— О, не строй из себя оскорбленную добродетель, — сказала Маргарет, отходя от окна, поскольку молодой человек уже скрылся из виду. — Ты забыла, как здорово проводила время до свадьбы, тогда, с Ге…
— Замолчи! Не смей даже упоминать об этом! — вспылила Сесиль. — О чем ты думаешь, когда говоришь такое?
— Но это же правда, я видела тебя собственными глазами…
— Отчего ты так немыслимо жестокосердна и вытаскиваешь на свет Божий мои старые грехи? Это было так давно, меня уже все простили.
— Я не думаю, что это были грехи, ты просто здорово повеселилась.
— Я не потерплю таких разговоров в своем доме больше. Если ты не можешь вести себя подобающим образом… — Сесиль была вся в слезах, и Маргарет немедленно бросилась успокаивать сестру, ведь вид из окна ее комнаты был гораздо лучше, чем из гостиной.
— О, все в порядке, Сесиль. Прости меня. Не плачь. Хочешь, я принесу сладостей или фруктов?
— Да, будь добра.
— А ты не станешь больше лить слезы? Какая умница! Я буду через мгновение. — И Маргарет убежала.
Внизу Элеонора и Дженкин сидели за бокалом вина, разбавленного водой, а остальные члены семьи стояли у окон, ожидая следующего представления и обсуждая то, которое им только что показали.
— …девять детей, — говорил Дженкин, — из них четыре девочки и два сына выжили; вы не можете сказать, что она пренебрегла своими обязанностями.
— Я согласна с вами, но какой ценой?
Стоявший у окна Эдуард, услышав обрывок их беседы, воскликнул:
— Не обращайте внимания на слова матушки, сэр, у нее врожденная неприязнь к королевам. Слышали бы вы, как она третировала предыдущую!
— Тише! Ты дерзкий мальчишка! — смеясь, произнесла Элеонора, а затем повернулась к своему собеседнику: — Вы прекрасно осведомлены о том, чем обернулось для всех нас ее пребывание при дворе: ее семейка, раздор, который она посеяла между королем и его братьями. Она никто, как бы ни старалась доказать свою родовитость по линии матери. Кто может гордиться французскими корнями? Ее дядя Жак…
— Они в Лондоне называют его лорд Джейке, — вспомнил Дженкин с улыбкой. — «Джейке» на лондонском наречии означает «хранитель денег короля». О, эти лондонцы не щадят никого. Ну, и она много сделала, чтобы восстановить репутацию двора. При предыдущем короле двор был бесчестием нашей страны. Иностранные послы уезжали с целым ворохом сплетен. Но вы бы слышали, как Генри сейчас описывает придворную жизнь… Там сейчас в цене образованность, а король очень строго относится к лишним тратам.
— Этим она пытается компенсировать свое низкое происхождение, — упрямо повторила Элеонора, но интерес к этой теме у нее уже угас, потому что ей захотелось узнать другое. — Так, как Генри бывает при дворе?
— О, часто, — с гордостью произнес Дженкин. — Он поставляет ткань для многих выдающихся личностей, включая саму королеву. Она делает большие заказы, так что дружеские отношения с ее величеством очень выгодны для процветания торговли. Он, как мой помощник…
— Он справляется? — спросила Элеонора, потому что ей надоело слушать об Элизабет Вудвилл. — Вы довольны, что отправили его в Лондон?
— Очень. У него пять помощников, а у тех в свою очередь еще пять. Он обслуживает только самых важных покупателей. Его везде принимают. Почти все вечера он выезжает, его постоянно приглашают на обеды. Генри часто преподносят подарки известные в Лондоне вельможи.
— Это, должно быть, вас очень радует, — сказала Элеонора, и как раз в этот момент, словно по сценарию, появилась Маргарет, которая хотела принести сладостей сестре.
— Какой красавицей стала ваша внучка, — тихо проговорил Дженкин.
— О да, мы ею очень гордимся. Она так же красива, как и ее матушка в свое время.
— Вы, наверное, подыскиваете для нее супруга? — самым невинным тоном спросил Дженкин.
Элеонора не ответила, прекрасно понимая, к чему он клонит.
— Помнится, мы когда-то обсуждали возможность союза вашей девочки и моего Генри.
— Неужели? — удивилась Элеонора. — Ах да, это было много лет назад. Она была тогда слишком юной.
— Но сейчас она выросла.
— Все равно мне не хочется отпускать ее. Нам спешить некуда. Женихи от нее никуда не денутся, даже если она останется дома еще на некоторое время.
На самом деле Элеонора уже имела на примете партию для Маргарет, джентльмена из Мидлхема, но она не желала посвящать в свои планы Дженкина. Она не хотела обидеть его, потому что связь их семей оказалась прочной, да и ее деловые отношения с ним складывались, как нельзя лучше. Ей хотелось избежать дальнейшего разговора в надежде на то, что подвернется удобный случай сообщить новости, когда понадобится. Генри был заманчивой партией, но не такой заманчивой, как джентльмен из окружения самого герцога Глостера.
— Объединение наших семейств привело к большому успеху, — снова заговорил Дженкин, — так что я бы с удовольствием укрепил наш союз еще одним браком.
В его голосе послышались нотки оскорбленного самолюбия.
Элеонора ответила ему обезоруживающей улыбкой, которая все еще могла выбить у мужчины почву из-под ног, вызвав в памяти образ той несравненной красавицы, какой она была в молодые годы.
— Я полностью разделяю ваши стремления, — проговорила она приятным голосом. — О, смотрите, подъезжает новая повозка. Давайте пойдем и посмотрим. Дети, потеснитесь!
Элеонора наклонилась к окну. К счастью, всем хватало места. Томас Баттс поднял на плечо свою маленькую дочку Анну, а затем увидел, как Поль старательно поднимается на цыпочки, чтобы лучше все рассмотреть. Тогда он поднял и его тоже, посадив на другое плечо. Дети посмотрели друг на друга поверх головы Томаса и робко улыбнулись. Элеоноре пришла в голову блестящая мысль.
Когда повозка тронулась с места, они с Дженкином вернулись к своим уютным креслам. Поль и Анна, которых Томас спустил на пол, отошли в уголок, где у Анны стояла игрушечная лошадка. Они начали тихо играть, сначала немного смущаясь, но потом уже болтая и чувствуя себя намного свободнее. Двухлетняя Анна была очень развитой девочкой, смелой и умной, поэтому четырехлетний Поль не посчитал ниже своего достоинства играть с такой малышкой.
— Я как раз думала о том, что вы говорили по поводу более близких связей наших семейств, — начала Элеонора.
— Да? — нетерпеливо ответил Дженкин. — Вы говорите о госпоже Маргарет…
— Нет. Я говорю о союзе, который уже складывается без нашего вмешательства.
Она многозначительно посмотрела на детей, игравших в углу. Дженкин проследил за ее взглядом, и его лицо выразило понимание: Элеонора предложила союз гораздо более важный, чем брак Маргарет и Генри, младших детей, чьи судьбы не играли большой роли. Если Сесиль и Томас не будут иметь сыновей, что казалось вероятным, так как Сесиль родила только двух детей за четыре года брака, да еще и девочек, которые выживают чаще мальчиков, то Анна станет наследницей всех поместий Дженкина. Поль Морланд же, первенец-внук Эдуарда — первенца Элеоноры, был законным наследником всего огромного состояния Морландов. Если эти дети свяжут свои судьбы, то все богатство окажется в одних надежных руках.
Такое предложение не могло не польстить самолюбию Дженкина. Социальное положение Морландов было несравненно выше положения его семьи, поэтому брак Поля Морланда оказывался вопросом гораздо более важным, чем брак Анны Баттс, даже если она и не окажется наследницей. Поль Морланд был обречен на то, чтобы однажды стать важной персоной. Предложить заключить такой союз значило оказать большую честь Дженкину, чего он не ожидал. Кроме того, подобное предложение, исходившее от Элеоноры, доказывало ему, что она действительно не хотела расставаться со своей внучкой еще год, а не пренебрегла его сыном, как недостойной партией.
Однако он не знал, что Элеонора с такой легкостью говорила об этом союзе, потому что он был делом отдаленного будущего. Пообещать брак между детьми, которые еще были крошками, куда легче, чем отказать Генри в руке Маргарет, которая уже созрела для брака. Кроме того, Элеонора вполне могла бы и расторгнуть обещанный союз, если бы посчитала нужным. Обручение в глазах церкви было таким же незыблемым, как брак, не имевшим обратной силы, но если в твоем кармане звенела монета, а сам ты обладал властью и влиянием, то заставить молчать голос неспокойной совести было легко. Достаточно иметь золото, чтобы купить папское разрешение на новый союз. Короли постоянно нарушали договоренности, которые касались обручений в детском возрасте, так что и Элеоноре это не возбранялось.