чтобы не пришлось мне этого делать. Я не пошел искать тебя в доме. Ты спустилась к моему морю, в мой грот. Тебя развлек дикарь и было любопытно, какова любовь самого Хуана Дьявола. Вот уже знаешь. Ты не можешь попользоваться и выбросить ее по своему усмотрению. Я не буду твоей игрушкой, не буду куклой для женщин. Женщины были созданы для мужчин.