С графом Санлисским Эмма говорила мягко, но когда, простившись с ним, она повернулась к Гизелле, губы ее сложились в жесткую, непримиримую складку. Она надменно подняла подбородок.
— Ваше высочество пришли пригласить меня на свою свадьбу в Руан?
— Нет, — удивлённо ответила Гизелла, даже не уловив злой иронии в голосе Эммы.
— Тогда чем обязана честью видеть вас у себя?
Все тот же сухой, холодный тон. Гизелла невольно съежилась.
— Мадам, — обратилась она к Эмме новомодным титулом знатной дамы, — мадам, мы близкие родственницы, и наши судьбы странно столкнулись. Вам, конечно, известно, что мне предстоит…
— Конечно, известно. Вы собираетесь стать женой человека, которого я и по сей день считаю своим супругом.
— Но ведь вы не были обвенчаны?
— Но я жила с ним, хранила ему верность, у нас был общий кров, стол и ложе.
Она стояла перед Гизеллой, сложив руки на груди, прямая, как пламя свечи. Даже на расстоянии принцесса чувствовала исходящий от нее гнев. Робко опустила глаза..
— Мадам, мы обе женщины, живущие в мире, созданном для мужчин и управляемом мужчинами. Мы всего лишь слабые существа и вынуждены подчиняться. И моя участь и ваша не зависят от воли нас самих. Но мы родственницы, и мы… то есть я бы хотела поговорить с вами, расспросить вас о человеке, к которому меня отправляют.
— А ведь вас страшит участь стать герцогиней? — усмехнулась Эмма.
Гизелла заметила насмешку в ее голосе. И это задело ранимую принцессу более, чем она предполагала. Глаза ее наполнились слезами.
— Меня страшат норманны. Я вообще не хотела выходить замуж и надеялась принять постриг. Но отец — благослови его Господь — всегда видел во мне залог мира с норманнами. Я должна повиноваться его воле.
Слезы так и потекли из ее глаз. Эмма, пожалуй, ощутила жалость к ней. Сидит такая маленькая, несчастная. Она даже не соперница ей, а просто жертва династических соображений. Конечно, не такая жена нужна гордому Ролло. И тем не менее все идет к тому, что так и будет. Этого нельзя допустить.
Она присела у ног Гизеллы, взяла ее руки в свои.
— Послушайте, кузина. Еще не поздно, вас еще не обвенчали с Ролло, а помолвку можно отменить. Король Карл любит вас — это всем ведомо. Так пойдите сейчас к нему, киньтесь в ноги, молите, заклинайте, плачьте. Ведь не камень же у него в сердце. Может, он еще и уступит вашим мольбам. Ведь я знаю Ролло, вам будет тяжело с ним.
— Отец не послушает меня. Ведь он так давно лелеял план породниться с Ролло, дабы он защищал франков от своих собратьев с севера. Пока с Ролло были вы, я еще могла на что-то надеяться. Но теперь он вас выгнал, и мне не остается ничего другого…
— Послушайте, Гизелла, — перебила Эмма. — Ролло меня не выгнал. Это все чистое недоразумение, дьявольское стечение обстоятельств. И если бы я смогла попасть в Руан… У меня от Ролло сын, и он законный наследник Нормандии.
— А мне сказали, что вашего ребенка объявят бастардом и корона Нормандии перейдет к тому ребенку, которого я рожу Ролло.
Эмма резко встала, шагнула в сторону очага, сжала до хруста руки, словно боялась, что ударит Гизеллу. Сдерживало лишь то, что этой девочке невдомек, какую боль она ей причиняет.
— Я вижу, что вы готовы стать герцогиней Нормандской.
— Я смирилась. Я готова принести себя в жертву.
— А зачем?
Гизелла беспомощно захлопала белесыми ресницами.
— Но не могу же я пойти против воли отца. Эмма сердито глянула на нее.
— Что ж, тогда переступите через мою судьбу, лишите меня сына, но помните: вы поступаете безбожно. А Ролло… Он вас интересует? Что ж, знайте, что это мужчина дерзкий и грубый, у которого ни на йоту нет почтения к вашему королевскому происхождению. У него жаркая кровь, и ему нужна такая же женщина, чтобы разделять его страсть, чтобы разделять безумства любви, только тогда он не возьмет в дом наложницу, с которой будет утолять свой пыл.
— Вы говорите как блудница.
— Жена Ролло и должна быть в его руках блудницей, если хоть что-то желает значить для него. А вы, Гизелла… У вас вместо крови в жилах — вода. Вы скоро наскучите Ролло, и он будет пренебрегать вами. И однажды вы проклянете день, когда вложили свою руку в его.
Принцесса встала. Она больше не плакала, даже была сурова.
— Я шла к вам как к родственнице за советом и поддержкой. Но я ошиблась. Вы злая.
— А отчего бы мне не быть злой? Вы своей глупой кротостью лишаете меня всего. Семьи, мужа, сына. Нелепо, но даже плащ, что на вас, принадлежит мне, и именно в нем я была, когда мы зачали с Ролло нашего сына.
На лице Гизеллы появилось брезгливое выражение. Она, нервничая, расстегнула заколку, скинула плащ.
— Вот. Мне не нужны ваши обноски. Я скажу Ролло, что мне противно носить то, что ранее принадлежало другой.
— О, это будет смелый шаг! Не знаю только, обратит ли Ролло внимание на ваши слова, заметит ли он вас вообще… после меня.
И она горделиво вскинула голову. С Гизеллой они были почти одного роста, но тем не менее принцесса казалась маленькой и незаметной рядом со стоящей перед ней красавицей.
— Вы злая.. — вновь повторила она.
— Да. Но я буду молиться о вас, чтобы ваше жалкое существование не стало для вас кромешной мукой. А теперь убирайтесь, ваше высочество, вон!
Гизелла вздрогнула. С ней еще никто так не разговаривал. И она ощутила нечто похожее на гнев.
— Я знаю, почему вы злитесь. Потому что Роллон отверг вас ради меня. Да, вы хороши собой. Но не нужны ему. Ему нужна лишь я и моя королевская кровь. А вы… вы забытая принцесса. И вы никому не нужны!
Когда она вышла, Эмма бросилась на кровать. От горя чувствовала себя совеем разбитой? Да, эта дочь короля права и она никому не нужна. Что же ей теперь делать? Ее венценосный дядюшка Каролинг даже не пожелал с ней встретиться, ее охраняют, как пленницу. Опять плен… И тем не менее у нее оставалась надежда. Ибо разве Ролло не вспомнит о ней, когда увидит эту… Но что тогда?
Херлауг пообещал, что он немедленно пошлет гонцов в Руан и сообщит Ролло, где Эмма и что она его ждет. Но разве обратит на это внимание Ролло, когда он счел ее изменницей, когда он сам сказал, что не желает о ней слышать.
Упрямый язычник! О, если бы им удалось встретиться до того, как он предстанет с Гизеллой перед алтарем! Она бы все ему объяснила. Но как? Одно время Эмма надеялась, что встретит в Суассоне Ги и упросит помочь ей бежать. Однако потом она узнала, что Ги с другими священниками отбыл с посольством в Рим.
«Ему намекнули, что он может погубить свою карьеру, если свяжется с вами», — сказал ей в обители Святой Магдалины епископ Гвальтельм. Монашек Ги теперь едет замаливать грехи перед могилой Святого Петра в Риме. Но ей не в чем упрекнуть своего друга. Она всегда отталкивала его, и рано или поздно он должен был бы отступиться от нее.
Тем не менее и Ги тоже виновен в том, что с ней случилось, как и Роберт, увезший ее от Ролло. Как и Херлауг, заставивший ее ехать к Каролингу. Но больше всех виновна она сама. Ее слабость и уступчивость. Ее уверенность в себе. Ведь в итоге она оказалась лишь слабой женщиной, шедшей на поводу у других. А единственный человек, перед которым она не склонялась, был Ролло, но именно с ним ее строптивость привела к краху всего, что было по-настоящему значимым для Эммы. Ибо разве не это непрекращающееся противостояние разуверило Ролло в ее любви и, разуверившись, он решил расстаться с ней? Если бы это было не так, разве что-то значили бы для Ролло все выставленные Карлом условия? Он бы потребовал возвратить себе свою избранницу, и ему бы не смели ответить отказом. Но он не захотел. Значит, Гизелла права и она не нужна никому…
Через неделю в Суассоне звонили все колокола. Двор замер притихший, ибо все отправились за город провожать отбывающую в Руан Гизеллу. Эмма одна стояла в саду у стены аббатства Святого Медора, бледная и притихшая, вслушиваясь в перезвон колоколов. Вокруг застыли вековечные дубы, меж деревьев сквозь снег проглядывали рыжие пятна опавшей, листвы. На дальней галерее аббатства медленно двигалась процессия монахов в темных капюшонах. У стены из пасти каменного льва тонкой струйкой сбегала вода. Пусто, холодно, промозгло. Даже солнце над головой светило тускло, словно нерадостно.
Эмма глубоко, протяжно вздохнула. Через две недели наступит Рождество, и Ролло станет христианином. Он спасет свою душу и вступит в брак с дочерью короля франков. А для нее это будет означать конец. Эмме казалось, что душа ее опустела, а сердце — оледенело, что даже устало чувствовать боль. Она так много слез пролила последние дни, что в ней словно иссякла всякая сила переживать.