Айме склонила голову, чтобы избежать взгляда Ренато. Она боялась разоблачения и ее трясло, как в лихорадке; а он нежно ласкал ее руки и спросил заботливо:

– Ты чувствуешь себя лучше? Может быть, составишь нам компанию за столом?

– О нет, Ренато! Мне очень плохо. У меня ужасно болит голова и не думаю, что смогу даже встать на ноги. Не заставляй меня вставать.

– Конечно, я не буду заставлять, что за глупость! Я сам отнесу тебя в нашу часть дома.

– Я не слишком помешаю донье Софии, если проведу ночь на этом диване? По крайней мере, оставь меня здесь на несколько часов, оставь одну, совсем одну в темноте, чтобы прийти в себя. После этого я буду чувствовать себя лучше. Прошу тебя, Ренато, ведь у тебя тысяча дел, которыми нужно заняться.

– Хорошо. Если так хочешь, я оставлю тебя одну, но в любом случае, я предупрежу горничную, чтобы она была внимательна.

Он вышел, и Айме сделала позади него нетерпеливое выражение лица.

Она больше не могла, чувствовала, что от отчаяния сходит с ума, и наконец, у нее расслабились натянутые нервы. Она сползла с дивана на пол, кусая руки, рвя на себе волосы, корчась, словно в муках жестокой пытки. Кровь в ней кипела, сердце билось так, что стало трудно дышать, и наконец, она поднялась, будто ухватилась за решение, громко шепча:

– Хуан, Хуан! Мне нужно наедине поговорить с тобой. Будь что будет, но мне нужно с тобой поговорить. – Вдруг она услышала мягкие скрытые шаги, и встревоженно спросила: – Кто там? О, это ты, Ана! Что ты делала за этими шторами?

– Ничего, хозяйка, а что бы вы хотели, чтобы я сделала? Сеньор Ренато сказал, чтобы я была рядом с вами и ждала.

– Иди сюда.

Покорившись голосу Айме, темнокожая женщина, которую София передала невестке, приблизилась к ней, усаживаясь у ее ног на ковер, и склонила голову, глядя на нее с заботливым усердием домашнего животного. Ничего, казалось, не изменилось в ней за пятнадцать лет, словно эти года ускользнули с ее детской души, будто их и не было, как будто она была в том простодушном отрочестве, которое заставляло сверкать глаза, как два агата, и показывать белейшие зубы, как мякоть кокоса на коже цвета табака.

– Уж плохи стали дела в этом доме, правда сеньора Айме? Как тогда, когда привезли ребенка Хуана.

– Когда тогда?

– Ну, тогда. Когда убился старый хозяин, который привез Хуана. Тогда ниньо Ренато был вот такого роста, и ни Янина, ни Баутиста не управляли в доме.

– А разве все Д`Отремон знают Хуана?

– Ну конечно. Хотите, чтобы я принесла вам бульон?

– Нет. Скажи мне, где остальные. Что делают?

– Каждый на своем месте. Сеньора София закрылась и в ярости, как тогда. Она сказала Ренато, что не будет есть за столом, пока здесь будет Хуан. Все это она делает для того, чтобы тот выгнал Хуана. Но куда там, Хуан в столовой, такой высокий и красивый, как хозяин дон Франсиско двадцать лет назад. Он на него похож, знаете сеньора Айме? Когда я его увидела, аж испугалась. Он был в полутьме, и мне показалось, что это душа хозяина.

– Ты говоришь много глупостей, Ана, и не ответила на то, что я спросила. Где все? В столовой может быть? Уже едят? А Моника? Что делает Моника?

– Пока не знаю. Хотите я посмотрю и вернусь к вам?

– Да, Ана, потому что мне нужно сделать кое-что серьезное, важное, в чем ты могла бы мне помочь, и это будет нашим секретом. Если ты сумеешь его сохранить, я тебе подарю новое платье из шелка, туфли, бусы и все, что захочешь. Но ты должна делать так, как я скажу и молчать, как могила. Ты сможешь это сделать? Клянешься?

– Ну конечно. Я никому не скажу ни слова. Я хорошо умею это делать. Я молчу о стольких вещах, сеньора Айме. Если бы я заговорила, сеньора Айме, если бы заговорила…

Горничная-туземка сделала выразительное лицо, улыбаясь двойным рядом белоснежных зубов, счастливая и довольная, что достигла такой точки доверия, что новая хозяйка откроет ей двери личной жизни. Такая понятная и простая, она, может быть, была самой неподходящей сообщницей; но буря страстей уносила Айме. Она нуждалась в ком-нибудь и не была способна мыслить здраво.


– Моника, не уделишь мне минуту?

– Конечно. Как пожелаешь, Ренато, – они были в одном из фойе, примыкающем к просторной столовой. Моника и Ренато едва попробовали кофе и коньяк, поданные после ужина. Хуан только что ушел, и Моника, казалось, вздохнула теперь уверенней. Присутствие Ренато все еще было для нее драгоценно. Она все еще наслаждалась его присутствием, как лакомством, вызывающим беспокойство и горечь в напряженные и тревожные минуты, даже предчувствуя опасность катастрофы.

– В первую очередь, я хочу поблагодарить тебя. Ты единственная, кто не сбежал, кто разделил нашу трапезу с Хуаном.

– Айме больна, а мама…

– Да, знаю, страдает от мигрени. И у моей матери будет мигрень несколько дней, пока Хуан будет в доме. А что касается болезни Айме, думаю, она преувеличивает, ведь ей тоже неприятен бедный Хуан.

– Она тебе сказала?

– Откровенно сказала. Я спросил ее и, как всегда, она была искренна со мной, и за это я благодарен ей. Но мне бы хотелось, чтобы она была с Хуаном любезней и отзывчивей!

– Не думаю, что Хуан сочетается с духом этого дома. Ты и сам это видишь, Ренато. Он не кажется довольным. Почему не позволишь ему уехать?

– Я позволю, что еще мне остается! Но как нелепа недоброжелательность к Хуану. Он мрачный и угрюмый, потому что много страдал. Это очень длинная и долгая история. Я расскажу тебе ее как-нибудь в другой раз, хотя по правде, в этой истории для меня много темных пятен. У отца было к нему такое сильное обязательство, он был заинтересован в нем, но оставим папу, хотя он и связан с этим. Я хочу полностью изменить рабочий режим в Кампо Реаль. Мы начали с самого срочного – больных, но приложить руку нужно ко всему. Конечно же, для этого мне нужен здесь старый Ноэль, и посмотри, какое совпадение. Я думал послать за ним на следующей неделе, и недавно мне передали, что он задержался на половине пути из-за сломанного колеса наемной повозки. И естественно, я послал за ним другую. Что с тобой происходит? Ты так неспокойна.

– Со мной ничего не происходит. Столько всего, что…

– Одну за другой мы их постепенно решим. Если ты не слишком устала, выйдем посмотреть, не приехал ли Ноэль. Боюсь, что и его присутствие не будет радостным для мамы.

– В таком случае?

– Ей не нравится ничего, что предпринимается против Баутисты, но я готов покончить с его злоупотреблением власти. Его присутствие здесь – зло, которое нужно искоренить, здесь нужно действовать решительно. Слышишь? Мне кажется, подъезжает карета. Пойдем!


– Сеньор Ренато и сеньорита Моника вышли в сад, потому что услышали, как подъехала повозка, они ждали этого гостя. Это была большая карета, с заказами сеньориты Моники для больных, о которых она печется. Так что они были очень заняты таким количеством сумок и пакетов, – сообщила Ана, в соответствии с заданием, что та ей дала.

– А Хуан? С ними был Хуан?

– Как бы не так! Хуан ушел из столовой, закончив есть и сказал, что ляжет спать. Но как бы не так. Он пошел искать мальчика, которого привез с собой, узнать, дали ли ему поужинать. И сказал Эстебану, чтобы того не отправляли в комнату для слуг, потому что Колибри, так зовут негритенка, должен спать с ним в той же комнате.

– И где он сейчас?

– Гуляет с мальчиком во втором дворике и не разговаривает.

– Послушай, Ана. Нужно, чтобы ты позвала этого ребенка, увела его куда-нибудь, чтобы оставила Хуана одного.

– Для чего, хозяйка? – удивилась служанка.

– Не спрашивай, делай, что говорю. Посмотри, тебе нравится это кольцо? Возьми его. Оно твое. Для тебя. Но делай немедленно, что я приказываю. Иди.


– Мой хозяин…

– Что такое, Колибри?

Прогуливаясь с одного конца двора в другой, Хуан медленно остановился. Он бродил с мальчиком, но не смотрел на него и не разговаривал. Он был слишком погружен в горькие мысли, и когда тот с ним заговорил, он удивился, словно пробудился ото сна, полного зловещих образов. Его немного успокоило маленькое и темное лицо друга.

– Мы останемся в этом доме, хозяин? На кухне говорили, что останемся навсегда, и что вы будете управлять, и что выгонят очень плохого человека, который сейчас управляет. Но когда он пришел, все замолчали. Это очень скверный старик, капитан! Он пришел молча, и ударил ногой кошку, которая пила молоко. Он правда очень плохой, ведь кошка ничего ему не сделала. Это правда, что говорят, хозяин?