– И что? – разволновался Ренато.

– Ничего нельзя было сделать. Хуан не хотел меня видеть и слышать. Мне он ничего не должен, это правда; даже думать нечего. Ведь в действительности я ничего для него не сделал, когда он нуждался. Сегодня он хозяин своей жизни, грубый и дикий, как пират прошлых веков. У него есть злополучный корабль, что-то вроде артиллерийского рыбацкого судна. Не знаю, каким образом он добился у Губернатора Гваделупе принимать участие в делах, которые, как только оказываются незаконными или подпольными, сами же идут к нему в руки. Временами этот Хуан как землетрясение. Нет потасовки в таверне, вымогательства, скандала в Сен-Пьере, где бы он не был как-то замешан, но из-за удачи или какой-то дьявольской хитрости никто не смог его до сих пор отдать под суд.

– Невероятно, – пробормотал Ренато задумчиво. – Хуан, Хуан. Как подумаю, что мой бедный отец…

Не закончив мысль, он встал, сделал несколько шагов в ветхой комнате, нахмурив брови, с выражением упрямым, взволнованным. Педро Ноэль подошел, положил ладонь ему на руку, давая совет:

– В этом мире не все можно изменить. Ренато, если хотите совета, забудьте о Хуане. Забудьте о нем.


– Откуда ты идешь?

– А? Что?

Намереваясь бросить на стул черную накидку, в которую завернулась пару часов назад, захваченная врасплох, Айме застыла и отпрянула от дверей спальни сестры, к которой бесшумно подошла. Ее поразило, как Моника резко подняла голову и схватила за руку, но она была слишком хитрой, чтобы позволить увидеть ее удивление, и улыбнулась, придав словам незначительность:

– Я испугала тебя? Думала, ты спишь.

– Это ты напугана.

– Я? Почему? Какая глупость, я вошла, чтобы…

– Чтобы оставить мою накидку, уже вижу. Поэтому и спрашиваю, откуда ты идешь. Зачем ее взяла. Ты не ответишь мне?

– Конечно. И незачем так все усложнять. Я просто иду из сада, где немного подышала воздухом. Я задыхалась несколько часов. Ненавижу вежливые приемы под лампой гостиной, с вашим пристальным взглядом, как будто вы хотели поразить меня, когда я улыбалась Ренато.

– Никто никогда не упрекал тебя за это, – сурово возразила Моника.

– Как хочешь, спорить не буду. Уже поздно и лучше нам обеим уснуть. Вот твоя накидка, и прости, что взяла ее без твоего разрешения.

– Зачем ты брала ее? Ведь ты задыхалась от жары.

– Ладно, прости, – недовольно извинилась Айме. – Я больше не возьму твоих тряпок. Больше этого не будет. Довольна? Ну, с миром и спокойной ночи. Других монастырь смягчает, а тебя сделал невыносимой. Еще несноснее, чем раньше, хотя и тогда было достаточно.

– Айме! – с упреком возразила Моника.

– Спокойной ночи, сестра, – кивнула Айме, удаляясь. – Успокойся и засыпай. У меня нет больше желания спорить.

Моника застыла с черной накидкой в руках, с беспокойством и подозрением глядя ей в след. После многочасовых слезных молений она чувствовала себя спокойней. Ее пальцы ощупывали смятую накидку, которая была холодной и сырой, у нее был острый аромат пляжа, пахло селитрой, йодом и диким ароматов водорослей; почему-то она подумала о мужском лице, которое увидела сквозь решетки окна, о высоком лбе, дерзких глазах, чувственном рте, и зашептала:

– Этот мужчина, этот ужасный мужчина. Зачем он пришел в наш дом? Зачем искал сестру? Зачем же, Боже мой?


14.


Резкие шквалы ветра, несущиеся с моря, мотали керосиновую лампу, которая распространяла, словно взмахи крыльев, желтоватый свет над головами игроков, собравшихся в таверне порта Сен-Пьер.

– Сдавай карты! Ставлю все на бубновую даму. Почему ты не идешь? – торопил Хуан грубого мужчину, сидящего перед ним.

– Погоди. Погоди, мой остаток не такой как у тебя. Тебе придется дополнить, – заметил противник.

– Забери остатки. У меня больше нет.

– Впервые слышу, что ты так говоришь, Хуан Дьявол. У тебя нет больше и неоткуда достать?

– Клянусь Сатаной! Я поставил Люцифера против твоего корабля! – оживленные лица участников вечеринки еще сильнее склонились над грязным столом, с плохо соединенными досками, сильные кулаки яростно сжимались. Они сидели за последним столом самой плохой таверны порта – гнезда шулеров, контрабандистов, шлюх и пьяниц. Вокруг стола, где два белокожих человека играли на все, были и другие лица цвета гуталина и янтаря, кудрявые головы африканцев и свисающие прямые пряди бронзовых лбов индусов. Негры, китайцы, индейцы, мулаты – закваска Сен-Пьера, горькая и ядовитая пена, которая выносит наверх отходы всех нечистот, все пороки, невзгоды, человеческие вырождения.

– Принимаешь или нет? – настаивал Хуан.

– Мой остаток больше, чем твой, – упрямо твердил противник.

– Поэтому я уравниваю ставку. Мой Люцифер стоит больше, чем твоя старая лодка. Но не важно, я принимаю. Бросай карты! Или теперь испугался, после того, как бросил мне вызов?

– На корабли нельзя так играть. Надо принести бумаги.

– К черту бумаги! Есть десять свидетелей. Мое судно Люцифер против твоей лодки!

Круг еще сильнее сузился. Люди уже повисли на двух мужчинах, готовых поставить все на грязную карту. Никто не заметил изящного дворянина, наблюдавшего издалека за сценой, и медленно приближавшегося. Он был молод, хотя ему было без пяти тридцать лет, и он казался совсем молодым из-за безбородого лица, светлых и прямых волос, живых и умных ясных глаз, словно глаза рано развитого мальчика. Старый моряк, сопровождавший его, указал на Хуана, и тот приближался, продолжая смотреть на него.

– Ставка! – решился наконец противник Хуана.

– Тогда бросай последнюю карту. Быстро!

Противник Хуана побледнел. Длинные пальцы ловкого и удачливого шулера спешно тасовали толстую колоду карт, сноровисто перекидывая ее из одной руки в другую. Можно сказать, он ласкал их, околдовывал, подчинял себе, и в конце концов, быстро начал бросать их одну за одной, образуя две кучки, напевая:

– Двойка треф. Шестерка червей. Четверка бубей. Пятерка пик. Дама, но трефовая. Король пик! Я выиграл!

– Ложь! Ты сжульничал! – взвыл Хуан. Молнией нож Хуана пригвоздил к столу руку мошенника, который рвал и метал, ослепленный от боли и бешенства. Один из приятелей бросился на Хуана, но тот мощным ударом сбил его с ног. Возникла суматоха от ударов и криков:

– Он прав! Это жульничество! – утверждал один.

– Ложь… Ложь! Это не было жульничеством! – отрицал другой.

– Полиция! Быстро! Полиция! Беги, Хуан, идет полиция!

– Держите его! Не дайте сбежать! Не выпускайте его! – стояла неописуемая неразбериха, но Хуан не терял ни минуты. Горстями он засовывал в карман деньги, принадлежавшие ему, перевернул стол одним ударом, перепрыгнул через упавшее тело противника, и добежал до окна, выходящего в море.


– Тихо! Если сделаете еще шаг, я воткну его! Тихо, полицейский! – пригрозил Хуан человеку, последовавшему за ним.

– Прибереги этот нож или я выстрелю! – приказал Ренато; ибо именно он стоял перед ним.

– Целься хорошо, потому что если промахнешься, одним жандармом будет меньше! Стреляй! Почему не стреляешь?

– Потому что пришел не арестовывать тебя, Хуан. Я пришел как друг.

Удивление заставило поколебаться Хуана, но острый конец ножа, испачканный кровью, приблизился к груди Ренато. Тот решительно спрятал в карман револьвер, которым угрожал, и пристально, будто в душу, посмотрел ему в глаза.

– Я не враг тебе, Хуан, и не собираюсь тебя арестовывать.

– Не приближайся, потому что…

– У меня нет в руках оружия. Спрячь свое и поговорим.

Они были на отвесном краю скалы. Вдалеке среди хижин порта смешались крики и огни покинутой ими таверны. Срезанная вершина, скалистый берег преграждали путь Хуану, луна освещала последними лучами благородную фигуру Ренато. После секундного колебания владелец Люцифера опустил оружие и спросил:

– Поговорить? Ты не из полиции и не друг того… мошенника?

– Нет, Хуан Дьявол.

– Зачем ты бежал за мной? Кто ты, черт побери?

– У тебя плохая память. Не думаю, что я так изменился. Успокойся и посмотри на меня внимательно. Не осторожничай, потому что тебя не преследуют. Точно не известно, пришла ли полиция. Не часто она приходит вовремя. Кто-то хотел покончить с дракой и…

– Не пришла полиция? Этот пес у меня поплатится!

– Уже поплатился. Он проиграл ставку и деньги, а ты оставил его с покалеченной рукой, кто знает на какое время? Тебе не кажется этого достаточно?