– Тогда, Ренато, почему…?
– Не продолжай, Моника, прошу тебя. Не спрашивай. Есть единственный ответ: Хуан войдет в этом дом, потому что это справедливо. Уместно это или нет, время покажет. Ты была образцовой дочерью, и думаю, что тебе будет не трудно понять последнее желание моего отца. Хуан может быть строптивым, неблагодарным, даже порочным. Не важно. Отец хотел, чтобы он был рядом со мной, чтобы я с ним обращался как с братом.
– Но это нелепо!
– Не нелепо. Вопреки вашим мнениям, я верю в Хуана, верю в благородство его души, потому что верю в человеческое сердце. Что-то подсказывает мне, что Хуан хороший. Во-первых, он верный, искренний, открытый. В нем нет предательского замеса. Достаточно взглянуть в его лицо, чтобы это понять. Хуан не хищник, как упорно думаете вы и моя мать. Он порядочный, и если когда-нибудь он ранит меня, то сделает это открыто, лицом к лицу. Уверен, что не ошибаюсь.
– В таком случае…?
– В таком случае, ничего. Доверься мне, я знаю, что делаю. Ты измучена и утомлена. Ступай Моника отдыхать.
– В такой момент я не смогла бы заснуть.
– Тогда, чтобы не задерживать меня, можешь сделать мне одолжение?
– Все, что хочешь.
– Зайди в спальню и объясни сестре, что мне нужно уехать одному на пару часов. Боюсь, мы снова будем спорить, если заговорим, а на сегодня уже хватит.
– У вас была размолвка? – встревоженно спросила Моника.
– Давай назовем это несогласием. К счастью, все завершилось хорошо, мы полностью помирились, но эти вещи огорчают, а я не хотел бы снова начинать. Я боготворю твою сестру, верю в нее, хочу верить ей больше остальных. Мне нужна вера, которая бы вдохновляла меня жить и дышать.
– Какие печальные слова, Ренато! Словно они от полнейшего разочарования.
– Какая глупость! Я сказал, что люблю твою сестру. Я так люблю ее, что не смог бы жить без нее.
– Ты хочешь сказать, что любишь ее, несмотря ни на что и будь, что будет, ты готов…?
– Не знаю, что ты имеешь в виду своим «будь что будет» – прервал ее Ренато с серьезным выражением лица. – Прости, если отвечаю не то, что ты хотела бы услышать, но если бы Айме была недостойна, то что стало бы с нами, что стало бы с этим домом, об этом не стоит даже упоминать. Ладно, мы говорим о глупостях, теряем бесценное время, обижая нелепыми мыслями самую достойную и восхитительную женщину – твою сестру. – И с принужденной веселостью попросил: – Побудь с ней. Я скоро вернусь. До встречи, моя любимая Моника.
При вспышке молнии Айме взглянула с тревогой на лицо Хуана, серьезное и горькое. Еще громко звучали в широком коридоре шаги удалявшегося Ренато, еще тень Моники не исчезла в полузакрытой двери пустой комнаты. Возле каменной скамьи, под покровом густого вьюнка, чувствуя, как струйки прохладного дождя бьют по горящим щекам, он думал, вздрагивая, пока до него доходили услышанные слова, и сколько проиграл в выигранном бою. Хуан, долгое время неподвижный, резко очнулся, как клещами, сжал ее руку с грубостью моряка, и приказал властно:
– Пошли отсюда! Ты боялась столкнуться с Ренато, а теперь опасности нет.
– Но Моника там, в моей комнате, – тихо указала Айме. – Она будет меня искать, побудет там недолго; потом пойдет обыскивать дом и объявит тревогу раньше, чем мы сможем удалиться. Мы не можем уйти сейчас, не вижу также и необходимости.
– Как это не видишь необходимости? – спросил Хуан с возмущенным удивлением.
– Послушай, Хуан. Если бы ты на секунду послушал меня, то я бы тебе сказала: Зачем убегать, вызывая скандал, если мы вместе, если есть тысяча способов…?
– Замолчи! Замолчи! Не предлагай мне эту низость, эту грязь, потому что тогда я способен убить тебя. Ты сказала, что любишь меня, заставила меня признать, что я люблю тебя. Сейчас ты поедешь со мной и будь, что будет!
Резким рывком, сдерживая ярость, Хуан вытащил Айме из укрытия, пристально глядя в лицо с горящими щеками, которые не могли охладить даже холодные капли дождя. Грубый, дикий, с любовью, похожей на ненависть, он так сжал ее в могучих руках, что ее кости захрустели.
– Хуан, ты меня душишь!
– Это я и хотел бы сделать. Но руки отказываются сжать твою шею, и я боюсь, знаешь? Да. Страх запустить тебя в свою душу, если убью. Страх, что твой облик будет меня преследовать, что мной овладеет твой голос, глаза, губы, когда ты уже будешь мертва. Страх, что меня сведет с ума желание вновь тебя увидеть и услышать, когда я уже убью тебя.
Он резко оттолкнул ее и сделал несколько шагов к центру дворика, безразличный к хлынувшему дождю, к ветру, который подталкивал облака, разрывая их, чтобы дать возможность показаться звездам. Глядя по сторонам, боясь глаз, которые могли бы ее увидеть, Айме обратилась к нему с мольбой:
– Хуан, послушай. Я уеду с тобой. Но не сейчас, Хуан. Я уеду хоть на край света, куда хочешь. Я тебе это говорила и клялась в этом. И снова клянусь, но успокойся. Я хочу твою любовь, хочу жить для твоей любви, а не бежать, чтобы найти смерть.
– Никто бы не убил тебя, если бы ты была со мной! Никто не подойдет к тебе, пока я дышу!
– Ты, Хуан, будешь первым, кто падет. Тогда что со мной станет?
– Что станет с тобой? Ты тоже можешь умереть в этот миг!
– Нет. Ты не убьешь меня, зная, что я люблю тебя. Ты должен обезуметь, чтобы это сделать, но ты не такой, Хуан. Ты уязвлен, раздосадован, ревнив, сомневаясь в моей любви, находишь наслаждение в опровержении моих слов, но при этом не можешь отрицать их, потому что твое сердце соглашается с ними. Потому что иногда невозможно притворяться, и я не смогла бы приблизиться к тебе, быть в твоих руках, целовать тебя, если бы не любила. Подумай на секунду, Хуан, подумай. Ты уже слышал Ренато, он начеку.
– Пусть таким он будет и дальше! Ведь это единственное, чего я желаю. Хочу, чтобы он знал об этом, хочу сказать, прокричать ему это!
– Он обоих нас убьет. Все на его стороне: законы, обычаи, причины и права. Мы среди сотен людей, которые станут заклятыми врагами, сворой свирепых псов, которые будут нас преследовать. Нет, Хуан, нет, ты не можешь бросить меня этим хищникам. Лучше я предпочту, чтобы ты убил меня, но я не хочу умирать. За какое преступление мне умирать? За то, что полюбила тебя, что в моем сердце появилась любовь? А теперь ты приговариваешь меня к смерти, ты понимаешь? Почему ты так смотришь меня? Ты меня презираешь, Хуан?
– Да, Айме, презираю.
– Ты не будешь меня презирать, ведь я все улажу, чтобы сбежать, когда минует опасность.
– Как мерзко и подло так убегать! Надо бежать сейчас, ставя на карту все, рискуя всем, когда нужно защищаться когтями и лапами, как хищное животное. Надо бежать сейчас, когда опасно, невыгодно, я могу и хочу сделать это. Но потом, когда ты приготовишься, это будет насмешкой. Какая низость! Тем не менее я подожду, но не для того, чтобы ты приготовилась, а сделаю это на свой лад.
– Что ты сказал, Хуан?
– Я спрячу тебя в надежном месте, где не будет опасности для твоего драгоценного существования, ты ничем не рискнешь, когда сбежишь с Хуаном Дьяволом. Обещаю тебе. Для тебя все будет безопасно. Я сотру все следы и буду противостоять Ренато.
– Нет, Хуан, нет! Не надо так!
– Будет так. Ты обещала, дала слово, клялась. Хватит впустую давать обещания и лживо клясться! Надо будет подождать, но это будет недолго. Надо продолжать притворяться. Тебе это не составит труда, а я тоже научусь этому. Я твой одаренный ученик. Я стану на некоторое время предателем, трусом, подлецом и обманщиком, научусь лгать, улыбаясь, приму хлеб и соль под крышей этого дома, где буду точить кинжал, а потом ударю в спину. Да, Айме, подожду. Подождем. Постепенно выигрывая, постепенно побеждая. В конце концов, не все ли равно? Позволь мне признать правоту доньи Софии, Баутисты, старого нотариуса, который вздрагивает, как только видит меня. Позволь признать правоту Моники де Мольнар. В конце концов, не все ли равно?
– Ради Бога, Хуан, замолчи! – умоляла Айме, неожиданно испугавшись. – Это Моника. Посмотри, она видела, смотрит на нас. Уходи, Хуан, уходи! Ради Бога, спрячься, уйди. Я скажу ей, что не с тобой говорила. Но сейчас уходи!
Хуан удалился, высокомерный и надменный, не опустив голову, не прячась. Айме попятилась, остановившись, чтобы перевести дух, и затем зашагала медленным смущенным шагом до полузакрытой двери, в которую от страха вцепилась пошатнувшаяся Моника, ее колени подогнулись, словно ледяной холод вместо крови пробежал по венам. И сдавленным голосом упрекнула: