– Ты говорил, что у тебя срочное дело.
– Да, больные. Подозреваю, что санитарные условия, в которых они живут и работают – хуже некуда. Среди рубщиков тростника и работников сахарного завода вспыхнула какая-то эпидемия. Я хотел бы, по крайней мере, отгородить их от остальных, оказать медицинскую помощь. Короче, не знаю, не знаю. Я думал заняться этим после свадьбы, но боюсь, что болезнь слишком распространяется.
– Хочешь, чтобы я занялась этим? Где это?
– Мне кажется, это слишком тяжело для тебя, ведь место находится более, чем за три лиги, а после дождей дороги ужасные. Не думаю, что повозка сможет туда добраться. Мне пришлось ехать на лошади.
– Ну и я могу поехать на лошади. Пожалуйста, подготовишь одну для меня?
– Я подготовлю лошадь, слугу, чтобы тебя сопровождал и письменный приказ, чтобы тебе подчинялись во всем, – весело поддержал Ренато. – Какая же ты хорошая, Моника! Как я тебе благодарен!
Он сжал ей руки и удалился быстрым веселым шагом, а Моника криво улыбнулась, смакуя горечь мучения, и вонзая занозу еще глубже зашептала:
– Он проведет весь день рядом с ней. Отдаст ей все время, любовь, поцелуи. Так будет. А как же этого хочу я!
19.
Побледнев от волнения, Моника встала перед проемом, являющимся дверью огромного и зловонного барака, непереносимый запах которого заставил ее остановиться. Она едва верила увиденному – такой был резкий контраст между прекрасным пейзажем и грязной обстановкой жалкого жилица. Возможно, маленькая долина, которую называли долиной Чико, была более хорошенькой и светлой, чем глубокая и ароматная долина Кампо Реаль. На одной стороне теснились, леса кедра, красного дерева и алоэ; с другой – зеленая шаль тростника терялась там, где внезапно срезанный берег погружался в голубое море. Перед ней стоял лихорадочно работающий простой маленький сахарный завод с кирпичными стенами и дымящимися трубами, заставляя золотые монеты со звоном падать в переполненные сундуки Д`Отремон.
Моника с трудом перешагнула порог, ее глаза отказывались верить увиденному: потолок и стены – плохо соединенные пальмы; земляной пол; отсутствие мебели, за исключением нескольких ящиков и грубых скамеек. На нескольких столбах висели разодранные грязные гамаки; грязные циновки лежали длинными рядами, туда были брошены, будто животные, больные работники: без света, воздуха, без кувшина свежей воды, без тени человеческой жалости, которая была бы способна проникнуть в этот ад.
– Сеньорита, куда вы идете? Выходите, выходите, вы задохнетесь. Этого человек не вынесет.
Робкий, испуганный старик с угольной кожей, со взъерошенными, почти белыми волосами, приблизился к ней. Он опирался на что-то вроде грубого костыля и таскал с трудом опухшие ноги, но в его грустном взгляде унижаемого веками человека, была искра простодушной доброты, которая зажглась в присутствии красивой и хрупкой женщины, не отступившей ни на шаг.
– Не идите дальше, сеньорита. Эти вещи не для того, чтобы смотреть на них. Туда нельзя идти. Я расскажу вам, что там происходит. Но снаружи…
– Кто вы?
– Кем я должен быть? Сауль, лекарь. Меня позвали, чтобы я вылечил их травами, но эту болезнь никто не остановит. Вчера было около сорока больных, а сегодня более восьмидесяти.
– Конечно, потому что они вместе со здоровыми. Этого нельзя делать, им нужен доктор, лекарства, люди, которые бы за ними ухаживали, воздух, пространство. Но почему они в такой заброшенности? У них нет семьи? У вас нет женщины, которая бы вам помогала?
– В долину приехали только мужчины. Женщины и дети собирают кофе на другой стороне. Сеньор управляющий запретил им приходить, говорит, что они очень нужны там и…
– Что это? – прервал Баутиста, приблизившись.
– Сеньор управляющий! – испугался негр Сауль. Наступила глубокая тишина в длинном бараке. Даже больные, сдерживая дыхание, замолчали. Некоторые приподнимались, другие с трудом повернули голову, чтобы увидеть жестокое лицо управляющего, который смотрел на них гневно и презрительно. Он нетерпеливо повернулся к неуместной посетительнице и распорядился:
– Сеньорита Мольнар, вы не сделаете мне одолжение, не выйдете отсюда?
– Нет, Баутиста. Я пришла увидеть это и попытаться исправить. Уже вижу, что все гораздо хуже, чем я предполагала.
– А как вы хотите, если этим лодырям взбрело притворяться больными? – гневно пробурчал Баутиста. Потом, повысив голос, пригрозил: – У неработающих отнимется рабочий день! Вставайте, бездельники!
Моника побледнела еще сильнее, пробежав взглядом ряды несчастных, которые еле шевелись от ужасного голоса управляющего. Некоторые сделали движение, чтобы подняться и снова упали. Рядом с дверью находился один неподвижный, со скрещенными руками и открытыми глазами, на нем с ужасом задержались глаза Моники, она обернулась и гневно выпалила Баутисте:
– Вы добиваетесь, чтобы встали и мертвые? У вас нет ни сердца, ни совести!
– Вы меня оскорбляете! Хватит, сеньорита! Выходите отсюда. Я здесь приказываю. У вас нет права…
– Посмотрите на приказ, отданный Ренато, уж он имеет силу! Где указано, что мне здесь подчиняются, и я не буду стоять сложа руки. Я буду приказывать от его имени!
– Мне вы ничего не можете приказывать!
– Ну а кому же тогда! Этот приказ охватывает весь персонал завода.
– Почему бы вам не позвать руководителей, сеньорита? – намекнул старый негр.
– Ты не заткнешься, идиот? – приказал Баутиста яростно. – Если ты снова откроешь рот, я тебя…!
– Сделайте одолжение, держите себя в руках, Баутиста! – прервала сурово Моника.
– Я сделаю кое-что, сеньорита Мольнар. Немедленно доложу об этом хозяйке. И если она поддерживает безумства своего сына, то я не пробуду больше ни минуты в Кампо Реаль.
– Если таковы дела, то Моника права.
– Но как может сеньора говорить это? – закипел Баутиста, обуреваемый удивлением и гневом.
– Однажды сеньора должна была понять ваши методы! – взорвался Ренато.
– Ну в этом случае, я лишний в Кампо Реаль!
– Естественно! – согласился Ренато.
– Успокойся Баутиста, и ты тоже, Ренато. Прошу тебя, – примирительно вмешалась София.
– Сеньорита Мольнар оскорбила, унизила меня перед сотней людей! – пожаловался Баутиста. – Мне придется всех их побить, если я хочу, чтобы они и дальше меня уважали.
– Тебе лучше помолчать – это лучшее, что ты можешь сделать, – сурово посоветовала София. – Я знаю, ты великолепен, но, возможно, усердствуешь в жестокости с работниками. Именно это мой сын имел в виду.
– Я имел в виду… – начал было Ренато, но мать прервала его, умоляя:
– Прошу тебя, Ренато. Мы в нескольких часах от твоей свадьбы. Почему бы нам не отложить этот спор на потом?
– Со дня приезда я его откладываю, – возразил Ренато.
– Если сеньор Ренато хочет, чтобы я немедленно ушел… – намекнул Баутиста с притворной скромностью.
– Ни в коем случае, – отклонила София. – Баутиста, я слишком тебя ценю, чтобы терять. Думаю, мы можем очень хорошо все уладить.
– Разве ты не понимаешь, мама, что Моника была слишком хорошей, самоотверженной, согласившись осуществить то, что я должен был сделать?
– Это правда. Она поступила прекрасно, за что я глубоко благодарна ей. Мне было бы приятней, если бы у Айме была такая черта; но, в конце концов, все равно, – согласилась София. Обратившись к слуге, она попросила: – Баутиста, прошу тебя во всем, что касается больных, подчиняться Монике.
– Но она приказала ряд безумств! Она хочет, чтобы для них построили отдельный барак, с окнами во всю стену, кровати с простынями, ночные столики, где можно поместить воду и фрукты, которыми, по ее мнению, должны питаться эти лодыри, а также приказала послать за врачом в Сен-Пьер и хочет, чтобы он у нас был всегда в Кампо Реаль.
– Эта идея меня тоже посещала, – заверила София.
– Еще она хочет лишить меня полдюжины женщин, работающих на плантации, чтобы те заботились о больных, и сделала список на десяти листах с лекарствами и всем необходимым, как она сказала.
– Все, что приказала Моника, исполнится до последней буквы. Тебе это кажется хорошим, Ренато?
Ренато не ответил. Скрещенные руки и холодное жесткое лицо готово было вот-вот вспыхнуть небывалым возмущением. Не дожидаясь ответа, сеньора Д`Отремон повернулась к Баутисте:
– Сделай мне одолжение, выполни, что я сказала, Баутиста. Ах! И не забудь извиниться перед сеньоритой Мольнар за то, что был с ней не вежлив. Это приказ, а кроме того и просьба.