– Я вижу, что вы не понимаете моего жестокого испытания, Отец. Если я останусь в доме, то должна буду завтра уехать из Сен-Пьера.
– Очень хорошо. Пока будете в одиночестве, вы найдете в себе самой силы и яснее сможете увидеть глубину своей души. Все-таки думаю, что вы родились для мира, дочь моя. Есть в вашей душе вещи, которые в жизни могут быть достоинствами, но которые монастырь не прощает и не принимает. Почему бы вам не дождаться окончания этой бури, не связывая себя дорогой, с которой будет свернуть намного мучительнее и труднее? Кроме того, ваше испытание имеет срок. Как можно решить все за несколько дней? Вам нужны месяцы, а может быть и год.
– А если я через год приду в таком же состоянии, Отец Вивье? – страстно умоляла Моника. – Если в глазах будут слезы, в душе – отчаяние, если, как и сейчас, я приду к вам, потому что буду чувствовать, что схожу с ума, если встану на колени перед вами, сложу руки перед алтарем, плача кровавыми слезами и буду вас умолять: Отец, помогите спасти душу. Вы поможете, Отец? Мне нужно это знать, нужно быть уверенной. Через год смогу ли я вернуться?
– Вернетесь, когда найдете покой, дочь моя, когда будете знать, что ваше призвание истинно, – пробормотал священник, глубоко тронутый. – Возвращайтесь тогда, дочка. Если через год вы будете так же думать, как сегодня, ничего больше я вам не скажу, здесь будет ваш дом. Перед вами откроются двери монастыря и навсегда закроются, когда войдете.
– Это все, о чем я прошу, Отец! Благодарю вас!
Моника де Мольнар упала на колени, преклонив голову и сложив руки. На миг показалось, что ее душа впала в еще большее отчаяние, не имевшее названия, окружавшее и сжигавшее ее. Затем она подняла голову, и рука священника протянулась, чтобы помочь ей встать:
– Поднимайтесь, дочь моя, и возвращайтесь в дом. Идите с миром. Ах да, еще кое-что! Оставьте облачения дома. Вернитесь в мир, будто живете в нем. И помните, что пока не произнесли обета, вы не обязаны закрывать сердце. Любить для вас – пока что не грех, как не грех искать и другой путь. Все могут прийти к Богу.
– Я вернусь, Отец. Пусть Его милосердие откроет мне двери монастыря.
Светский и галантный Ренато Д`Отремон улыбнулся сеньоре Мольнар, скрывая легкое нетерпение. Проходили субботние утренние часы, когда они должны были ехать в Кампо Реаль. Прошел уже час, как вещи поместили в экипаж, местные слуги сдерживали великолепного коня Ренато, который нетерпеливо бил копытом.
– Не представляете, Каталина, с каким удовольствием ждет вас моя мать.
– Она очень любезна, очень. Надеюсь, мы не слишком ее побеспокоим. Она ждала двоих, а едут трое.
– Она очень обрадовалась, что Моника сможет сопровождать вас. Моя мать знает вас и любит, словно общалась с вами. Я столько ей рассказывал о вас в письмах! А о Монике даже больше, чем об Айме. Мы были друзьями в юношеские годы. Надеюсь, снова ими станем, когда прибудем в Кампо Реаль. В конце концов, у меня нет другой сестры.
– А вот и твоя Айме, – прервала сеньора Мольнар, увидев приближающуюся дочь.
– Я заставила тебя долго ждать, Ренато? – спросила Айме.
– Теперь уже неважно, – извинил Ренато.
– Поехали немедленно, – заявила Каталина.
– Не думаю, что это возможно, мама, потому что двери спальни Моники закрыты. Девушка ей говорила дважды, и та попросила подождать, а так как нет возможности ей помочь…
– Ну что до меня, то я не тороплюсь.
Ренато окружил Айме горящим, пристальным взглядом преданного влюбленного, и она кокетливо улыбалась. Несмотря на любовь к Хуану, она находила в Ренато особое удовольствие, испытывая на нем власть красоты, и он ее забавлял. Улыбки, гримасы, долгие взгляды, очаровательные жесты – весь арсенал красивой и светской женщины – все это искусно окутало молодого Ренато.
– Выпьешь чашечку кофе, сынок? Я принесу, пока мы ждем Монику, – предложила Каталина и удалилась, оставив жениха и невесту.
– Айме, ты выглядишь странно и прелестно, это совершенно неожиданно. Клянусь, ты плакала, – сказал Ренато, любуясь красивой Айме.
– Плакала я?
– Не буду упрекать тебя в этом. Женской чувствительности позволительно это делать даже из-за пустяка. Думаю, с тобой случались только пустяки, и ты плачешь только из-за капризов.
– Ты действительно уверен, что сделаешь меня счастливой?
– Сейчас, конечно же, нет. Но когда ты навсегда будешь со мной, все будет чудесно. Я предчувствую огромное счастье для нас.
– Неужто ты такой хороший, – избалованно кокетничала Айме. – Прошлой ночью ты рано попрощался, сказал, что вернешься в Кампо Реаль, но не уехал до вечера следующего дня. Могу ли я узнать, как ты провел ночь и утро?
– О! Я отложил поездку и приезжал два раза повидаться с тобой.
– Ответь на вопрос. Чем ты занимался с вечера понедельника до утра?
– Я уладил небольшую формальность, чтобы помочь другу в беде. Другу, с которым ты не знакома, но почему-то верю, что однажды познакомишься. Необычный, но упорно не хочет дружить, хотя я для него друг.
– Как странно! И почему у тебя такое настойчивое желание? На Мартинике нет человека важнее тебя. Тебе незачем искать и добиваться чьей-либо дружбы.
– Уверяю тебя, в этом случае стоит. Речь идет о необыкновенном персонаже, и к тому же, старинном желании моего отца.
– Ты загадочно говоришь. Я не понимаю.
– Чтобы ты поняла, нужно очень много рассказать.
– Нелепо, что она заставляет нас долго ждать, – досадливо пожаловалась Айме. – Какого черта она задерживается?
– Одевает облачение, естественно. Не надо раздражаться, она все равно долго не задержится. А с тобой незаметно бежит время! Я самый счастливый человек на земле, когда рядом с тобой. Пусть задерживается! Не все ли равно!
Каталина Мольнар заскочила в столовую и принесла для Ренато дымящуюся чашку кофе. Он сделал несколько глотков и галантно заметил:
– Я бы сказал вам, что это лучший кофе, который я пробовал в жизни, донья Каталина. Но вы должны попробовать тот, который мы выращиваем в Кампо Реаль. Это не тщеславие. Я уже представляю, каким будет кофе, приготовленный вашими руками.
– Льстец! За добрым словом дело не станет.
– Это не только хорошие слова, я говорю искренне.
– Я знаю, сынок, уже знаю, – сердечно согласилась Каталина. Старые часы пробили семь долгих ударов и сеньора Мольнар возмутилась. – Иисус, уже семь, а мы намеревались выехать на рассвете! Пойду посмотрю, что с Моникой.
– Думаю, что она уже идет, мама, – прервала Айме; и с явным удивлением воскликнула: – Черт побери!
– Ты сняла облачение, дочка! – Каталина тоже удивилась.
– Я подумала, это более подходящее для поездки, – объяснила Моника несколько сдержанно.
Она дошла до середины столовой, опустив голову, ни на кого не глядя. На ней было черное платье с высоким воротником, длинные рукава, широкая юбка, напоминающая монашеское одеяние, но изящная шея высилась обнаженной, поддерживая грациозную голову, светлые волосы, причесанные в две косы, оборачивавшие голову надо лбом, как диадема из старинного золота. В туфлях с каблуком времен Людовика XV она казалась изящнее, более высокой, гибкой и ловкой.
– Да благословит тебя Бог, душа моя! Не представляешь, как ты обрадовала меня. Кажется, ты пришла в себя, – радостно и взволнованно заявила Каталина.
– Не все ли равно, один наряд или другой, мама? Это все равно не меняет моего решения.
– Ты очень красивая, – вмешался Ренато, тоже удивленный. – Тебе очень идет эта прическа и платье.
– Оно все равно почти монашеское. Думаю, не стоило менять одежду, – язвительно и с досадой не одобрила Айме.
– Мое желание не меняться остается в силе.
– Не могу согласиться со всеми вами, – возразил Ренато. Ты ничем не похожа на «сестру Монику», а еще меньше на красивую и веселую девушку, вышедшую на берег в монастыре Марселя. Но изменение привело к лучшему.
– Благодарю тебя за любезность, но не нужно этого повторять. Твоя невеста справедливо сказала: это почти монашеское облачение. И оно ни в чем не изменило моих мыслей и чувств. Я страстно желаю принять постриг, всегда смотри на меня как на послушницу, которая не любит человеческую лесть.
– Прости меня, я не хотел тебе льстить, но я был искренним, – извинился Ренато, немного смущенный поведением Моники. – Вижу, был неловок. Хорошо, мы ждали только тебя, карета готова, и если у вас нет больше никаких дел…