– Вы утверждаете, будто я это знаю?
– Говорят, он выехал после вашего с ним разговора. Я знаю, что в эти дни он пережил неприятные волнения, он находился в злополучном состоянии беспокойства, тревоги, напряжения.
– Так вы знаете больше меня. По-видимому, это грустная участь жен: нас не уведомляют. Вы пришли не в лучшее место для получения сведений.
Нотариус беспокойным взглядом поискал ребенка, но Ренато уже воспользовался случаем, чтобы выйти из комнат матери. Он задержался с обратной стороны штор, чтобы с интересом послушать слова нотариуса.
– Я бы осмелился попросить у вас на эти дни немного терпения для сеньора Д`Отремон, сеньора. Вы единственная, кто может или облегчить, или утяжелить его ношу, потому что, хотя, возможно, вы и начали сомневаться, но супруг обожает вас, София.
– Ну тогда он странным образом обожает меня, – вздохнула София с горечью. – Но это дело личное и частное. Еще раз повторяю: я не знаю, куда поехал Франсиско и почему он провел ночь не дома. А теперь, извините, я очень занята и готовлюсь к поездке в Сен-Пьер с Ренато. Можете сказать мужу, если он послал вас узнать о моем состоянии души. Я уезжаю в Сен-Пьер и уже послала письмо Маршалу Понмерси, чтобы он сделал одолжение и принял меня по приезде в столицу.
Свободный от общества матери и присмотра Аны, Ренато быстро удалился. Его голова пылала, мысли и чувства беспорядочно кружились. Резкие слова, которые он никогда не слышал между родителями, жестокость Франсиско Д`Отремон, которой он благородно противостоял, как любящий сын, – вся эта масса странных событий совершала круговерть. Набежали тучи в голубом небе его счастливого детства, заставляя впервые в жизни ощутить себя ужасно несчастным. Не хотелось говорить со слугами, не хотелось разговорами усиливать боль матери, но ему нужно было доверить кому-нибудь грусть своего детского сердца. Он бросился искать друга, вспомнив о нем. Но комната, где его заперли, была пуста. Окно, выходящее в поле, распахнуто – исчезнувшая железная балка открыла проем, через который сбежал Хуан. Он искал его с тоской, как никогда, с горьким чувством незащищенности, ведь впервые родители, которые были его евангелием и оракулом, покачнулись на своем пьедестале.
Через тот же проем выпрыгнул и Ренато, крикнув во весь голос беглецу:
– Хуан! Хуан!
И наконец он увидел его, уже довольно далеко от дома, у каменистого русла ручейка, порывисто и неистово стекавшего с горы, как и все на этом острове, поднявшегося из морей извержением вулкана. Он добежал до него, запыхавшись.
– Хуан, почему ты не отвечал?
Хуан медленно встал, посмотрел на него чуть ли не с досадой, чувствуя к нему какую-то злобу. Он так сильно отличался от ребят, которых он раньше встречал. С длинными, светлыми и прямыми волосами, в узких вельветовых штанах и белой шелковой рубашке он был похож на фарфоровую куклу, сбежавшую из украшенного салона. Но Ренато улыбался ему мужественно и прямодушно, ясные глаза смотрели приветливо, искренне, с неудержимой доброжелательностью, которой Хуан Дьявол сопротивлялся, и спросил, пожимая плечами:
– Зачем ты кричал? Хочешь, чтобы меня поймали?
– Разве ты сбежал?
– Конечно! Не видишь, что ли?
– Хм, Баутиста сказал Ане, что запер тебя, чтобы ты не мешал; а я, как только смог, сбежал из маминой комнаты, чтобы открыть тебе дверь.
– Чтобы не мешать, я смываюсь.
– Смываешься? Ты хочешь сказать уходишь?
– Ну конечно. Но только не знаю, куда. Я больше не хочу здесь находиться!
– Но папа хочет, чтобы ты был здесь, и я тоже. Ты мой друг, и я не оставлю тебя. Не уходи, Хуан. Мне сейчас тоже грустно. Сеньор Ноэль сказал маме, что ты был очень несчастным, для своих лет слишком много страдал; я тогда его не очень хорошо понял, потому что не знал, что значит страдать по-настоящему.
– А теперь знаешь?
– Да, потому что сейчас мне очень грустно. Папа неожиданно стал плохим.
– Неожиданно? Они раньше никогда не ссорились?
– Нет, никогда. А ты откуда знаешь, что они поссорились? Ты не спал?
– Они меня разбудили.
– Кто? Папа или мама? Ну а меня нет. Я не спал. Папа отправил меня спать, но иногда я не слушаюсь. И тут я увидел, как он проходит, подумал, он пошел тебя ругать, ведь я рассказал, что ты делал вчера. Потом прошла мама, а затем я услышал, как они кричат, а когда пришел… ну, если ты не спал, то слышал. Папа… – его голос задрожал. – папа повел себя плохо с мамой.
Теперь он избегал взгляда Хуана, словно его смущало, что тот слышал произошедшую сцену. Но Хуан сжал губы и не ответил, ощущая себя мужчиной перед Ренато, неосознанно чувствуя, что должен молчать и хранить эту мучительную тайну, не зная, правда это или ложь.
– Не знаю, как началась ссора. Я слышал, мама хотела поехать в Сен-Пьер, а он не хотел ее отпускать. И разозлился, когда она сказала, что поедет в любом случае на встречу с губернатором или с этим маршалом, не знаю, как его зовут, но он был другом моего деда. И тогда… если ты слышал, то уже знаешь. Мне пришлось вмешаться, чтобы защитить маму, и мы с папой поссорились. Он ускакал на лошади и до сих пор не вернулся домой. Поэтому мне грустно.
Ренато ждал ответа, замечания, но Хуан ничего не говорил, хмурый и молчаливый, и Ренато мягко продолжил:
– Ты думаешь, папа больше не вернется? Я знаю, есть мужчины, которые сильно оскорблены и поэтому уходят навсегда из дома.
– Конечно же он вернется.
– Ты думаешь, он вернется? Правда? – радостно воскликнул Ренато. Но тут же забеспокоился. – Он снова будет ссориться с мамой, когда вернется? И со мной тоже, Хуан? А меня, думаешь, он больше не будет любить?
– Любить?
– Ты не знаешь, что такое любить? Тебя никогда не любили? И ты никого никогда не любил? Даже свою маму?
– У меня ее не было.
– У всех она есть. Наверное, ты просто не помнишь ее. Мамы очень хорошие, и когда люди маленькие, мамы о них очень заботятся и укачивают на руках. У всех есть мамы. Даже у самых бедных, кто живет в хижинах. Некоторые не помнят, но у всех есть мать, – вдруг он повернулся и воскликнул: – О! Посмотри, там столько народу.
– Да, там, кажется, несут умершего.
– Умершего?
– Ты не знаешь, что значит «мертвый»? Ты когда-нибудь видел мертвого?
– Нет, никогда не видел. Хотя… это не умерший. Это носилки из веток. Несут лежащего мужчину.
– Раненого или мертвого.
– Это папа! – испуганно крикнул Ренато, побледнев. – Это папа!
6.
– Что стряслось? – встревожилась София.
- Он еще жив, сеньора, – ответил Педро Ноэль, грустный, но серьезный. – А пока есть жизнь, есть и надежда.
Пораженная, сломленная жестокой новостью, София рухнула на подушки дивана, закрыв руками лицо, и зашептала:
– Франсиско! Франсиско!
– Когда я увидел, что он ускакал, то боялся несчастного случая. Поэтому велел, чтобы его везде искали.
– Но что случилось? Как это произошло? – желала знать встревоженная София.
– Полагаю, он яростно мчался галопом до скалистых обрывов. Конечно же он с конем свалился с обрыва. Он поехал в безумном, слепом гневе, и даже не позволил оседлать лошадь!
– Где он? Я хочу его видеть!
– Его несут. Я поторопил оседлать и уже послал человека на самой быстрой лошади, чтобы привезли доктора из столицы. Он упал с большой высоты. Вот и они!
– Франсиско, мой Франсиско, ты видишь меня? Слышишь?
Опустившись на широкое ложе, не сдерживая хлынувшие слезы, София Д`Отремон с тревогой ждала слов, которые мог бы произнести Франсиско. Но напрасно, веки лишь приподнялись с усилием и неопределенный взгляд задержался на ней: душа уже начала отделяться от земного бытия.
– Ты слышишь? Понимаешь меня? Франсиско! Мой Франсиско!
– Думаю, это не имеет смысла… – грустно сказал Ноэль.
– Нет, не говорите так, – отчаялась София. – Этот доктор, за которым вы послали, когда появится?
– Боюсь, он сильно опоздает. К сожалению, мы потеряли много времени. Несчастный случай произошел с ним несколько часов назад. Уже потом его принесли сюда.
– Ре…нато, – усиленно шептал Д`Отремон.
– А…? – София почувствовала, как в сердце встрепенулась надежда.
– Ренато… – снова забормотал Д`Отремон.
– Он сказал Ренато, – проговорила София.
– Да, позовите сына, – пояснил Ноэль. – Он зовет его, хочет видеть, поговорить. Где он?