– А как сейчас чувствует себя ваша мать? – спросила сестра Анна.
Гарриет, опустив глаза, надавила пальцами на поверхность огромного стола.
– Моя мать умерла.
– Извините.
– По крайней мере, я думаю, что она умерла. Я приехала сюда именно затем, чтобы попытаться выяснить это.
Монахиня подняла на Нее вопросительный взгляд, ожидая продолжения. Глаза ее за стеклами очков были ясными и проницательными. Гарриет резким жестом закинула рукой прядь волос за ухо.
– Понимаю, что это звучит глупо. Это довольно долгая история.
Сестра Анна взглянула на первую монахиню и сказала ей что-то по-итальянски, мягко улыбнувшись Гарриет.
– Я попросила ее сварить кофе. Наверное, вы не откажетесь от чашечки. Не присядете ли, мисс Варна?
Гарриет с облегчением села.
– Ну а теперь, может быть, вы расскажете мне, что произошло, а я подумаю, как вам помочь.
Атмосфера в комнате была умиротворяющей. Сквозь окно пробивался мягкий серый свет, и лишь звон колокола нарушал тишину. «Должно быть, он созывает к молитве», – подумала Гарриет, и впервые в жизни пожалела, что не воспитана в твердой вере.
– Когда мне было четыре года, мне сказали, что мама умерла, – начала она, и это первое предложение словно открыло путь для дальнейшего повествования. Ей вдруг стало легко говорить о Поле, она почувствовала облегчение оттого, что могла поделиться с этой доброжелательной спокойной женщиной своими сомнениями и страхами. Вторая монахиня принесла кофе в больших фаянсовых чашках, но чашка Гарриет так и стояла нетронутой на темном дереве стола, пока она не закончила рассказ.
Подняв глаза, она увидела, что сестра Анна смотрит на нее с сочувствием и печалью.
– Бедное дитя!
Гарриет чуть не заплакала. Многие годы никто не разговаривал с ней с такой нежностью, и она не могла припомнить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь называл ее «бедное дитя».
– Вы можете мне помочь? – спросила она. – Я должна узнать правду, сестра, какой бы она ни была.
Монахиня задумчиво кивнула головой.
– Все старые регистрационные книги хранятся в архиве, и, я надеюсь, мы их разыщем. Мне пришло в голову еще кое-что. Сестры, выхаживавшие больных, в основном разъехались отсюда после закрытия приюта, чтобы выполнять свои обязанности в других местах. Но некоторые были слишком стары, – она мягко улыбнулась. – Монахиня ведь никогда не расстается со своим саном из-за преклонного возраста, но приходит время, когда она уже не может исполнять обязанности сестры милосердия. И старушки остались здесь.
У Гарриет перехватило дыхание.
– И сестра Мария-Тереза?
Монахиня бросила на нее острый взгляд.
– Откуда вам известно это имя?
– Это она написала моему отцу. Она все еще живет здесь?
– Да. Не знаю, сможет ли она вам помочь. Она стала несколько забывчивой, ведь ей перевалило за восемьдесят. Но временами ее разум бывает так же ясен, как ваш или мой, а старики часто помнят события давно минувших лет отчетливее, чем случившееся вчера.
На виске Гарриет забилась жилка. Она нажала на нее кончиками пальцев, чтобы остановить пульсацию.
– Нельзя ли мне поговорить с ней?
– Подождите здесь, дорогая. Я узнаю, что можно сделать.
Об их приближении возвестило постукивание палки по выложенному каменными плитами коридору. Гарриет повернула голову на звук открывающейся двери.
– А вот и сестра Мария-Тереза, – сказала сестра Анна.
Сестра Мария-Тереза, маленькая сухонькая старушка с морщинистым лицом, напомнила Гарриет коричневую обезьянку. Она тяжело опиралась на свою палку, но движения ее были быстрыми и резкими, а взгляд ясных глаз – живым. Сестра Анна подвинула ей стул, но старая монахиня продолжала некоторое время стоять, с изумлением уставившись на Гарриет, словно не верила своим глазам.
– Так значит, вы дочь Полы? Si, я вижу, – она говорила на ломаном английском, произнося слова с сильным местным акцентом резким старческим голосом, но вполне отчетливо. – Вы на нее похожи.
– Гарриет хотела бы узнать что-нибудь о своей матери, – громко сказала сестра Анна, зная, что старая женщина глуховата.
– Так вы помните Полу?
– Si, конечно, помню. Ведь это я, Мария-Тереза, за ней ухаживала. Я немного говорю по-английски, поэтому она была на моем особом попечении. Правда, она почти ничего не говорила, и я чаще всего была не уверена, слышит ли она, что я ей говорю.
– Расскажите мне о ней, per favore, – попросила Гарриет.
Старая женщина вопросительно склонила голову набок, и сестра Анна громко повторила просьбу Гарриет:
– Не можешь ли ты рассказать ей о Поле?
– По-английски? Я не очень хорошо говорю по-английски. И слишком стара…
– Твой английский так же хорош, как всегда. Но если тебе удобнее, говори по-итальянски, а я переведу, – предложила сестра Анна, тихонько сказав Гарриет: – Ей будет проще, если не придется подбирать слова.
– Когда вы впервые увидели мою мать? – спросила Гарриет, когда сестра Анна усадила старую монахиню в кресло.
– Когда? Я не помню, в каком году, но это было летом – может, в июне, или в июле – не помню. К нам ее привезли местные рыбаки. Она была в плохом состоянии. Что ей только пришлось перенести, бедной девочке! Промокшая насквозь, она много времени находилась без питья и еды под ветром и палящими лучами солнца. Мы для нее сделали все, что могли, окружили заботой, залечили ее раны. Но она не заговорила – не могла или не хотела сказать нам, кто она такая. Я думаю, ей не хотелось, чтобы мы знали. Иногда, когда она оставалась одна, я слышала, как она разговаривает, словно беседует с кем-то, не видимым, для нас, но на наши вопросы она не отвечала. Мы решили, что лучше не настаивать, потому что наши расспросы расстраивали ее, а она была так тяжело больна, рассудок у нее сально помутился. Несколько раз она пыталась покончить с собой. Нам приходилось следить за ней днем и ночью. Я очень жалела ее и молилась за нее каждый вечер. И вот однажды мои молитвы были услышаны. Она как бы вернулась из своего призрачного Мира. «Почему ко мне не приезжает Хьюго?» – спросила она совершенно нормальным голосом. «Кто такой Хьюго?» – спросила у нее я. «Конечно, мой муж. Разве ты этого не знаешь?» «Откуда мне знать, ведь ты мне ничего не рассказываешь», – сказала я. И тут она назвала мне адрес в Нью-Йорке. Я спросила мать-настоятельницу, что делать, и она разрешила мне написать этому Хьюго, хотя Пола к тому времени снова возвратилась в свой страшный призрачный мир, в который никому из нас не было доступа. Я надеялась, что встреча с мужем поможет ей, но сейчас, глядя в прошлое, я не думаю, что это оказало бы на нее какое-нибудь влияние. Но он все равно не приехал. Вместо него приехала леди – очень красивая леди. Она заплакала, увидев Полу. Это была ее сестра. А Пола просто сидела, уставившись в пространство пустым взглядом. Она даже не захотела поговорить с сестрой. Я спросила леди, что нам делать с Полой. Она ответила, что мы должны оставить Полу у себя, потому что здесь она в безопасности. Она обещала прислать денег И вправду, сделала щедрое пожертвование И с тех пор мы ничего о ней не слышали. Это все, что я могу рассказать.
Гарриет сидела, не двигаясь, и, сжав руки, сложенные на коленях, внимательно слушала перевод сестры Анны. Значит, все было так, как рассказывала Салли. Но все равно было еще немало вопросов, оставшихся без ответа.
– Отчего она умерла? – спросила Гарриет.
– От воспаления легких. Хотя в ее состоянии она могла умереть от любого пустяка. Однажды она ушла гулять, а в тот день было холодно, дул сильный ветер, как это часто здесь бывает, и шел дождь. К тому времени, как мы нашли ее, она насквозь промокла и простудилась. Она умерла неделю спустя, и мы считали, что ей повезло, потому что по крайней мере ее бессмертная душа была спасена.
– Что вы имеете в виду? – спросила Гарриет, у которой пересохло в горле.
– Она столько раз пыталась покончить с собой, бедняжка. Если бы ей это удалось, – о, лишить себя жизни – это смертный грех. Да, я думаю, Господь сжалился над ней, позволив сбежать под дождь. Он видел, что она уже настрадалась, и положил конец ее мучениям.
Когда монахиня говорила, в ее голосе чувствовалась грусть, словно она ожидала, что Господь и ее тоже призовет к себе.
– Это все? – бодрым голосом спросила сестра Анна, – Больше вам нечего рассказать?