Она медленно села. Мрак, сплошной мрак, как в могиле. Запах свинцовой сырости, гнилой соломы и мышей. Ничего не видя, она встала, стала шаг за шагом обследовать стены. Каменный мешок, круглый, стены из грубого камня. Она помнила, когда видела свет, что яма, куда ее бросили, не очень и глубока… однако достаточна, чтобы не выбраться. Эмма разбила все коленки, изломала ногти, пытаясь забраться наверх. Наконец она без сил села, упираясь спиной о грубый камень, зажав коленями пальцы сцепленных рук. Все, конец. Она в подземелье под церковью, в подземелье, где покоятся тела знатных монахинь, где умер Тибо Пройдоха. Она — в могиле.
Диво, но со временем она стала даже различать стены ямы. По сути, круглый колодец. Эмма не знала, сколько просидела так. Не знала, сколько ей еще сидеть. Чувствовала себя такой усталой, что даже не ощущала горя. Ролло отказался от нее, Гийома увезли, все, все отказались от нее, остался лишь мрак, могила.
Порой она либо спала, либо впадала в какое-то оцепенение. Это было почти благом, ибо ей не хотелось думать ни о чем. Она так устала бороться за жизнь. Как пережить очередное поражение? Ролло отверг ее. Почему? Она даже не хотела думать об этом. Только думала, что разрыв с Ролло привел ее к разлуке с сыном. В такие минуты она ненавидела его, считала его повинным
во всех своих бедах.
Когда наверху первый раз возник свет, он едва не ослепил ее. Бородатый стражник спустил на веревке корзину с водой и съестным. Она удивилась, что почувствовала голод. Но свет удалился, и она не сдвинулась с места. Какое-то время. Но потом что-то проскочило по ее ноге. Она вскрикнула и вскочила. Жирная крыса, успокоенная неподвижностью Эммы, решила отведать принесенную ей снедь.
Брезгливость вернула часть сил. Она заставила себя поесть. Еда немного привела её в чувство. Что делать? Выбраться из этого каменного мешка нельзя. Смириться? Она потеряет все, что дорого ей в жизни. Она, как сестра Геновева, будет тихо доживать свой век в обители Магдалины. А ведь когда-то, сопротивляясь повелению Ролло, желавшего выдать ее за Атли, она и сама хотела стать монахиней. Как ее приемная мать Пипина, Видимо, женщинам, судьба к которым сурова, ничего иного не остается, как идти в монастырь, искать утешения в Боге.
Порой какие-то звуки привлекали ее внимание: голоса, даже лязг железа. Но к ней никто не подходил. И тогда в голову стали лезть самые дикие мысли. Кто-то ходит по подземелью, кому до нее нет дела. Это напугало ее. Душа умершего от голода Тибо или кто-то еще. Ее обуял вдруг такой страх, что когда по вершине колодца мелькнул свет, она была готова на коленях умолять выпустить ее отсюда. Однако слова замерли у нее на устах, едва увидела важное, довольное лицо аббатисы. Оно напоминало злую крысиную морду.
— Готова ли ты принять постриг и встать на путь истины и веры?
Эмма заставила себя молчать.
— Что ж, нечистый — всегда точит когти на заблудшие души. Поэтому ты будешь сидеть здесь, пока не поумнеешь. Тогда Эмма стала требовать встречи с Гвальтельмом.
— Его высокопреосвященство отбыл еще два дня назад.
Два дня! Она не вела счета времени во мраке. Ночь и день тянулись для нее бесконечно.
Аббатиса ушла, и Эмма опять осталась в темноте. Стефания уверяла, что еще не было никого, кого бы ни смирили подземелья Святой Магдалины.
Время шло. Она как-то судила о его течении, лишь когда мрак время от времени освещался светом факела и ей приносили еду. Все остальное время сливалось в единую ночь. Порой от этого мрака Эмме казалось, что она уже мертвая, что она и не жила совсем.
Как что-то нереальное воспринимались ветер, солнце, терзание любви и ее радость, безумная страсть, что когда-то так опаляла ее, нежность от ощущения на руках хрупкого тельца сына… Жила ли она вообще или это только грезы подземного существа?
Она была на грани помешательства. И с каким-то недоумением думала, откуда у нее еще берутся силы не отвечать, когда порой приходила аббатиса. Та стояла наверху с видом карающего судьи, сулила смертные муки строптивице, не желающей отдать себя во служение Богу. Но для Эммы сама Стефания казалась посланцем сатаны, а ад воочию воплотился в каменной могиле и в минутах безмерного ужаса, когда хочется молить — все, что угодно, только выпустите меня отсюда!
Как ей еще удавалось держаться? Как сквозь сон всплывали слова Геновевы-целительницы: «Моя жизнь была разбита вдребезги. У тебя же еще все впереди». Вот оно, что еще давало ей силы, — надежда. На что?
Ведь даже единственный человек, который оберегал и поддерживал ее в этой жизни — Ролло, — отрекся от нее.
Почему? Она находила слишком много; ответов. И когда вспоминала Ролло — его смех, его силу, его нежность, — ей хотелось выть, так недоставало его, так она раскаивалась в каждом резком слове, что говорила ему, в каждом необдуманном поступке, что совершила.
Ее по-прежнему окружал могильный мрак. Сколько времени она здесь? Несколько дней или вечность? Она почти перестала ухаживать за собой, научилась по шороху определять появление крыс. Порой она различала какие-то звуки во мраке. Волосы начинали шевелиться на голове от страха, кровь леденела в жилах. Однажды, когда пришла аббатиса, она сказала, что согласна на все. Сказала тихо. Пусть ей поверят, выпустят, а там она что-нибудь придумает. Но мать Стефания была не так и проста. — Мне отрадно это слышать. Что ж, уже сегодня твое имя будет оглашено с амвона[46], но Христово пострижение произойдет лишь через неделю. И до этого времени ты останешься здесь. Чтобы, упаси Боже, не наделала глупостей и не пыталась бежать.
Опять какие-то звуки долетали до нее через мрак. На этот раз она стала прислушиваться. Стала замечать, что часто именно после этой возни в подземелье ей приносили пищу! Это совпало несколько раз, и Эмма стала приходить к убеждению, что, кроме нее, в подземелье содержат еще кого-то. Эта мысль и успокаивала, и вселила любопытство, утолить которое она не могла.
Угрюмый страж, что приносил ей провизию, ни разу не удостоил ее ни словом. Она почти машинально жевала черствые лепешки, запивала водой. Почему она это делает? Почему не ляжет просто на землю и не умрет? Откуда в ней еще остались силы на надежду? И на что ей надеяться? Она становилась на колени на выщербленный пол, начинала молиться. Только бы остались силы — все остальное она предоставляла в руки Божьи. Всевышний ранее никогда не оставлял ее, когда ей хватало упорства. Один раз, когда она окончила молитву, наверху замаячил свет, осветил неровный свод. Эмма, прикрывшись рукой, щурилась. Неужели за ней уже пришли? Ибо это не стражник — она не успела еще проголодаться.
— Эмма!
Все еще щурясь и моргая, она с трудом разглядела верху лицо сестры Геновевы. Так и кинулась, протягивая к ней руки.
— О матушка, помогите мне, вызволите меня!
— Бедная моя девочка! Мать Стефания уверяет, что ты согласилась принять постриг.
— Что мне еще оставалось делать? О матушка, помогите мне. Я до конца дней буду молиться за вас.
— Так ты не по доброй воле?..
Приподняв факел, она глядела на цепляющуюся за камни молодую женщину. Измученная, грязная, исхудавшая.
— О матушка, почему вы так долго не приходили? Старая монахиня покачала головой.
— Я ведь и понятия не имела, где ты. Думала, что ты отбыла в ту же ночь с Гвальтельмом. Даже обижалась, что не зашла проститься. Решила, что ты все забыла в желании вернуться к своему Ру.
— О, да, да! Мне просто необходимо к нему… Пока не поздно. Ведь на Рождество он собирается жениться на другой. И если я не докажу ему, что я не предавала его, что все это время была верна лишь ему… О боже, как я тогда смогу жить?
— Ролло решил обвенчаться с другой?.. Но, дитя мое, разве ты сможешь тогда что-то изменить?
— Смогу! — почти выкрикнула Эмма. Геновева испуганно оглянулась, зашикала на нее.
— Тише! Мы не одни в подземелье. Здесь содержат еще пленного графа. Я думала, что это только из-за него так охраняют башню. И лишь после того, как твое имя огласили с амвона, заподозрила, что и ты где-то здесь. Слава Богу, я хорошо изучила эти подземелья, еще когда ходила сюда к Тибо. Да и второй ключ от башни у меня все еще хранится. Об этом все забыли. Правда, и я сама еле вспомнила, где он лежит.
Эмма почти не слушала ее. Цеплялась за камни.
— Помогите мне! Ради Пречистой Божьей Матери, ради Святой Магдалины и всех святых и смертных женщин, коим пришлось страдать, — умоляю, помогите мне выбраться отсюда.