– Ладно, я хочу лишь знать, чего ты добиваешься. Не думай, что заставишь меня жить под угрозой, что дашь волю языку, рассказывая глупости.
– Хоть ты и не хочешь, но тебе придется так жить. И я не шучу. Все будет зависеть от твоего поведения, Айме. Ты обещала подумать, быть искренней, проверить совесть, взвесить все.
– Я обещала принять решение и приняла. Я решила выйти за Ренато, посвятить ему всю жизнь, быть хозяйкой своей семьи, дома, моей и его жизни, и не позволять, чтобы ты или еще кто-то вмешивались в то, что никого не касается. Я обещала принять решение и вот оно. Это ясно? Так что уходи в свой монастырь и оставь меня в покое, наконец!
– Я уйду тогда, когда ты выполнишь свое обещание, и не раньше, Айме. Это мое последнее право, я никому его не отдам и не откажусь от него. Есть слишком много темного в твоей жизни, но можешь успокоиться, потому что я не буду принимать во внимание твое прошлое.
– А что ты знаешь о моем прошлом?
– Я не скажу тебе, Айме. Иначе останусь беззащитной, а ты слишком опасный враг. Я не скажу и не сделаю ничего, пока ты достойно ведешь себя с Ренато. И на крайний случай я беру на себя самую неприятную роль, роль уединенную, роль помощницы. Хочешь ты этого или нет, но я буду жить рядом с тобой, как воплощение живой совести.
– Если ты думаешь, что я буду терпеть это…
– Будешь терпеть. А кроме того, это не будет длиться всю жизнь.
– Хорошо еще, что ты ставишь срок своей слежке, – уколола разъяренная Айме.
– Именно. Когда ты родишь Ренато ребенка, я удалюсь от вас навсегда. Надеюсь, что осознания материнства будет достаточно. Надеюсь…
– Простите, – прервал Ренато, тихо приблизившись. – Я чувствовал, что вы спорите, и не смог оставаться в комнате. Твои последние слова мне показались очень интересными, Моника. Я только их услышал, и мне хотелось бы понять, что они значат. Ты сказала что-то вроде: «Надеюсь, что осознания материнства будет достаточно». Какое осознание ты имела в виду? Это относится к Айме?
На лице Ренато появилось серьезное и другое выражение, какого у него не было при Айме. Несмотря на свою хитрость и цинизм, та задрожала. Но Моника сердечно улыбалась, мягко опираясь белой ладонью о руку Айме, спокойно уклоняясь от ответа:
– Да, но не нужно быть таким серьезным, знаешь ли. Речь шла о некоторых советах старшей сестры, возможно, чересчур монашеских. Айме молода, чтобы выходить замуж, и это была единственная причина всех моих страхов. Понимаю, что по моей вине ты неправильно понял, но она мне еще раз поклялась, что любит тебя и будет жить для тебя. Я верю ее словам, верю в нее. Это залог вашего счастья и нет ничего важнее этого, и Айме только что пообещала блюсти его.
– Что ты скажешь на это, Айме? – с нежностью спросил Ренато, обратившись к ней.
– Что я могу сказать? Конечно, ничего. Пойду приводить в порядок чемоданы.
18.
– Колибри! Колибри!
– Я здесь, хозяин. Что прикажете?
– Подойди, повтори-ка приветствие, с которым будешь щеголять в Сен-Пьере.
В двери каюты капитана, ловкий, как белка, черный, как сажа, веселый, как колокольчик, новый член экипажа Люцифера кривлялся самой привлекательной гримасой. Ему было около двенадцати, большие глаза сверкали, как звезды, на темной коже. Круглая голова, на которой черные-пречерные волосы казались зернышками черного перца, крутилась подобно голове куклы, а гибкая талия сгибалась в шутливом придворном поклоне, сопровождаясь самым лукавым выражением.
– Прекрасно, – одобрил Хуан, смеясь. – Так ты должен приветствовать свою новую госпожу, и к тому времени наденешь новый костюм из красного бархата.
– Правда, хозяин? – воодушевился мальчик, именуемый Колибри. – Вы подарите мне новый костюм? Алый костюм с бубенчиками?
– Конечно. Когда я тебе говорил неправду?
– Никогда, хозяин. Вы сказали, что заберете меня на свой корабль, и ваш корабль меня взял. Что все дни я буду есть – все дни я ем. Что мне не придется больше грузить дрова – я не поднимаю ни щепки. Но также вы сказали, что дадите мне ветку винограда, большую, здоровенную, и это действительно…
– Разбойник! Ты учишься просить слишком быстро, и мне это не нравится. Вот ветка винограда. Бери и убирайся.
Смеясь, Хуан Дьявол взял с подноса, который лежал на грубо сколоченном столе, самую красивую гроздь винограда и подкинул в воздух, а мальчик быстро подхватил ее и весело убежал, как маленький колибри.
– Вы очарованы этим мальчуганом, капитан, – сказал помощник. – Он ни на что не годен на корабле, разве что отвлекать. Он сильный и ловкий и мог бы быть хорошим юнгой.
– Не хочу юнг. Они не нужны на моем судне. Я нанимаю мужчин, которым могу дать в загривок, если что не так. Но не детей, чтобы их мучить, когда вздумается.
– Хорошо, – согласился помощник; и тут же, сменив тон, попросил: – Могу ли я сделать глоток?
– Зачем? Не думаешь, что выпил уже достаточно?
– Уж и пить нельзя на этом корабле.
– Очень скоро ты напьешься до упаду, когда станешь капитаном.
– Но вы и вправду останетесь в Сен-Пьере? Это всерьез?
– Когда я говорил тебе неправду?
Медленно Хуан встал, наполнил трубку светлым табаком, зажег ее и задумчиво выдохнул голубой и густой дым. Он был уже семь недель в море, его кожа еще сильнее обветрилась, чем до последней поездки. Темные непокорные волосы кудрявились на высоком лбу, выделялся массивный и волевой подбородок. Но в его больших итальянских глазах было иное выражение, а пухлые губы, горячие и чувственные, слегка улыбались далекому образу женщины.
– Надо видеть, как вы сейчас изменились, капитан.
– Изменился, я? В чем?
– Во всем. Как будто вам дали выпить одного из тех зелий, что готовят на Гаити, кто знает из каких трав. Эти зелья крадут душу. Говорят, они убивают.
– А я жив, Сегундо. Кроме того, я богат. Понимаешь?
– Хм! Думаю, вы слишком полагаетесь на эти маленькие деньги, что у вас есть.
– Их не мало. Их достаточно и с избытком для того, что я хочу сделать.
– Оставить Люцифера, забраться внутрь страны, – проворчал помощник. – Кто такое видел?
– Я никогда не говорил от том, чтобы забраться вглубь страны. На скалах Мыса Дьявола я построю дом, крепкий, как крепость. Я куплю десять лиг }[7] земли, расположенных позади, карету с двумя лошадьми, четыре рыбацкие лодки. Затем куплю красивые вещи, что нравятся женщинам: зеркала, одежду, духи.
– Вы только об этом и думаете. Боже, насколько же может измениться мужчина.
– И что? Я люблю ее, и она будет моей навсегда. Никто не будет смотреть на нее, когда она будет моей. Никто не положит на нее глаз. Я дам ей все, что она захочет, все что попросит, о чем будет мечтать.
– Не хватит и золотого прииска, чтобы удовлетворить ее; она из тех, кому нравится роскошь.
– У меня есть прииск, это Люцифер. Люцифер продолжит плавать в море с тобой в качестве капитана. Ты знаешь путь к хорошему улову.
– Но иногда дела бывают и очень плохи. Вы были не уверены в этой поездке, в которой все вышло наилучшим образом. Вам очень повезло, капитан.
– С этого момента мне всегда будет везти. Звезда Хуана Дьявола не погаснет.
– Но может неожиданно стать красной.
– Зачем ты играешь роль пророка? – упрекнул явно раздосадованный Хуан.
– Хотел бы, чтобы вы еще немного подумали, капитан. И хорошо бы нескольких месяцев не возвращаться на Мартинику. Иногда полиция становится очень любопытной, имея таких врагов, как у вас…
– Это из-за того, с порезанной рукой? Собака лает, но не кусает. Ему можно заткнуть рот несколькими монетами. Единственное, что осталось в Сен-Пьере – это долг знаменитому Ренато Д`Отремон. Я заплачу ему все до последнего сентаво }[8], и буду в расчете и мире с сыном доньи Софии.
Он прикусил трубку и сжал кулаки. Возможно, обжигающее воспоминание детства затронуло его душу, отразив на губах печаль; но вновь вернулось другое, недавнее, смягчив все. Он воскликнул:
– Как же она удивится! Представляет, что я возвращаюсь, но совсем не так, как на самом деле. Я привез ей все, и специальный подарок. Колибри, – повелительно позвал он.
– Что прикажете, хозяин? Я здесь.
– Как ты будешь приветствовать свою новую госпожу? Посмотрим, сделай поклон, – Хуан не смог удержаться от смеха. – Великолепно! Превосходно! Ты съел виноград? На, возьми еще одну гроздь и убирайся.