Потом он с отчаянной храбростью в голосе обратился к нему с такими словами:
– Сегодня еще, моя милая, мы с тобой вдвоем. Мы с тобой только вдвоем. Твоя душа повсюду, она носится везде, она порхает как бабочка вокруг моего лба, как порхают ангелы вокруг детских головок, ангелы-хранители Всемогущего Бога. Ты лучшая. Ты одна добрая. Я у тебя прошу прощения за все огорчения, которые я тебе причинил; я не могу себя поздравить с тем, что избавил тебя от огорчений; это единственный случай, когда мне хочется, чтобы ты плакала. Итак, сегодня совершенно иной день, который будет первым днем моей новой жизни. Я прекращаю мое скотское поведение. Я твой: я не буду рассыпать вокруг себя ложную любовь, я не буду во все окна развеивать мое сердце. Посмотри, моя милая хозяюшка, что я делаю со всеми этими письмами, из которых лишь некоторые удостоились моего взгляда. Я не помню ни одного слова, я даже не видел ни одной подписи, есть несколько писем, которые я даже не открывал… Ну! Смотри, – я все бросаю в огонь.
Мой хозяин смял в один ком надушенные листки и бросил их в огонь; вспыхнуло сильное яркое пламя, державшееся только одно мгновение и почти тотчас же превратившее все письма в серый и черный пепел, как будто они не хотели даже и теперь смешаться между собой.
Я полагаю, что действуя таким образом, мой хозяин решился на очень храбрый шаг.
Почувствовала ли я себя при этом более счастливой? Скорее нет. Действительно, то, что я увидела и узнала в этом доме, пришлось мне по вкусу и возбуждало во мне любопытство и желание узнать побольше. Я себя с тоской спрашивала, правда ли это, что мы уже не будем после полудня принимать красавиц и у нас не будет больше этих безумных ночей?
Уже давно наступила ночь, а мой хозяин неподвижно сидел на стуле, положив локти на стол и сжав руками голову, сливаясь в темноте с другими предметами.
Вдруг раздался звонок. Мой хозяин с трудом поднялся и тихо прошептал:
– Разве позвонили?
Действительно, с момента его возвращения это был первый звонок. Он прислушался. Несколько секунд спустя позвонили во второй раз.
– Это глупо, – сказал он после некоторого колебания. – Может быть, это письмо или телеграмма…
Он пошел открывать.
Тотчас же со своего места я услышала, как чей-то голос воскликнул:
– Это неприлично! Ты заставляешь людей ждать у двери! И огня у тебя нет! Ну, если тебя сделало таким путешествие, то это нужно исправить, мой старичок.
– Извини меня, моя дорогая, – ответил мой хозяин. – Я очень устал и задумался в ожидании обеда; я даже не заметил, как стемнело.
– Я и говорю, что нужно позаботится об этом. Вот спички, зажги лампу. Мне очень любопытно рассмотреть тебя в таком грустном настроении.
– Кто тебе сказал, что я вернулся? – спросил он.
– Как кто? Разве ты не помнишь, что ты мне написал?..
– Я?..
– Да, ты. «Я возвращусь во вторник вечером в Париж; но так как я боюсь, что буду очень занят, я тебе был бы очень благодарен, если бы ты согласилась прийти со мной пообедать на следующий день вечером». Вот я и пришла. Мой друг, я тебя так хорошо знаю, что прощаю твою ветреность.
– Но?..
– Как мне смешно все это после того, что было!.. Когда, скажи, здесь кушают?
– Когда ты захочешь, – ответил мой хозяин.
– Итак, я остаюсь.
Она сняла свою шляпу, пальто, перчатки и уселась неподалеку от камина.
– Ты сжег письма! – воскликнула она.
– Да, все письма, которые мною тут получены… Я их даже и не читал.
– И почему?
– Я решил изменить свой образ жизни. Я устал от этого безумного праздника, совершенно безнадежного, который меня утомил и опустошил мой мозг!
– Ах! Я понимаю! Я падаю… Знаешь ли ты, что твое путешествие решительно ничего тебе не принесло с…
– О, я тебя прошу! – воскликнул мой хозяин. – Не говори больше ни слова, молчи! Я боюсь, что ты причинишь мне огорчение… Да, путешествие бы ничего не принесло, если бы я хотел продолжать оставаться не более как животным, готовым броситься на первого пришедшего; но если я могу быть просто человеком, тогда – о как благотворно действуют на меня путешествия! Я вернулся, воодушевленный прекрасными мыслями; я слышал любящий голос, который мне говорил о жизни среди природы, и со времени моего возвращения я испытываю, в самые возвышенные моменты, желание не осквернять моих лучезарных воспоминаний всей этой пошлой ложью, этими мерзкими поступками, всеми этими мелкими подлостями, которые меня стерегут и пугают.
– Тогда почему ты не просишь меня уйти?
– Без сомнения! Если бы не мой стыд, который обязывает меня быть учтивым.
– Только это тебя и останавливает? – спросила молодая дама.
– Может быть!
Прошла минута молчания, в продолжение которой они не сводили глаз с углей в камине, уже покрывшихся пеплом.
– Я остаюсь к обеду, – сказала она. – Тем хуже!.. Но я забыла тебе сказать, что сюда за мной около десяти часов должна зайти моя знакомая дама.
Швейцар накрыл на стол. Они прошли в столовую. Из комнаты я не могла следить за разговором.
Но в течение этого времени я думала об услышанном.
Я еще продолжала размышлять, когда мой хозяин открыл дверь одной иностранке.
После приветствий, произнесенных вполне равнодушно, все они вошли в комнату.
– Я тебе очень благодарен, Шарлотта, – сказал мой хозяин, – что ты дала мне возможность познакомиться с одной из прелестнейших дам этого мира.
– Та-ра-та-та! Мой миленький, графиня де Сенегитика есть и будет для тебя запрещенным плодом. Впрочем, я сведу вас с тем условием, что ты предварительно уберешь все «остатки».
И, обратившись к графине де Сенегитик, Шарлотта сказала ей следующее:
– Я тебя познакомила с таким типом, которому не следует верить и придавать значение даже тем его словам, которые покажутся тебе наиболее искренними. Раза два или три я, как и другие женщины, была его любовницей; если бы у меня хватило смелости говорить о том, что я думаю, я бы созналась в том, что его жалею… Впрочем, у него есть подруга, которую он обожает. Все, что он делает и говорит с нами, это только по привычке так проводить время.
– О! – прервал мой хозяин.
– Безусловно. Эта болтовня ровно ничего не стоит: не пасть в его объятия – вот единственное средство для того, чтобы он хоть немного любил тебя и уважал; он чувствует признательность за удовольствие. Это прямо чудовище!
Мой хозяин с суровым видом разливал ликер.
– Почему вы не отвечаете? – спросила у него графиня.
– Шарлотта не поняла того краткого временного воодушевления, которое у меня перешло потом в грусть; она употребила очень много усилий для того, чтобы задеть меня своим несправедливым осуждением, которого я вовсе не заслуживаю. Иногда я страдаю меланхолией…
– Я знаю, что это такое, – сказала графиня.
– Еще нужно верить некоторым чувствам, чтобы выбросить из головы скотскую страсть. Я очень сентиментален, прекрасная графиня. Иногда у меня без всякой на то причины является желание плакать. Я не знаю, понимаете ли вы меня…
– О, сударь, я сама очень сентиментальна.
– Тогда вы должны были испытать это внезапное умиление, овладевающее вами, когда вы хотите любить, делать добро, когда вы хотите быть таким непорочным…
– Эх, – прервала Шарлотта, – есть у тебя в кабинете огонь?
– Да, моя дорогая, – ответил хозяин.
Шарлотта пошла туда… Мой хозяин, усаживаясь около графини, воскликнул:
– В вашем взгляде светит тот огонек, который я так люблю: этот огонек томной грусти имеет такой бархатный оттенок. Ваше вдохновенное лицо так нежно и так мечтательно… Вы должны меня понять… Возможно ли, по вашему мнению, полюбив женщину, подобную вам, любить женщину, подобную Шарлотте?
– Она очень мила! – запротестовала графиня.
– О, я ее очень люблю! – воскликнул мой хозяин. – Но у нее своя натура, а у вас своя.
– Между тем вы меня не знаете!
– Я вас угадываю, а это еще лучше, чем знать вас. Разве я видел вашу шею? Ведь нет. Почему же я уверен, что она обворожительна? Разве я видел вашу ножку? Нет. Но я знаю, что она стройна и изящна. Имею ли я представление о вашем темпераменте? Нет, но я дал бы руку на отсечение, если у вас не оказалась бы страстная натура. Об этом мне говорят ваши глаза и ваш ротик.
– Все ваши чувства отражаются на вашем лице… Я никогда не в состоянии буду отблагодарить Шарлотту за то, что она меня познакомила с вами. Одно ваше присутствие вселило в меня такие чувства, о которых я никогда не подозревала…