– Простите, что прерываю…
– Янина! – взорвался раздосадованный Ренато.
– Простите. Сеньора послала за вами. Гости уходят, о вас спрашивают. Мне следует сказать, что не нашла вас?
– Вы не должны говорить ложь, – ответил Ренато, с трудом сдерживая недовольство. – Мы немедленно идем попрощаться с ними.
Быстрым шагом они направились к дому. Янина смотрела на них, остановившись в нерешительности, подняла голову и ее черные глаза разглядели в темноте Монику де Мольнар, которая сделала несколько шагов и дошла до каменной скамейки, бессильно опустилась на нее и закрыла лицо руками. Без малейшего шума Янина приблизилась к ней и холодно спросила:
– Вам плохо? Не можете вытерпеть это зрелище?
– А? Что вы говорите?
– Вы шли за ними. Нет, не трудитесь отрицать, я прекрасно видела. Если вам не слишком плохо, вам нужно пройти в гостиную. Там тоже заметили ваше отсутствие, и могут быть пересуды.
– А вам какое до этого дело? – вскипела разъяренная Моника.
– Лично мне, конечно, никакого, – ответила Янина с мягкой усмешкой. – Я лишь слежу за спокойствием сеньоры Д`Отремон. Врач запретил ей сильные волнения. Ей нужно жить в покое и чувствовать себя счастливой. В Кампо Реаль может загореться дом, но ее не надо вмешивать в это. Я все делаю ради этого, и сеньор Ренато это знает. Здесь имеет значение только сеньора Д`Отремон, понимаете?
Бледная и разъяренная Моника выпрямилась, в глазах сверкали молнии. Но перед гневом, готовым вот-вот выплеснуться, метиска покорно склонила голову и искренне предложила:
– В остальном, сеньорита Мольнар, хоть и предполагаю, что вас это не интересует, хочу сказать, что вы можете рассчитывать на меня и мое искреннее желание помочь, если это понадобится вам когда-нибудь.
– Никогда не рассчитывала ни на кого, кроме себя, сеньорита! – злобно отказалась Моника.
– Просто Янина, – пояснила метиска мягко и покорно. – Я всего лишь доверенная служанка, надежная и верная сеньоре Д`Отремон. А теперь, с вашего разрешения. Я должна быть с хозяйкой, когда гости расходятся.
Моника пылала от гнева, слезы высохли, она выпрямилась, почувствовала вдруг себя сильной и гордой и твердым шагом направилась к каменной лестнице.
– Дорогая, шесть месяцев – это слишком, – возразил Ренато.
– Ты думаешь? – хитро засомневалась Айме.
– Конечно да, и я взываю к мнению наших матерей. Почему бы нам сразу не начать? Огласить в церкви, собрать необходимые бумаги и когда все будет готово, повенчаться.
– Сколько это займет?
– Я не знаю. Четыре недели, пять, шесть.
– Не более? Но это невозможно, дорогой Ренато. За пять или шесть недель не может быть готово мое приданое невесты. Даже если обезуметь за шитьем, нам понадобится примерно шесть месяцев, о чем я и говорила.
– О приданом невесты не беспокойся, – вмешалась София. – Это был один из моих подарков, и так как подошел случай, лучше сказать сразу. Твое приданое невесты самое красивое, о котором можно только мечтать, оно будет здесь как раз в это время, четыре, пять, самое большее шесть недель.
– Мама, дорогая, думаю, теперь понимаю тебя, – воскликнул Ренато, очень довольный.
– Конечно, сынок, – согласилась София. Затем, повысив голос, позвала: – Янина!
– Вы звали, крестная? – приблизившись, спросила метиска.
– Да, принеси книгу, где мы записываем заказы, отправляемые во Францию, будь так любезна.
– Да, крестная, немедленно.
Молчаливая, прилежная, быстрая, с характерной деловитостью и тактичностью, в которой было столько нескромного, Янина поторопилась вложить в руки сеньоры Д`Отремон просимую книгу. Прошло уже несколько дней со дня приезда семьи Мольнар в Кампо Реаль, все сидели по-семейному: пылкий Ренато, Айме, прикрывающаяся кокетством и жеманством, сеньора Мольнар, скромная, и улыбчивая, пытающаяся сотворить чудо, признавая правоту каждого, бледная, молчаливая, напряженная Моника Мольнар ловила каждое слово, жест, как бы следила за жизнью маленького мира, где господствовала со своим вялым больным видом София Д`Отремон, с притворным снисхождением утонченного воспитания.
– Именно так. Заказ был сделан почти месяц назад, – подтвердила София, сверившись с книгой. – В тот же день, когда ты говорил мне об Айме и любви к ней.
– Правда, мама? – сказал Ренато, приятно удивленный. – Дело в том, что ты угадала мои мысли! Именно этого я и хотел.
– Угадывать мысли – что еще остается матери, любящей своего единственного сына, – в порыве нежности заметила София. Затем, обращаясь к будущей невестке, спросила: – Итак Айме, о чем ты задумалась? Сложностей с приданым уже нет. Это ведь было единственным, чтобы ждать шесть месяцев до счастливого дня свадьбы?
– Возможно, Айме не уверена в своих чувствах, – подсказала Моника, которая не смогла подавить порыва.
– Что ты говоришь, Моника? – удивилась София.
– Говорю так, потому что она может сомневаться. Иногда нужно время, чтобы осознать ошибку, – мягко намекнула Моника.
– Ты полностью ошибаешься! – взорвалась Айме. – В моих чувствах нет сомнений. Ни у меня, ни у Ренато. И для того, чтобы ты не толковала вещи по-своему, я решила – мы поженимся, когда ты хочешь, Ренато, когда хочешь! Через пять недель? Хорошо, через пять недель я буду твоей женой!
Айме, со сверкающими, как у кошки, глазами, готовая прыгнуть, чтобы изо всех сил бороться, ответила на слова Моники, когда пронеслось грозное дуновение над семейным собранием. София Д`Отремон смотрела на нее удивленно и растерянно. Янина сделала шаг, словно собиралась поддержать ее, побледневший от гнева Ренато с усилием сдерживался, а Каталине Мольнар удалось наконец-то произнести слова, которые от ужаса застряли в горле:
– Моника, Моника, ты сошла с ума, дочка? Почему ты так говоришь?
– Разве не потому что меня ненавидит? – не сдержалась Айме. – Она ненавидит меня, презирает!
– Мне кажется, никто из них не знает, что говорит, – примирительно вмешалась София. – Они разгорячились без причины. Конечно же, Моника поддалась порыву.
- Думаю, ты должна объяснится с сестрой, Моника, – решительно и сурово посоветовал Ренато.
Моника не могла больше выносить овладевшее ею напряжение и, не сказав ни слова, убежала.
– Моника! Моника! – позвал Ренато, глубоко пораженный.
– Не ходи за ней, Ренато. Не обращай на нее внимания. Разве недостаточно того, что я здесь и готова радовать тебя? Оставь ее, оставь!
– Твоя невеста права, сын мой. Послушай, и займись ею, ведь она очень огорчена несдержанностью сестры.
– Я хочу всем напомнить, что Моника больна, а более всего нервами, – вступилась Каталина, с благородным усердием уменьшая важность столь неприятного поступка. – Уверена, она не хотела этого говорить. Но бедняжка плоха, она не ест и не спит.
– Вы обязательно должны были пойти к ней, Каталина, и сказать то, что уместно. Конечно, не слишком сурово, – снисходительно посоветовала София. – В самом деле, ваша красивая дочь не выглядит здоровой, а наша обожаемая Айме заставила слишком долго упрашивать себя. Не кажется ли тебе, дочка, что кроме грубости, твоя сестра поступила хорошо и помогла тебе решиться?
Айме с усилием сдержалась и улыбнулась, вернув себе ангельскую маску, которую в мгновение гнева сняла, и ответила с ложной скромностью:
– Я решилась, донья София. Мы спорили только о дате. Я так счастлива, будучи невестой Ренато, и больше ничего не хочу.
– Цветы красивы, но давать плоды – это природное назначение дерева. Помолвка – это как весна. Ты еще ребенок, чтобы понимать некоторые вещи. Тем не менее, подумай, что я больна, не молода, и последнее мое желание – укачать на руках внука. Пусть эта свадьба будет как можно скорее.
Ренато взял в руки ладони Айме, но не улыбался. Он смотрел на нее серьезно и проницательно, как будто хотел проникнуть до самых потаенных ее мыслей, впервые столкнувшись с загадкой в душе женщины, с которой отождествлял все свое счастье. Но это был не вопрос, а обещание, соскользнувшее наконец с губ:
– Я буду жить ради того, чтобы сделать тебя счастливой, Айме.
Перед возвышающимся распятием маленькой церкви Кампо Реаль, на коленях, со сложенными руками и склоненной головой, Моника тщетно искала слова для молитвы. Возносились ее скорбные и мятежные мысли:
– Прости, Боже, прости!
К молитве на губах примешивалась горькая пена злости и ревности; черное небо ее внутреннего мира озарялось молниями различных чувств: