– Друг, хороший друг семьи с самого детства. С детства, Хуан. Клянусь тебе. Видишь ли… Когда Ренато отправили во Францию, он был на попечении мамы. Я, как ты понимаешь, была маленькой. Потом, естественно, он посещал дом. Он приезжал и уезжал. Я смотрю на него, как на брата. После возвращения в Сен-Пьер, разумно, что он навестил нас. Он очень приятный, внимательный.
– И миллионер. Это самый богатый человек в Сен-Пьере. Полагаю, ты это знаешь. Он самый богатый человек на острове.
– Настолько? – притворилась удивленной Айме.
– И один из самых богатых во Франции. Тебе же это так важно? Тебе это нравится? Тебе нравятся деньги, правда?
– А кому они не нравятся, Хуан?
– Но тебе больше всех. Я видел, как блестели твои глаза. Да, Ренато Д`Отремон очень богат, он может себе позволить бросать унции в море, кинуть огромную милостыню, как швыряют отбросы, чтобы чувствовать себя властелином перед бедняком, чтобы унизить его своим блеском и щедростью.
– Почему ты так говоришь, Хуан?
– Послушай, Айме. Если тебе так нравятся деньги, то скоро у меня их будет очень много. Я вернусь из этой поездки богатым, – горячо и страстно начал уверять Хуан. – Не надо на меня так смотреть. Я не шучу, говорю правду. Я привезу тебе деньги, много денег, чтобы купить тебе все, что нравится женщине: драгоценности, платья, духи, дома со шторами. Много денег, чтобы удовлетворить твои причуды, и чтобы бросить их в лицо Ренато Д`Отремон!
Грубый, возбужденный, сотрясаемый внезапной и неистовой страстью, Хуан говорил, склонившись к уху Айме. Такую яркую молнию ревности, такую дикую вспышку злобы и неистового желания мести, вызвало в нем присутствие в доме Мольнар Ренато Д`Отремон! Он ничего не знал, но предчувствовал правду, которую не мог угадать, отвратительную голую правду души женщины, не имевшей от него тайн, потому что она отдавалась без стыда, далекая от осторожности и лицемерия. Но Айме не верила его словам, не испытывала удовольствия от их притягательности. Она дрожала только от возмездия жестокого любовника, искала оправдания, чтобы успокоить его, и шептала:
– Но если я не хочу ничего и не прошу ничего…
– Ты хочешь всего. Но я не могу дать тебе этого. У тебя лицо озарилось, когда я сказал, что Ренато Д`Отремон самый богатый человек на острове. Тебе это было приятно, ты чувствовала себя гордой, что он обхаживает твой дом и тебя.
– Он ходит не из-за меня.
– Поклянись!
– Ладно, клянусь…
Поколебавшись, она притворно поклялась, больше дрожа из-за суеверия, чем из-за совести. Но суровое лицо Хуана смягчилось и напряженные руки смягчились, чтобы приласкать.
– Ты не любишь его? Тебя не волнует, что он миллионер?
– Нет, Хуан. Почему меня должно это волновать? А теперь мне интересно, откуда ты знаешь Ренато? У тебя с ним какое-то дело?
– С Д`Отремон? – засмеялся Хуан. – За кого ты меня принимаешь? К тому же у него нет дел, он только приказывает управляющим собирать кровь и пот со своих рабов, и продавать все на вес золота в виде какао, кофе, тростника, табака. Корабли, когда выходят из порта Сен-Пьер, заполнены до отказа его товаром, а потоки золотых монет падают в его сундуки. Ты что, не знала? Разве не ты говорила, что вы друзья детства?
– Друг семьи. Больше друг Моники.
– Я не поверю, что тот приезжает из-за монахини. Злюка, одетая в белое. Смотрит на меня, как на паршивую собаку. Сегодня мне захотелось наорать на нее.
– Ты спятил? Что ты наделал?
– Успокойся. Я ничего не сказал ей. Это она оскорбила меня, потому что я подал ей руку, когда она поскользнулась на краю горы.
– Почему ты не дал ей упасть?
– Она бы убилась.
– И что! – вышла из себя Айме с гневом, который уже не могла скрывать.
– Ты хочешь, чтобы она умерла? Почему ты так ее ненавидишь? – спросил Хуан, неприятно удивленный.
– Не то, чтобы я ненавидела ее. Она моя сестра, иногда я не знаю, что говорю. Дело в том, что Моника раздражает меня.
– Почему она хочет стать монахиней?
– Ты думаешь, я знаю? А почему это тебя волнует?
– Меня? Конечно же не волнует. Для меня важна только ты, а я должен вернуться из-за тебя, чтобы ты стала моей навсегда.
– Я твоя навсегда, Хуан!
– Не так, моя по-настоящему. Я увезу тебя, куда захочу, где никто не будет иметь права смотреть на тебя, и чтобы ты не смотрела ни на кого. Я дам тебе все, что может дать богатый человек – дом, земли, слуг.
– С трудом верю тому, что слышу. Ты предлагаешь брак, Хуан? – спросила Айме, усмехнувшись.
– Брак? – Хуан пришел в замешательство.
– Ты хочешь меня для себя по всем законным правилам. Ты вернешься богатым, чтобы предложить мне богатый дом.
– И кольца, ожерелья и одежду, которой не будет даже у губернатора, и дом больше, чем у Ренато! И все это будет добыто, вырвано у мира моими руками.
– И каким образом? – насмешливо спросила Айме. – Медовый месяц не очень приятен, сидя в тюрьме.
– Ты думаешь, я идиот? – пришел в ярость Хуан.
– Нет, Хуан, – честно ответила Айме. – Я думаю, что нравлюсь тебе и ты любишь меня, что хочешь меня больше всего на свете, и вернешься за мной, поскольку я много значу для тебя. И это делает меня счастливой, очень счастливой.
Страстный, Хуан целовал ее, и она словно позабыла все на свете. Огненные поцелуи были подобны ударам волн о скалы: властными, пылкими, почти звериными.
– Чтобы вернуться, так, как я хочу, мне придется задержаться на дольше, чем на шесть недель, – сообщил Хуан. – Много нужно будет сделать в море, и берегись, если не дождешься меня!
– Как! Это вы, дочь моя?
– Да, Отец, я дождалась, пока все закончится. Мне нужно было поговорить с вами наедине.
– Я послал вам сообщить, что завтра выслушаю вас вместе с другими послушницами.
– Я не могу ждать до завтра. Простите, Отец, но я уже на пределе.
Последние лучи вечернего солнца просачивались сквозь цветные витражи широкого окна, изливаясь в алтарь Девы-Покровительницы бедных. Низкорослый, нервный, седовласый Отец Вивье сделал пригласительный жест бледной послушнице, указав на дверь ризницы:
– Проходите, доченька. Поговорим прямо сейчас, как вы желаете. Говорите.
– Мне нужно, чтобы вы отменили распоряжение. Я хочу вернуться в монастырь, Отец. Пусть для меня откроются двери послушниц. Я хочу постричься поскорее.
– Не думаю, что ваше здоровье достаточно улучшилось, – медленно и серьезно пробормотал Отец Вивье.
– Я чувствую себя отлично, отец. Мое здоровье не имеет значения.
– Может быть, здоровье вашего тела, но как насчет здоровья вашей души, дочь моя?
– Я хочу спасти свою душу! Хочу забыть мир, стереть, утопить! Я в отчаянии и боюсь впасть в искушение!
– Не в таком состоянии души вы должны выбирать свой путь. Вы все еще боретесь со своей человеческой любовью?
– Да, но борюсь тщетно и чувствую, что схожу с ума. Все бесполезно, я не могу убить ее, она живет, воскресает, душит меня! Иногда у меня появляется страстное желание кричать, заявить о ней. Меня терзает ненависть и ревность.
– Разве в таком состоянии можно вручать свою душу Богу?
– Я хочу умереть и родиться заново, хочу слышать колокола, которые бы звонили по страстной и печальной женщине, какой я была в прошлом, и голоса, которые бы говорили: она умерла для мира! Умерла, да, умерла, и пусть этот монастырь станет могилой, куда навсегда погрузится Моника де Мольнар.
– Сколько страсти и высокомерия в этом сердце! Этому сердцу нужно очиститься, чтобы вручить себя Божественному Жениху, это сердце, столь привязанное к миру, должно умереть для него.
– Отец, Отец, не оставляйте меня!
– Никто вас не оставляет. Вам предписано необходимое испытание, а вы его отвергаете.
– Это слишком ужасно, слишком унизительно быть рядом с ним, видеть его. Его улыбку, взгляд, слова – все предназначено для другой. Нет, нет, Отец, я хочу остаться здесь, принять обет.
– Это невозможно. Не человеческая злоба, а божественная любовь может сделать вас достойной надеть эти облачения. А к этому ведет лишь один путь, который вы пытаетесь избежать – путь смирения.
– Вы хотите…
– Не говорите больше, – сурово прервал Отец Вивье. – Вы просили об испытании послушанием. Исполняйте его. Если вы действительно хотите избрать этот путь, то не можете отказаться от послушания. Бог даст вам силу, если Он выбрал вас. – И смягчившись, продолжил: – Если вам нужна духовная помощь, можете приходить сюда каждое утро.